Имели, да еще как. Можно эти переделки
заповедей назвать совершенно иначе, и именно в этом несчастье разума.
Можно доказывать, что обычная свобода все равно ничего по сравнению с
настоящей свободой, и если эту обычную отобрать, получается всеобщая
польза. Кто занимался этими переделками? Как ни печально, философы.
По-моему, раз уж я спас свою шкуру от абажура, я не имею права делать вид,
будто этого не было. Теперь об этом пишут с ужасом и раскаянием, особенно
в Германии - там ведь самая демократическая демократия Европы. Теперь, а
раньше там был фашизм. Что это-де была мрачная година истории и другой
такой не будет. Но черная година по-прежнему налицо. По-прежнему. Все
внутри переворачивается у человека, который верил в деколонизацию, а
теперь читает, что чернокожие пустили чернокожим больше крови, чем перед
тем белые. Поэтому я убежден, что есть вещи, которых нельзя делать во имя
каких бы то ни было других вещей. Каких бы то ни было! Ни хороших, ни
дурных, ни возвышенных. Ни во имя государственной пользы, ни во имя
всеобщего блага, потому что через пару десятков лет доказать можно все. К
чему так уж сразу идеальное состояние? Не лучше ли, если никто из никого
не может сделать абажура для ночника? Это вполне конкретно, а для
измерения идеального состояния никто еще не выдумал метра. Поэтому я бы не
проклинал эту этикосферу. Конечно, сделать невозможным причинение зла -
тоже зло для многих людей, тех, которые очень несчастны без несчастья
других. Но пусть уж они будут несчастны. Кто-то всегда будет несчастен,
иначе нельзя. Это все. Я никого не хотел обидеть, и мне уже нечего больше
сказать.
В кассетах наступило, похоже, всеобщее замешательство. Во всяком
случае довольно долго никто не отзывался, пока, наконец, в космической
тиши не раздался голос лорда Рассела.
- Господин Финкельштейн, вы правы и вы неправы. Если философия иногда
и сеяла зло, то лишь потому, что зло - оборотная сторона добра и одно без
другого не существует. Человеческий мир - это прохождение в пространстве и
времени разумных (за некоторыми исключениями) существ, причиняющих друг
другу страдания. Хотя никто этого не подсчитал, я полагаю, что сумма мук и
страданий есть историческая постоянная, точнее, она прямо пропорциональна
числу живущих, то есть постоянна на душу населения. Я всегда старался
верить, что какое-то медленное улучшение все же происходит, но
действительность неизменно доказывала иное. Я сказал бы, что человечество
демонстрирует ныне лучшие манеры, чем в Ассирии, но отнюдь не лучшую
нравственность. Просто на смену открытой чванливости палачей пришли
всевозможные предлоги и камуфляжи. Нет публичных казней, во всяком случае
в большинстве стран, поскольку принято считать, что это не пристало
приличному государству. Но "не пристало" - нечто иное, чем "нельзя".
Первое высказывание относится к правилам хорошего тона, второе - к этике.
В своей основе человечество меняется очень медленно и незначительно. Никто
уже не помнит, что протягивание руки в знак приветствия когда-то имело
целью проверить, нет ли в руке у приветствуемого остроконечного камня.
Кроме того, в этике какая бы то ни было арифметика недопустима. Если здесь
гибнут пять миллионов в лагерях смерти, а там - лишь восемьдесят тысяч с
голоду, нельзя сравнивать эти цифры, чтобы сказать, что лучше. Не может
быть такого расчета, который позволил бы установить, что несчастье матери
хотя бы одного такого ребенка, когда он умирает от голода, а у нее для
него ничего нет, кроме высохшей груди и разрывающегося сердца, меньше, чем
несчастье, причиненное субъектом с дипломом Сорбонны, который вырезал в
Азии четверть своего народа, решив, что именно эта четверть мешает
осуществлению его благородной идеи о всеобщем счастье. Я даже не стану
спорить с вами об объеме предмета философии. Пусть будет по-вашему -
философией является все. В определенном смысле - да, ведь и курица, снося
яйцо, тем самым показывает, что стоит на позициях эмпиризма, рационализма,
оптимизма, каузализма и активизма. Она сносит яйцо, то есть действует,
значит, она активистка. Высиживает это яйцо в убеждении, что его можно
высидеть: это уже незаурядный оптимизм. Она рассчитывает на появление
цыпленка, из которого вырастет новая курица, значит, она еще и
прогнозистка, а также каузалистка, поскольку признает
причинно-следственную связь между теплом своего брюха и развитием птенца.
