Хармс предпочитает зафиксировать
этот парадокс в форме нескончаемого повторения:
А мир не я.
А я мир.
А мир не я.
А я мир.
А мир не я,
А я мир.
(ПВН, 314)
6
Хармс любит описывать исчезновение предметов, и, как правило, в таких
описаниях речь идет о негативном явлении чего-то неназываемого. Исчезновение
предметов означает постепенное явление истинного мира.
В "Мыре" описано противостояние Я и мира как некая простая оппозиция:
"Я/мир". В двух текстах под общим названием "О явлениях и существованиях"
это отношение подвергается постепенному
градуированию.
Если любая часть мира - это только ложное "явление" - фаза в
предъявлении всего его невидимого тела, то, спрашивает Хармс, можем ли мы
вообще говорить о некоем изолированном теле как о некой сущности или речь
идет просто о ложном "явлении". В тексте No 2 "О явлениях и существованиях"
Хармс предлагает читателю "эксперимент" с двумя объектами: бутылкой водки -
"так называемым спиртуозом"24 - и Николаем Ивановичем Серпуховым,
расположившимся рядом с бутылкой. Писатель предлагает читателю увидеть эти
два объекта в полной изоляции от "мира":
Но обратите внимание на то, что за спиной Николая Ивановича нет ничего.
Не то чтобы там не стоял шкап, или комод, или вообще что-
________________
24 "Спиртуоз" - это, конечно, двусмысленная шутка Хармса, который в
подтексте имеет в виду исчезновение тела в духе - spirit, его
сублимацию. Спирт, да еще названный на пародийной латыни, переводит водку в
область "духа".
174 Глава 6
нибудь такое, -- а совсем ничего нет, даже воздуха нет. Хотите верьте,
хотите не верьте, но за спиной Николая Николаевича нет даже безвоздушного
пространства, или, как говорится, мирового эфира. Откровенно говоря, ничего
нет. <...> Теперь пришло время сказать, что не только за спиной Николая
Николаевича, но впереди -- так сказать перед грудью -- и вообще кругом нет
ничего. Полное отсутствие всякого существования, или, как острили когда-то:
отсутствие всякого присутствия (ПВН, 317).
Хармс пытается вообразить ситуацию существования некоего отдельного
тела в окружении нерасчленимого, а потому и невоспринимаемого "мыра".
Логически он приходит к заключению, что изолированное тело не может
существовать в мире нечленимой протяженности, а потому и "Николай Николаевич
не существовал и не существует" (ПВН, 318). И далее в типичном для него
ироническом пируэте он намекает на возможность объяснения хотя бы
исчезновения водки:
нельзя исключить, что ее выпил несуществовавший Николай Николаевич.
Мир Хармс обладает некой пластической тягучестью. Предметы в этом,
казалось бы, фрагментарном мире связаны в неразрывные цепочки. Как только
"мыр" вестников начинает являть себя в исчезновении предметов, ничто
с логической неизбежностью поглощает вокруг себя все без исключения.
Исчезновение мира связано с исчерпанием линеарной темпоральности и с тем,
что мы не можем установить границы между той сферой, где членения еще
актуальны, и той, где их уже нет. Как только членение исчезает, исчезает и
весь темпоральный универсум.
В первом "случае" "Голубой тетради No 10" описывался человек, который
не может существовать, потому что у него не было "глаз и ушей". Но это
логически означает, что у него не было и волос, и ног, и рук, то есть
никаких частей тела, а потому он вообще не мог существовать как
человек. Отсюда его исчезновение: "Ничего не было! Так что непонятно, о ком
идет речь" (ПВН, 353).
Построение мира как бесконечной непрерываемой цепочки можно назвать
бесконечно-ассоциативным, или гипертрофированно сериальным.
Такое ощущение мира по-своему отражается на процессе производства дискурса.
Казалось бы, описание такого универсума как раз предполагает творчество как
"поток" вдохновения, в своем излиянии похожий на эту гиперконтинуальность.
Но Хармс понимает непрерывность мира не как аналог линеарной дискурсивной
цепочки, а как существование по ту сторону дискурса, как неназываемость.
Невозможность писать связана с тем, что любой дискурс недостаточно
континуален, а потому он может быть замещен только неким синхронным,
"вечным" словом Августина, словом, которое нельзя произнести и вспомнить.
Описанию сверхсериального мира посвящен хармсовский "Трактат более или
менее по конспекту Эмерсена" (1939). Упоминание Эмерсона, по-видимому,
объясняется повышенным интересом американского мыслителя к теме всеобщей
связи явлений в природе,
Исчезновение 175
которой и посвящен хармсовский текст. По мнению Эмерсона, "все является
посредником всего" (everything is medial), "каждый последний факт
является лишь первым фактом новой серии"25. Эмерсон по-своему выражает
ощущение той же гиперсериальности мироздания.
Эссе Хармса состоит из пяти частей, первая из которых названа "О
подарках"26. Здесь Хармс рассуждает о том, что следует, а чего не следует
дарить:
Несовершенные подарки, это вот какие подарки: например, мы дарим
имениннику крышку от чернильницы. А где же сама чернильница? Или дарим
чернильницу с крышкой. А где же стол, на котором должна стоять чернильница?
