как у одних, так и у других не
было никаких оснований находиться здесь, каждый существующий,
смущаясь, с безотчетным беспокойством ощущал себя лишним по
отношению" другим. ЛИШНИЙ -- вот единственная связь, какую я
мог установить между этими деревьями, решеткой, камнями. Тщетно
пытался я СОСЧИТАТЬ каштаны, СООТНЕСТИ ИХ В ПРОСТРАНСТВЕ с
Велледой, сравнить их высоту с высотой платанов -- каждый из
них уклонялся от связей, какие я пытался им навязать,
отъединялся и выплескивался из собственных границ. Я чувствовал
всю условность связей (размеры, количества, направления),
которые я упорно пытался сохранить, чтобы отсрочить крушение
человеческого мира, -- они теперь отторгались вещами. Каштан
впереди меня, чуть левее, -- ЛИШНИЙ. Велледа -- ЛИШНЯЯ...
И Я САМ -- вялый, расслабленный, непристойный,
переваривающий съеденный обед и прокручивающий мрачные мысли,
-- Я ТОЖЕ БЫЛ ЛИШНИМ. К счастью, я этого не чувствовал, скорее
я понимал это умом, но мне было не по себе, потому что я боялся
это почувствовать (я и сейчас этого боюсь, боюсь, как бы это не
подкралось ко мне сзади, со стороны затылка, не вздыбило меня
взметнувшейся глубинной волной). Я смутно думал о том, что надо
бы покончить счеты с жизнью, чтобы истребить хотя бы одно из
этих никчемных существований. Но смерть моя тоже была бы
лишней. Лишним был бы мой труп, моя кровь на камнях, среди этих
растений, в глубине этого улыбчивого парка. И моя изъеденная
плоть была бы лишней в земле, которая ее приняла бы, и наконец
мои кости, обглоданные, чистые и сверкающие, точно зубы, все
равно были бы лишними: я был лишним во веки веков.
Сейчас под моим пером рождается слово Абсурдность совсем
недавно в парке я его не нашел, но я его и не искал, оно мне
было ник чему: я думал без слов о вещах, вместе с вещами.
Абсурдность -- это была не мысль, родившаяся в моей голове, не
звук голоса, а вот эта длинная мертвая змея у моих ног,
деревянная змея. Змея или звериный коготь, корень или коготь
грифа -- не все ли равно. И, не пытаясь ничего отчетливо
сформулировать, я понял тогда, что нашел ключ к Существованию,
ключ к моей Тошноте, к моей собственной жизни. В самом деле,
все, что я смог уяснить потом, сводится к этой основополагающей
абсурдности. Абсурдность -- еще одно слово, а со словами я
борюсь: там же я прикоснулся к самой вещи. Но теперь я хочу
запечатлеть абсолютный характер этой абсурдности. В маленьком
раскрашенном мирке людей жест или какое-нибудь событие могут
быть абсурдными только относительно -- по отношению к
обрамляющим их обстоятельствам. Например, речи безумца абсурдны
по отношению к обстановке, в какой он находится, но не по
отношению к его бреду. Но я только что познал на опыте
абсолютное -- абсолютное, или абсурд. Вот хотя бы этот корень
-- в мире нет ничего, по отношению к чему он не был бы
абсурден. О, как мне выразить это в словах? Абсурден по
отношению к камням, к пучкам желтой травы, к высохшей грязи, к
дереву, к небу, к зеленым скамейкам. Неумолимо абсурден; даже
глубокий, тайный бред природы не был в состоянии его объяснить.
Само собой, я знал не все -- я не видел, как прорастало семя,
как зрело дерево. Но перед этой громадной бугристой лапой
неведение, как и знание, было равно бессмысленно: мир
объяснений и разумных доводов и мир существования -- два разных
мира. Круг не абсурден, его легко можно объяснить, вращая
отрезок прямой вокруг одного из его концов. Но круг ведь и не
существует. А этот корень, наоборот, существовал именно
постольку, поскольку я не мог его объяснить. Узловатый,
неподвижный, безымянный, он зачаровывал меня, лез мне в глаза,
непрестанно навязывал мне свое существование. Тщетно я
повторял: "Это корень" -- слова больше не действовали. Я
понимал, что от функции корня -- вдыхающего насоса --
невозможно перебросить мостик к этому, к этой жесткой и плотной
тюленьей коже, к ее маслянистому, мозолистому, упрямому облику.