Курица только не может всего этого прокудахтать, и философия ее носит
инстинктивный характер - она встроена в ее куриные мозги. Но в таком
случае, господин адвокат, от философии нельзя убежать. Это попросту
невозможно, и неправда, будто бы primum edere, deinde filosophari [надо
сначала есть, а уж потом философствовать (лат.)]. Пока существует жизнь,
существует и философия. Философ, конечно, должен быть верен собственным
убеждениям. Чаще бывает иначе. Так пусть хотя бы старается. Я старался. Я
противился злу тоже достаточно наивно, комично и безуспешно, усаживаясь
задом на мостовую в знак протеста против войны. Я ничего не добился, но
если бы я вылез из кассеты, то делал бы то же самое. Каждый должен делать
свое, и баста. Не думаю, чтобы нам удалось возвеселить душу нашего
одинокого хозяина. Почему вы молчите, господин Тихий?
- Я хотел бы после философов и правоведов предоставить слово
художнику, - ответил я и включил кассету с Шекспиром. Что-то неотчетливо
зашуршало, и наконец раздался голос:
Чьей волею из праха я восстал
Без тяжкой, косной плоти? И куда
Я призван? Чувствую, что этот черный
Квадрат - не крышка гроба моего
И не окно, распахнутое в ночь,
За коим мокнут под дождем деревья,
И значит, я не на земле английской,
Но также и не в ангельских краях.
Хотя мой дух, как прежде, мне послушен,
От груза тела я освобожден -
Лишь речь да слух еще мои. Итак,
Не Всемогущество меня призвало,
Чтоб я его узрел лицом к лицу,
Во, всеоружьи чувств. Я воскрешен
Неведомым и колдовским искусством,
И ныне здесь, незрячий и нагой,
Вновь обретенной мыслью трепещу я:
Кто совершил все это и зачем?
Кто пожелал, чтоб я, как невидимка,
Невидимую челядь забавлял
Посмертным и постылым стихотворством
И раздувал чужой беседы угли?
Кто я такой и почему я здесь,
Я, умерший от опухоли Вилли,
Фигляр, комедиант, рифмач, который
По смерти вырос выше королей,
А здесь в темнице некой заточен, -
Но не в почтенной Тауэрской башне,
А словно бы в бочонке из-под пива,
Что пробегает Млечными Путями
Мильярды миль, понурых и пустых,
И скрепами незримыми скрежещет
По гравию необозримых звезд.
Но более страшит меня не это,
А собственная внутренность моя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
заповедей назвать совершенно иначе, и именно в этом несчастье разума.
Можно доказывать, что обычная свобода все равно ничего по сравнению с
настоящей свободой, и если эту обычную отобрать, получается всеобщая
польза. Кто занимался этими переделками? Как ни печально, философы.
По-моему, раз уж я спас свою шкуру от абажура, я не имею права делать вид,
будто этого не было. Теперь об этом пишут с ужасом и раскаянием, особенно
в Германии - там ведь самая демократическая демократия Европы. Теперь, а
раньше там был фашизм. Что это-де была мрачная година истории и другой
такой не будет. Но черная година по-прежнему налицо. По-прежнему. Все
внутри переворачивается у человека, который верил в деколонизацию, а
теперь читает, что чернокожие пустили чернокожим больше крови, чем перед
тем белые. Поэтому я убежден, что есть вещи, которых нельзя делать во имя
каких бы то ни было других вещей. Каких бы то ни было! Ни хороших, ни
дурных, ни возвышенных. Ни во имя государственной пользы, ни во имя
всеобщего блага, потому что через пару десятков лет доказать можно все. К
чему так уж сразу идеальное состояние? Не лучше ли, если никто из никого
не может сделать абажура для ночника? Это вполне конкретно, а для
измерения идеального состояния никто еще не выдумал метра. Поэтому я бы не
проклинал эту этикосферу. Конечно, сделать невозможным причинение зла -
тоже зло для многих людей, тех, которые очень несчастны без несчастья
других. Но пусть уж они будут несчастны. Кто-то всегда будет несчастен,
иначе нельзя. Это все. Я никого не хотел обидеть, и мне уже нечего больше
сказать.
В кассетах наступило, похоже, всеобщее замешательство. Во всяком
случае довольно долго никто не отзывался, пока, наконец, в космической
тиши не раздался голос лорда Рассела.
