Черт
бы его побрал.
Он садится на стул. Напряженные ягодицы уперлись в спинку,
негнущийся корпус подался вперед. Вспрыгнув на кровать в
изножье, я зажигаю свет.
-- Зачем же, мсье? И так было очень хорошо.
-- Слишком темно, чтобы рассматривать фотографии...
Он не знает, куда девать свою шляпу, -- я беру ее у него
из рук.
-- Вправду, мсье? Вы мне их покажете?
-- Конечно.
Я действую с расчетом -- я надеюсь, что, пока он их
рассматривает, он будет молчать. Ныряю под стол, выталкиваю
коробку к его лакированным ботинкам и кладу ему на колени
охапку почтовых открыток и снимков -- Испания и Испанское
Марокко.
Но по его открытому, смеющемуся лицу вижу, что горько
ошибся, надеясь заткнуть ему рот. Он бросает взгляд на вид
Сан-Себастьяна, снятый с горы Игуэльдо, осторожно откладывает
его на стол и несколько мгновений молчит. Потом вздыхает:
-- Ах, мсье, вам повезло. Если верить тому, что говорят
люди, путешествия -- лучшая школа. Вы согласны, мсье?
Я делаю неопределенный жест. К счастью, он еще не
договорил.
-- Наверно, это переворачивает всю душу. Если бы мне
довелось однажды куда-нибудь поехать, мне кажется, перед
отъездом я описал бы на бумаге все мельчайшие черточки своего
характера, чтобы, вернувшись, сравнить -- каким я был и каким
стал. Я читал, что некоторые путешественники и внешне и
внутренне изменялись настолько, что по возвращении самые
близкие родственники не могли их узнать.
Он рассеянно вертит в руках толстую пачку фотографий.
Берет одну и, не глядя, откладывает на стол; потом напряженно
всматривается в следующий снимок, на котором изображена статуя
святого Иеронима с кафедры собора в Бургосе.
-- А вы видели в Бургосе Христа в звериной шкуре! Есть
очень любопытная книга, мсье, об этих статуях в звериных шкурах
и даже в человечьей коже. А черную Мадонну? Но она, кажется, не
в Бургосе, а в Сарагосе? А может, такая есть и в Бургосе? И
паломники целуют, правда ведь -- я говорю о сарагосской? И на
плите, кажется, сохранился след ее ноги? А плита в каком-то
провале? И матери толкают туда своих детей?
Не разгибаясь, он двумя руками толкает воображаемого
ребенка. Ни дать ни взять -- отвергает дары Артаксеркса.
-- Ах, мсье, обычаи -- это... это такая занятная штука.
Задохнувшись, он выдвинул в мою, сторону свою огромную
ослиную челюсть. От него несет табаком и стоячей водой. Его
прекрасные блуждающие глаза блестят, как огненные шары, а
редкие волосы обвели череп запотевшим венчиком. В его черепной
коробке самоеды, люди племени ньям-ньям, мальгаши и жители
Огненной Земли справляют самые диковинные обряды, поедают своих
престарелых отцов и детей, до потери сознания кружат на месте
под звуки тамтама, предаются исступлению амока, сжигают своих
мертвецов, выставляют их на крышах, пускают по течению в лодках
с горящим факелом, совокупляются с кем попало -- мать с сыном,
отец с дочерью, сестра с братом, увечат, оскопляют себя,
растягивают губы с помощью плошек, облепляют чресла фигурами
чудовищных животных.
-- Как по-вашему, можно вслед за Паскалем повторить, что
обычаи -- это вторая натура?
Он впился своими черными глазами в мои, он вымаливает
ответ.
-- Как когда, -- отвечаю я.
Он переводит дух.
-- Вот и я так думаю, мсье. Но я себе не доверяю -- для
этого надо прочитать все.
Однако следующая фотография приводит его в экстаз.
