Роман
Перевод Ю. Яхниной
Это человек, не имеющий
никакой значимости в коллективе,
это всего-навсего
индивид.
Л.-Ф. Селин. "Церковь"
Посвящается Бобру(_1)
От издателей
Эти тетради были обнаружены в бумагах Антуана Рокантена.
Мы публикуем их, ничего в них не меняя.
Первая страница не датирована, но у нас есть веские
основания полагать, что запись сделана за несколько недель до
того, как начат сам дневник. Стало быть, она, вероятно,
относится самое позднее к первым числам января 1932 года.
В эту пору Антуан Рокантен, объездивший Центральную
Европу, Северную Африку и Дальний Восток, уже три года как
обосновался в Бувиле, чтобы завершить свои исторические
разыскания, посвященные маркизу де Рольбону.
Листок без даты
Пожалуй, лучше всего делать записи изо дня в день. Вести
дневник, чтобы докопаться до сути. Не упускать оттенков, мелких
фактов, даже если кажется, что они несущественны, и, главное,
привести их в систему. Описывать, как я вижу этот стол, улицу,
людей, мой кисет, потому что ЭТО-ТО и изменилось. Надо точно
определить масштаб и характер этой перемены.
Взять хотя бы вот этот картонный футляр, в котором я держу
пузырек с чернилами. Надо попытаться определить, как я видел
его до и как я теперь(_2). Ну так вот, это прямоугольный
параллелепипед, который выделяется на фоне... Чепуха, тут не о
чем говорить. Вот этого как раз и надо остерегаться --
изображать странным то, в чем ни малейшей странности нет.
Дневник, по-моему, тем и опасен: ты все время начеку, все
преувеличиваешь и непрерывно насилуешь правду. С другой
стороны, совершенно очевидно, что у меня в любую минуту -- по
отношению хотя бы к этому футляру или к любому другому предмету
-- может снова возникнуть позавчерашнее ощущение. Я должен
всегда быть к нему готовым, иначе оно снова ускользнет у меня
между пальцев. Не надо ничего(_3), а просто тщательно и в
мельчайших подробностях записывать все, что происходит.
Само собой, теперь я уже не могу точно описать все то, что
случилось в субботу и позавчера, с тех пор прошло слишком много
времени. Могу сказать только, что ни в том, ни в другом случае
не было того, что обыкновенно называют "событием". В субботу
мальчишки бросали в море гальку -- "пекли блины", -- мне
захотелось тоже по их примеру бросить гальку в море. И вдруг я
замер, выронил камень и ушел. Вид у меня, наверно, был
странный, потому что мальчишки смеялись мне вслед.
Такова сторона внешняя. То, что произошло во мне самом,
четких следов не оставило. Я увидел нечто, от чего мне стало
противно, но теперь я уже не знаю, смотрел ли я на море или на
камень. Камень был гладкий, с одной стороны сухой, с другой --
влажный и грязный. Я держал его за края, растопырив пальцы,
чтобы не испачкаться.
Позавчерашнее было много сложнее. И к нему еще добавилась
цепочка совпадений и недоразумений, для меня необъяснимых. Но
не стану развлекаться их описанием. В общем-то ясно: я
почувствовал страх или что-то в этом роде. Если я пойму хотя
бы, чего я испугался, это уже будет шаг вперед.
Занятно, что мне и в голову не приходит, что я сошел с
ума, наоборот, я отчетливо сознаю, что я в полном рассудке:
перемены касаются окружающего мира. Но мне хотелось бы в этом
убедиться.
10 часов 30 минут(_4)
В конце концов, может, это и впрямь был легкий приступ
безумия. От него не осталось и следа. Сегодня странные ощущения
прошлой недели кажутся мне просто смешными, я не в состоянии их
понять. Нынче вечером я прекрасно вписываюсь в окружающий мир,
не хуже любого добропорядочного буржуа. Вот мой номер в отеле,
окнами на северо-восток. Внизу -- улица Инвалидов Войны и
стройплощадка нового вокзала. Из окна мне видны красные и белые
рекламные огни кафе "Приют путейцев" на углу бульвара Виктора
Нуара. Только что прибыл парижский поезд. Из старого здания
вокзала выходят и разбредаются по улицам пассажиры. Я слышу
шаги и голоса. Многие ждут последнего трамвая. Должно быть, они
сбились унылой кучкой у газового фонаря под самым моим окном.
Придется им постоять еще несколько минут -- трамвай придет не
раньше чем в десять сорок пять. Лишь бы только этой ночью не
приехали коммивояжеры: мне так хочется спать, я уже так давно
недосыпаю. Одну бы спокойную ночь, одну-единственную, и все
снимет как рукой.
Одиннадцать сорок пять, бояться больше нечего --
коммивояжеры были бы уже здесь. Разве что появится господин из
Руана. Он является каждую неделю, ему оставляют второй номер на
втором этаже -- тот, в котором биде. Он еще может притащиться,
он частенько перед сном пропускает стаканчик в "Приюте
путейцев". Впрочем, он не из шумных. Маленький, опрятный, с
черными нафабренными усами и в парике. А вот и он.
Когда я услышал, как он поднимается по лестнице, меня даже
что-то кольнуло в сердце -- так успокоительно звучали его шаги:
чего бояться в мире, где все идет заведенным порядком?
По-моему, я выздоровел.
А вот и трамвай, семерка. Маршрут: Бойня -- Большие доки.
Он возвещает о своем прибытии громким лязгом железа. Потом
отходит. До отказа набитый чемоданами и спящими детьми, он
удаляется в сторону доков, к заводам, во мрак восточной части
города. Это предпоследний трамвай, последний пройдет через час.
Сейчас я лягу. Я выздоровел, не стану, как маленькая
девочка, изо дня в день записывать свои впечатления в красивую
новенькую тетрадь. Вести дневник стоит только в одном случае --
если(_5)
Дневник
Понедельник, 29 января 1932 года
Со мной что-то случилось, сомнений больше нет. Эта штука
выявилась как болезнь, а не так, как выявляется нечто
бесспорное, очевидное. Она проникла в меня исподтишка, капля по
капле: мне было как-то не по себе, как-то неуютно -- вот и все.
А угнездившись во мне, она затаилась, присмирела, и мне удалось
убедить себя, что ничего у меня нет, что тревога ложная. И вот
теперь это расцвело пышным цветом.
Не думаю, что ремесло историка располагает к
психологическому анализу. В нашей сфере мы имеем дело только с
нерасчлененными чувствами, им даются родовые наименования --
например, Честолюбие или Корысть. Между тем, если бы я хоть
немного знал самого себя, воспользоваться этим знанием мне
следовало бы именно теперь.
Например, что-то новое появилось в моих руках -- в том,
как я, скажем, беру трубку или держу вилку. А может, кто его
знает, сама вилка теперь как-то иначе дается в руки. Вот
недавно я собирался войти в свой номер и вдруг замер -- я
почувствовал в руке холодный предмет, он приковал мое внимание
какой-то своей необычностью, что ли. Я разжал руку, посмотрел
-- я держал всего-навсего дверную ручку. Или утром в
библиотеке, ко мне подошел поздороваться Самоучка(_6), а я не
сразу его узнал. Передо мной было незнакомое лицо и даже не в
полном смысле слова лицо. И потом, кисть его руки, словно белый
червяк в моей ладони. Я тотчас разжал пальцы, и его рука вяло
повисла вдоль тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61