- Господин Финкельштейн, вы правы и вы неправы. Если философия иногда
и сеяла зло, то лишь потому, что зло - оборотная сторона добра и одно без
другого не существует. Человеческий мир - это прохождение в пространстве и
времени разумных (за некоторыми исключениями) существ, причиняющих друг
другу страдания. Хотя никто этого не подсчитал, я полагаю, что сумма мук и
страданий есть историческая постоянная, точнее, она прямо пропорциональна
числу живущих, то есть постоянна на душу населения. Я всегда старался
верить, что какое-то медленное улучшение все же происходит, но
действительность неизменно доказывала иное. Я сказал бы, что человечество
демонстрирует ныне лучшие манеры, чем в Ассирии, но отнюдь не лучшую
нравственность. Просто на смену открытой чванливости палачей пришли
всевозможные предлоги и камуфляжи. Нет публичных казней, во всяком случае
в большинстве стран, поскольку принято считать, что это не пристало
приличному государству. Но "не пристало" - нечто иное, чем "нельзя".
Первое высказывание относится к правилам хорошего тона, второе - к этике.
В своей основе человечество меняется очень медленно и незначительно. Никто
уже не помнит, что протягивание руки в знак приветствия когда-то имело
целью проверить, нет ли в руке у приветствуемого остроконечного камня.
Кроме того, в этике какая бы то ни было арифметика недопустима. Если здесь
гибнут пять миллионов в лагерях смерти, а там - лишь восемьдесят тысяч с
голоду, нельзя сравнивать эти цифры, чтобы сказать, что лучше. Не может
быть такого расчета, который позволил бы установить, что несчастье матери
хотя бы одного такого ребенка, когда он умирает от голода, а у нее для
него ничего нет, кроме высохшей груди и разрывающегося сердца, меньше, чем
несчастье, причиненное субъектом с дипломом Сорбонны, который вырезал в
Азии четверть своего народа, решив, что именно эта четверть мешает
осуществлению его благородной идеи о всеобщем счастье. Я даже не стану
спорить с вами об объеме предмета философии. Пусть будет по-вашему -
философией является все. В определенном смысле - да, ведь и курица, снося
яйцо, тем самым показывает, что стоит на позициях эмпиризма, рационализма,
оптимизма, каузализма и активизма. Она сносит яйцо, то есть действует,
значит, она активистка. Высиживает это яйцо в убеждении, что его можно
высидеть: это уже незаурядный оптимизм. Она рассчитывает на появление
цыпленка, из которого вырастет новая курица, значит, она еще и
прогнозистка, а также каузалистка, поскольку признает
причинно-следственную связь между теплом своего брюха и развитием птенца.
Курица только не может всего этого прокудахтать, и философия ее носит
инстинктивный характер - она встроена в ее куриные мозги. Но в таком
случае, господин адвокат, от философии нельзя убежать. Это попросту
невозможно, и неправда, будто бы primum edere, deinde filosophari [надо
сначала есть, а уж потом философствовать (лат.)]. Пока существует жизнь,
существует и философия. Философ, конечно, должен быть верен собственным
убеждениям. Чаще бывает иначе. Так пусть хотя бы старается. Я старался. Я
противился злу тоже достаточно наивно, комично и безуспешно, усаживаясь
задом на мостовую в знак протеста против войны. Я ничего не добился, но
если бы я вылез из кассеты, то делал бы то же самое. Каждый должен делать
свое, и баста. Не думаю, чтобы нам удалось возвеселить душу нашего
одинокого хозяина. Почему вы молчите, господин Тихий?
- Я хотел бы после философов и правоведов предоставить слово
художнику, - ответил я и включил кассету с Шекспиром. Что-то неотчетливо
зашуршало, и наконец раздался голос:
Чьей волею из праха я восстал
Без тяжкой, косной плоти? И куда
Я призван? Чувствую, что этот черный
Квадрат - не крышка гроба моего
И не окно, распахнутое в ночь,
За коим мокнут под дождем деревья,
И значит, я не на земле английской,
Но также и не в ангельских краях.
Хотя мой дух, как прежде, мне послушен,
От груза тела я освобожден -
Лишь речь да слух еще мои. Итак,
Не Всемогущество меня призвало,
Чтоб я его узрел лицом к лицу,
Во, всеоружьи чувств. Я воскрешен
Неведомым и колдовским искусством,
И ныне здесь, незрячий и нагой,
Вновь обретенной мыслью трепещу я:
Кто совершил все это и зачем?
Кто пожелал, чтоб я, как невидимка,
Невидимую челядь забавлял
Посмертным и постылым стихотворством
И раздувал чужой беседы угли?
Кто я такой и почему я здесь,
Я, умерший от опухоли Вилли,
Фигляр, комедиант, рифмач, который
По смерти вырос выше королей,
А здесь в темнице некой заточен, -
Но не в почтенной Тауэрской башне,
А словно бы в бочонке из-под пива,
Что пробегает Млечными Путями
Мильярды миль, понурых и пустых,
И скрепами незримыми скрежещет
По гравию необозримых звезд.
Но более страшит меня не это,
А собственная внутренность моя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90