-- Сеговия! Сеговия! -- радостно вопит он. -- Я читал
книгу о Сеговии. -- И не без достоинства добавляет: -- Забыл
фамилию автора, мсье. У меня бывают такие провалы. На... Не...
Нод...
-- Этого не может быть, -- живо возражаю я. -- Вы дошли
только до Латернь...
Я тут же пожалел о своих словах: ведь он никогда не
рассказывал мне, по какому методу он читает книги, это,
наверно, тайная мания. И в самом деле, он смутился, плаксиво
выпятил толстые губы. Потом наклонил голову и с десяток
открыток перебрал в полном молчании.
Но через полминуты я вижу, что его распирает неудержимый
восторг -- он лопнет, если не выскажется.
-- Когда я закончу свое образование (я кладу на это еще
шесть лет), если мне разрешат, я присоединюсь к студентам и
преподавателям университета, которые ежегодно совершают поездку
на Дальний Восток. Мне надо бы уточнить кое-какие сведения, --
произносит он елейно, -- и еще мне хотелось бы пережить что-то
неожиданное, новое, словом, прямо говоря, какие-нибудь
приключения.
Он понизил голос с плутовским видом.
-- Приключения какого рода? -- удивился я.
-- Да какие угодно, мсье. Например, ты случайно сел не в
тот поезд. Сошел в незнакомом городе. Потерял бумажник, по
ошибке тебя арестовали, и ночь ты провел в тюрьме. По-моему,
понятие "приключение" можно определить так: событие, которое
выходит за рамки привычного, хотя не обязательно должно быть
необычным. Говорят о магии приключений. Как вы считаете, это
выражение справедливо? Я хотел бы задать вам один вопрос, мсье.
-- Какой?
Он покраснел и улыбнулся
-- Может, это нескромно.
-- Ну а все-таки?
Он наклоняется ко мне и спрашивает, полузакрыв глаза:
-- У вас было много приключений, мсье?
-- Кое-какие были, -- машинально отвечаю я, резко
отстранившись, чтобы уклониться от его гнилостного дыхания. Я
ответил ему машинально, не подумав. В самом деле, обычно я,
пожалуй, даже горжусь тем, что пережил так много приключений.
Но сегодня, не успев произнести эти слова, я разозлился на
самого себя: мне кажется, я солгал, не было у меня в жизни ни
единого приключения, или, вернее, я просто не знаю, что это
слово означает. И в то же время на меня наваливается та самая
тоска, которая охватила меня четыре года назад в Ханое, когда
Мерсье уговаривал меня поехать с ним, а я молча уставился на
кхмерскую статуэтку. И рядом снова оказалась МЫСЛЬ, та самая
огромная белая масса, от которой мне сделалось тогда так мерзко
-- четыре года она мне не являлась.
-- Могу ли я вас просить... -- начинает Самоучка.
Черт побери! Конечно, чтобы я рассказал ему одно из этих
пресловутых приключений. Но я больше ни слова не вымолвлю на
эту тему.
-- А вот это, -- говорю я, перегнувшись через его узкие
плечи и тыча пальцем в один из снимков, -- это Сантильяна,
самая хорошенькая деревушка в Испании.
-- Сантильяна Жиль Блаза? А я и не знал, что она в самом
деле существует. Ах, мсье, в разговоре с вами узнаешь столько
полезного! Сразу видно, что вы поездили по свету.
Я выставил Самоучку за дверь, набив его карманы почтовыми
открытками, гравюрами и фотографиями. Он ушел в полном
восторге, а я гашу свет. Теперь я один. Не совсем один Есть еще
эта мысль, она рядом, она ждет. Она свернулась клубком, как
громадная кошка; она ничего не объясняет, не шевелится, она
только говорит: "нет". Нет, не было у меня никаких приключений.
Я набиваю трубку, раскуриваю ее и вытягиваюсь на кровати,
набросив на ноги пальто. Не пойму, почему мне так грустно и я
так устал. Даже если и вправду у меня никогда не было
приключений, что из того? Во-первых, по-моему, все дело просто
в словах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
бы его побрал.