Функция ничего не объясняла -- она позволяла понять в общих
чертах, что такое корень, но не ДАННЫЙ корень. Этот корень, с
его цветом, формой, застывшим движением, не поддавался никакому
объяснению, был... уровнем ниже его. Каждое из ею свойств как
бы отчасти утрачивалось им, вытекало наружу и, наполовину
отвердев, становилось почти вещью, но в самом корне каждое из
них было ЛИШНИМ, и теперь уже мне казалось, что и весь ствол
извергает себя из самого себя, отрицает себя, теряется в
странном избытке. Я поскоблил каблуком черный коготь: мне
хотелось слегка его ободрать. Просто так, из вызова, чтобы на
дубленой коже появилась абсурдная розоватость ссадины, чтобы
ПОИГРАТЬ с абсурдностью мира. Но, убрав ногу, я увидел, что
кора осталась черной.
Черной? Я почувствовал, как слово выдыхается, как оно
стремительно теряет смысл. Черный? Корень НЕ был черным, не
чернота была на этом куске дерева, на нем было... было что-то
другое. Черное, так же как круг, не существовало.
Я посмотрел на корень: был ли он больше чем черным или
почти черным? Но я тут же перестал задавать себе подобные
вопросы -- я почувствовал, что вступаю в область познания. А я
уже и прежде пытался вот так же неуемно прощупывать не
поддающиеся наименованию предметы, уже делал попытку -- но
тщетно -- мыслить О НИХ, и уже успел почувствовать, как их
свойства, холодные, безжизненные, не даются в руки,
проскальзывают между пальцами. Вот, например, в тот вечер, в
"Приюте путейцев", подтяжки Адольфа. Они НЕ БЫЛИ фиолетовыми.
Передо мной вновь встали два не поддающихся определению пятна
на рубашке. И камень, пресловутый камень, с которого и началась
вся эта история: он не был... я уже не помнил в точности, каким
он отказывался быть. Но я не забыл его пассивного
сопротивления. Или рука Самоучки; как-то в библиотеке я взял ее
и пожал, а потом у меня возникло ощущение, что это как бы не
совсем рука. Я подумал тогда о жирном белом червяке, но это был
и не червяк. И двусмысленная прозрачность пивной кружки в кафе
"Мабли". Двусмысленные -- вот какими были все эти звуки,
запахи, вкусы. Случалось, они порскнут у тебя под носом, словно
выгнанный из норы заяц, ты не обращаешь на них особенного
внимания, и они кажутся простыми, надежными, и можно думать,
что в мире и впрямь бывает настоящий синий, настоящий белый
цвет, настоящий запах миндаля или фиалки. Но стоит на секунду
их удержать, как чувство уверенности и удобства сменяется
чудовищной тревогой: краски, вкусы, запахи никогда не бывают
настоящими, они не бывают собой, и только собой. Простейшее,
неразлагаемое свойство в самом себе, в своей сердцевине,
избыточно по отношению к самому себе. Вот, например, это черное
возле моей ноги, казалось, что это не черный цвет, а скорее
смутное усилие кого-то, кто никогда не видел черного,
вообразить черное и кто, не сумев вовремя удержаться, вообразил
какое-то сомнительное существо, за пределами цвета. Это
ПОХОДИЛО на цвет, но также... на синяк или на какие-то
выделения, на жировой выпот --да и на другие вещи, например на
запах, это переплавлялось в запах влажной земли, теплого и
влажного дерева, в черный запах, как лаком покрывавший это
волокнистое дерево, в сладковатый вкус жеванного волокна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
было никаких оснований находиться здесь, каждый существующий,
смущаясь, с безотчетным беспокойством ощущал себя лишним по
отношению" другим. ЛИШНИЙ -- вот единственная связь, какую я
мог установить между этими деревьями, решеткой, камнями. Тщетно
пытался я СОСЧИТАТЬ каштаны, СООТНЕСТИ ИХ В ПРОСТРАНСТВЕ с
Велледой, сравнить их высоту с высотой платанов -- каждый из
них уклонялся от связей, какие я пытался им навязать,
отъединялся и выплескивался из собственных границ. Я чувствовал
всю условность связей (размеры, количества, направления),
которые я упорно пытался сохранить, чтобы отсрочить крушение
человеческого мира, -- они теперь отторгались вещами. Каштан
впереди меня, чуть левее, -- ЛИШНИЙ. Велледа -- ЛИШНЯЯ...
И Я САМ -- вялый, расслабленный, непристойный,
переваривающий съеденный обед и прокручивающий мрачные мысли,
-- Я ТОЖЕ БЫЛ ЛИШНИМ. К счастью, я этого не чувствовал, скорее
я понимал это умом, но мне было не по себе, потому что я боялся
это почувствовать (я и сейчас этого боюсь, боюсь, как бы это не
подкралось ко мне сзади, со стороны затылка, не вздыбило меня
взметнувшейся глубинной волной). Я смутно думал о том, что надо
бы покончить счеты с жизнью, чтобы истребить хотя бы одно из
этих никчемных существований. Но смерть моя тоже была бы
лишней. Лишним был бы мой труп, моя кровь на камнях, среди этих
растений, в глубине этого улыбчивого парка. И моя изъеденная
плоть была бы лишней в земле, которая ее приняла бы, и наконец
мои кости, обглоданные, чистые и сверкающие, точно зубы, все
равно были бы лишними: я был лишним во веки веков.
Сейчас под моим пером рождается слово Абсурдность совсем
недавно в парке я его не нашел, но я его и не искал, оно мне
было ник чему: я думал без слов о вещах, вместе с вещами.
Абсурдность -- это была не мысль, родившаяся в моей голове, не
звук голоса, а вот эта длинная мертвая змея у моих ног,
деревянная змея. Змея или звериный коготь, корень или коготь
грифа -- не все ли равно. И, не пытаясь ничего отчетливо
сформулировать, я понял тогда, что нашел ключ к Существованию,
ключ к моей Тошноте, к моей собственной жизни. В самом деле,
все, что я смог уяснить потом, сводится к этой основополагающей
абсурдности. Абсурдность -- еще одно слово, а со словами я
борюсь: там же я прикоснулся к самой вещи. Но теперь я хочу
запечатлеть абсолютный характер этой абсурдности. В маленьком
раскрашенном мирке людей жест или какое-нибудь событие могут
быть абсурдными только относительно -- по отношению к
обрамляющим их обстоятельствам. Например, речи безумца абсурдны
по отношению к обстановке, в какой он находится, но не по
отношению к его бреду. Но я только что познал на опыте
абсолютное -- абсолютное, или абсурд. Вот хотя бы этот корень
-- в мире нет ничего, по отношению к чему он не был бы
абсурден. О, как мне выразить это в словах? Абсурден по
отношению к камням, к пучкам желтой травы, к высохшей грязи, к
дереву, к небу, к зеленым скамейкам. Неумолимо абсурден; даже
глубокий, тайный бред природы не был в состоянии его объяснить.
Само собой, я знал не все -- я не видел, как прорастало семя,
как зрело дерево. Но перед этой громадной бугристой лапой
неведение, как и знание, было равно бессмысленно: мир
объяснений и разумных доводов и мир существования -- два разных
мира. Круг не абсурден, его легко можно объяснить, вращая
отрезок прямой вокруг одного из его концов. Но круг ведь и не
существует. А этот корень, наоборот, существовал именно
постольку, поскольку я не мог его объяснить. Узловатый,
неподвижный, безымянный, он зачаровывал меня, лез мне в глаза,
непрестанно навязывал мне свое существование. Тщетно я
повторял: "Это корень" -- слова больше не действовали. Я
понимал, что от функции корня -- вдыхающего насоса --
невозможно перебросить мостик к этому, к этой жесткой и плотной
тюленьей коже, к ее маслянистому, мозолистому, упрямому облику.