Он садится на стул. Напряженные ягодицы уперлись в спинку,
негнущийся корпус подался вперед. Вспрыгнув на кровать в
изножье, я зажигаю свет.
-- Зачем же, мсье? И так было очень хорошо.
-- Слишком темно, чтобы рассматривать фотографии...
Он не знает, куда девать свою шляпу, -- я беру ее у него
из рук.
-- Вправду, мсье? Вы мне их покажете?
-- Конечно.
Я действую с расчетом -- я надеюсь, что, пока он их
рассматривает, он будет молчать. Ныряю под стол, выталкиваю
коробку к его лакированным ботинкам и кладу ему на колени
охапку почтовых открыток и снимков -- Испания и Испанское
Марокко.
Но по его открытому, смеющемуся лицу вижу, что горько
ошибся, надеясь заткнуть ему рот. Он бросает взгляд на вид
Сан-Себастьяна, снятый с горы Игуэльдо, осторожно откладывает
его на стол и несколько мгновений молчит. Потом вздыхает:
-- Ах, мсье, вам повезло. Если верить тому, что говорят
люди, путешествия -- лучшая школа. Вы согласны, мсье?
Я делаю неопределенный жест. К счастью, он еще не
договорил.
-- Наверно, это переворачивает всю душу. Если бы мне
довелось однажды куда-нибудь поехать, мне кажется, перед
отъездом я описал бы на бумаге все мельчайшие черточки своего
характера, чтобы, вернувшись, сравнить -- каким я был и каким
стал. Я читал, что некоторые путешественники и внешне и
внутренне изменялись настолько, что по возвращении самые
близкие родственники не могли их узнать.
Он рассеянно вертит в руках толстую пачку фотографий.
Берет одну и, не глядя, откладывает на стол; потом напряженно
всматривается в следующий снимок, на котором изображена статуя
святого Иеронима с кафедры собора в Бургосе.
-- А вы видели в Бургосе Христа в звериной шкуре! Есть
очень любопытная книга, мсье, об этих статуях в звериных шкурах
и даже в человечьей коже. А черную Мадонну? Но она, кажется, не
в Бургосе, а в Сарагосе? А может, такая есть и в Бургосе? И
паломники целуют, правда ведь -- я говорю о сарагосской? И на
плите, кажется, сохранился след ее ноги? А плита в каком-то
провале? И матери толкают туда своих детей?
Не разгибаясь, он двумя руками толкает воображаемого
ребенка. Ни дать ни взять -- отвергает дары Артаксеркса.
-- Ах, мсье, обычаи -- это... это такая занятная штука.
Задохнувшись, он выдвинул в мою, сторону свою огромную
ослиную челюсть. От него несет табаком и стоячей водой. Его
прекрасные блуждающие глаза блестят, как огненные шары, а
редкие волосы обвели череп запотевшим венчиком. В его черепной
коробке самоеды, люди племени ньям-ньям, мальгаши и жители
Огненной Земли справляют самые диковинные обряды, поедают своих
престарелых отцов и детей, до потери сознания кружат на месте
под звуки тамтама, предаются исступлению амока, сжигают своих
мертвецов, выставляют их на крышах, пускают по течению в лодках
с горящим факелом, совокупляются с кем попало -- мать с сыном,
отец с дочерью, сестра с братом, увечат, оскопляют себя,
растягивают губы с помощью плошек, облепляют чресла фигурами
чудовищных животных.
-- Как по-вашему, можно вслед за Паскалем повторить, что
обычаи -- это вторая натура?
Он впился своими черными глазами в мои, он вымаливает
ответ.
-- Как когда, -- отвечаю я.
Он переводит дух.
-- Вот и я так думаю, мсье. Но я себе не доверяю -- для
этого надо прочитать все.
Однако следующая фотография приводит его в экстаз.
-- Сеговия! Сеговия! -- радостно вопит он. -- Я читал
книгу о Сеговии. -- И не без достоинства добавляет: -- Забыл
фамилию автора, мсье. У меня бывают такие провалы. На... Не...