Функция ничего не объясняла -- она позволяла понять в общих
чертах, что такое корень, но не ДАННЫЙ корень. Этот корень, с
его цветом, формой, застывшим движением, не поддавался никакому
объяснению, был... уровнем ниже его. Каждое из ею свойств как
бы отчасти утрачивалось им, вытекало наружу и, наполовину
отвердев, становилось почти вещью, но в самом корне каждое из
них было ЛИШНИМ, и теперь уже мне казалось, что и весь ствол
извергает себя из самого себя, отрицает себя, теряется в
странном избытке. Я поскоблил каблуком черный коготь: мне
хотелось слегка его ободрать. Просто так, из вызова, чтобы на
дубленой коже появилась абсурдная розоватость ссадины, чтобы
ПОИГРАТЬ с абсурдностью мира. Но, убрав ногу, я увидел, что
кора осталась черной.
Черной? Я почувствовал, как слово выдыхается, как оно
стремительно теряет смысл. Черный? Корень НЕ был черным, не
чернота была на этом куске дерева, на нем было... было что-то
другое. Черное, так же как круг, не существовало.
Я посмотрел на корень: был ли он больше чем черным или
почти черным? Но я тут же перестал задавать себе подобные
вопросы -- я почувствовал, что вступаю в область познания. А я
уже и прежде пытался вот так же неуемно прощупывать не
поддающиеся наименованию предметы, уже делал попытку -- но
тщетно -- мыслить О НИХ, и уже успел почувствовать, как их
свойства, холодные, безжизненные, не даются в руки,
проскальзывают между пальцами. Вот, например, в тот вечер, в
"Приюте путейцев", подтяжки Адольфа. Они НЕ БЫЛИ фиолетовыми.
Передо мной вновь встали два не поддающихся определению пятна
на рубашке. И камень, пресловутый камень, с которого и началась
вся эта история: он не был... я уже не помнил в точности, каким
он отказывался быть. Но я не забыл его пассивного
сопротивления. Или рука Самоучки; как-то в библиотеке я взял ее
и пожал, а потом у меня возникло ощущение, что это как бы не
совсем рука. Я подумал тогда о жирном белом червяке, но это был
и не червяк. И двусмысленная прозрачность пивной кружки в кафе
"Мабли". Двусмысленные -- вот какими были все эти звуки,
запахи, вкусы. Случалось, они порскнут у тебя под носом, словно
выгнанный из норы заяц, ты не обращаешь на них особенного
внимания, и они кажутся простыми, надежными, и можно думать,
что в мире и впрямь бывает настоящий синий, настоящий белый
цвет, настоящий запах миндаля или фиалки. Но стоит на секунду
их удержать, как чувство уверенности и удобства сменяется
чудовищной тревогой: краски, вкусы, запахи никогда не бывают
настоящими, они не бывают собой, и только собой. Простейшее,
неразлагаемое свойство в самом себе, в своей сердцевине,
избыточно по отношению к самому себе. Вот, например, это черное
возле моей ноги, казалось, что это не черный цвет, а скорее
смутное усилие кого-то, кто никогда не видел черного,
вообразить черное и кто, не сумев вовремя удержаться, вообразил
какое-то сомнительное существо, за пределами цвета. Это
ПОХОДИЛО на цвет, но также... на синяк или на какие-то
выделения, на жировой выпот --да и на другие вещи, например на
запах, это переплавлялось в запах влажной земли, теплого и
влажного дерева, в черный запах, как лаком покрывавший это
волокнистое дерево, в сладковатый вкус жеванного волокна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61