Нод...
-- Этого не может быть, -- живо возражаю я. -- Вы дошли
только до Латернь...
Я тут же пожалел о своих словах: ведь он никогда не
рассказывал мне, по какому методу он читает книги, это,
наверно, тайная мания. И в самом деле, он смутился, плаксиво
выпятил толстые губы. Потом наклонил голову и с десяток
открыток перебрал в полном молчании.
Но через полминуты я вижу, что его распирает неудержимый
восторг -- он лопнет, если не выскажется.
-- Когда я закончу свое образование (я кладу на это еще
шесть лет), если мне разрешат, я присоединюсь к студентам и
преподавателям университета, которые ежегодно совершают поездку
на Дальний Восток. Мне надо бы уточнить кое-какие сведения, --
произносит он елейно, -- и еще мне хотелось бы пережить что-то
неожиданное, новое, словом, прямо говоря, какие-нибудь
приключения.
Он понизил голос с плутовским видом.
-- Приключения какого рода? -- удивился я.
-- Да какие угодно, мсье. Например, ты случайно сел не в
тот поезд. Сошел в незнакомом городе. Потерял бумажник, по
ошибке тебя арестовали, и ночь ты провел в тюрьме. По-моему,
понятие "приключение" можно определить так: событие, которое
выходит за рамки привычного, хотя не обязательно должно быть
необычным. Говорят о магии приключений. Как вы считаете, это
выражение справедливо? Я хотел бы задать вам один вопрос, мсье.
-- Какой?
Он покраснел и улыбнулся
-- Может, это нескромно.
-- Ну а все-таки?
Он наклоняется ко мне и спрашивает, полузакрыв глаза:
-- У вас было много приключений, мсье?
-- Кое-какие были, -- машинально отвечаю я, резко
отстранившись, чтобы уклониться от его гнилостного дыхания. Я
ответил ему машинально, не подумав. В самом деле, обычно я,
пожалуй, даже горжусь тем, что пережил так много приключений.
Но сегодня, не успев произнести эти слова, я разозлился на
самого себя: мне кажется, я солгал, не было у меня в жизни ни
единого приключения, или, вернее, я просто не знаю, что это
слово означает. И в то же время на меня наваливается та самая
тоска, которая охватила меня четыре года назад в Ханое, когда
Мерсье уговаривал меня поехать с ним, а я молча уставился на
кхмерскую статуэтку. И рядом снова оказалась МЫСЛЬ, та самая
огромная белая масса, от которой мне сделалось тогда так мерзко
-- четыре года она мне не являлась.
-- Могу ли я вас просить... -- начинает Самоучка.
Черт побери! Конечно, чтобы я рассказал ему одно из этих
пресловутых приключений. Но я больше ни слова не вымолвлю на
эту тему.
-- А вот это, -- говорю я, перегнувшись через его узкие
плечи и тыча пальцем в один из снимков, -- это Сантильяна,
самая хорошенькая деревушка в Испании.
-- Сантильяна Жиль Блаза? А я и не знал, что она в самом
деле существует. Ах, мсье, в разговоре с вами узнаешь столько
полезного! Сразу видно, что вы поездили по свету.
Я выставил Самоучку за дверь, набив его карманы почтовыми
открытками, гравюрами и фотографиями. Он ушел в полном
восторге, а я гашу свет. Теперь я один. Не совсем один Есть еще
эта мысль, она рядом, она ждет. Она свернулась клубком, как
громадная кошка; она ничего не объясняет, не шевелится, она
только говорит: "нет". Нет, не было у меня никаких приключений.
Я набиваю трубку, раскуриваю ее и вытягиваюсь на кровати,
набросив на ноги пальто. Не пойму, почему мне так грустно и я
так устал. Даже если и вправду у меня никогда не было
приключений, что из того? Во-первых, по-моему, все дело просто
в словах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61