(Логос, 120)
Несовершенные подарки -- это части, фрагменты, которые предполагают
наличие иных частей и фрагментов. Такой подарок плох потому, что он как бы
включает "бесконечно-ассоциативный механизм" и принципиально пренебрегает
качеством целостности. Совершенный подарок, по Хармсу, такой, который
завершает неполную целостность, например, крышка от чернильницы тому, кто
уже имеет чернильницу без крышки. Другой пример совершенного подарка:
...палочка, к одному концу которой приделан деревянный шарик, а к
другому концу деревянный кубик. Такую палочку можно держать в руке или, если
ее положить, то совершенно безразлично куда. Такая палочка больше ни к чему
не пригодна (Логос, 121).
Палочка, описанная Хармсом, не предполагает включения ни в какую
ассоциативную цепочку потому, что она не является частью какого-либо целого.
Существенно также и то, что эту палочку нельзя назвать, она не имеет имени и
может быть только описана. Наличие имени означало бы делимость, частность,
фрагментарность.
Липавский описал сходный предмет как некий автономный и самодостаточный
мир в трактате "Исследование ужаса":
Четыре человека сидело за столиком. Один из них взял яблоко и проткнул
его иглой насквозь. Потом он присмотрелся к тому, что получилось -- с
любопытством и с восхищением. Он сказал:
-- Вот мир, которому нет названия. Я создал его по рассеянности,
неожиданная удача. Он обязан мне своим существованием. Но я не могу уловить
его цели и смысла. Он лежит ниже исходной границы человеческого языка. Его
суть так же трудно определить словами, как пейзаж или пение рожка. Они
неизменно привлекают внимание, но кто знает, чем именно, в чем тут дело
(Логос, 76).
Палочка Хармса и апельсин Липавского -- миры в силу своей автономности,
они законченные предметы, а не части. Следовательно, они наделены
своим собственным автономным смыслом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
этот парадокс в форме нескончаемого повторения:
А мир не я.
А я мир.
А мир не я.
А я мир.
А мир не я,
А я мир.
(ПВН, 314)
6
Хармс любит описывать исчезновение предметов, и, как правило, в таких
описаниях речь идет о негативном явлении чего-то неназываемого. Исчезновение
предметов означает постепенное явление истинного мира.
В "Мыре" описано противостояние Я и мира как некая простая оппозиция:
"Я/мир". В двух текстах под общим названием "О явлениях и существованиях"
это отношение подвергается постепенному
градуированию.
Если любая часть мира - это только ложное "явление" - фаза в
предъявлении всего его невидимого тела, то, спрашивает Хармс, можем ли мы
вообще говорить о некоем изолированном теле как о некой сущности или речь
идет просто о ложном "явлении". В тексте No 2 "О явлениях и существованиях"
Хармс предлагает читателю "эксперимент" с двумя объектами: бутылкой водки -
"так называемым спиртуозом"24 - и Николаем Ивановичем Серпуховым,
расположившимся рядом с бутылкой. Писатель предлагает читателю увидеть эти
два объекта в полной изоляции от "мира":
Но обратите внимание на то, что за спиной Николая Ивановича нет ничего.
Не то чтобы там не стоял шкап, или комод, или вообще что-
________________
24 "Спиртуоз" - это, конечно, двусмысленная шутка Хармса, который в
подтексте имеет в виду исчезновение тела в духе - spirit, его
сублимацию. Спирт, да еще названный на пародийной латыни, переводит водку в
область "духа".
174 Глава 6
нибудь такое, -- а совсем ничего нет, даже воздуха нет. Хотите верьте,
хотите не верьте, но за спиной Николая Николаевича нет даже безвоздушного
пространства, или, как говорится, мирового эфира. Откровенно говоря, ничего
нет. <...> Теперь пришло время сказать, что не только за спиной Николая
Николаевича, но впереди -- так сказать перед грудью -- и вообще кругом нет
ничего. Полное отсутствие всякого существования, или, как острили когда-то:
отсутствие всякого присутствия (ПВН, 317).
Хармс пытается вообразить ситуацию существования некоего отдельного
тела в окружении нерасчленимого, а потому и невоспринимаемого "мыра".
Логически он приходит к заключению, что изолированное тело не может
существовать в мире нечленимой протяженности, а потому и "Николай Николаевич
не существовал и не существует" (ПВН, 318). И далее в типичном для него
ироническом пируэте он намекает на возможность объяснения хотя бы
исчезновения водки:
нельзя исключить, что ее выпил несуществовавший Николай Николаевич.
Мир Хармс обладает некой пластической тягучестью. Предметы в этом,
казалось бы, фрагментарном мире связаны в неразрывные цепочки. Как только
"мыр" вестников начинает являть себя в исчезновении предметов, ничто
с логической неизбежностью поглощает вокруг себя все без исключения.
Исчезновение мира связано с исчерпанием линеарной темпоральности и с тем,
что мы не можем установить границы между той сферой, где членения еще
актуальны, и той, где их уже нет. Как только членение исчезает, исчезает и
весь темпоральный универсум.
В первом "случае" "Голубой тетради No 10" описывался человек, который
не может существовать, потому что у него не было "глаз и ушей". Но это
логически означает, что у него не было и волос, и ног, и рук, то есть
никаких частей тела, а потому он вообще не мог существовать как
человек. Отсюда его исчезновение: "Ничего не было! Так что непонятно, о ком
идет речь" (ПВН, 353).
Построение мира как бесконечной непрерываемой цепочки можно назвать
бесконечно-ассоциативным, или гипертрофированно сериальным.
Такое ощущение мира по-своему отражается на процессе производства дискурса.
Казалось бы, описание такого универсума как раз предполагает творчество как
"поток" вдохновения, в своем излиянии похожий на эту гиперконтинуальность.
Но Хармс понимает непрерывность мира не как аналог линеарной дискурсивной
цепочки, а как существование по ту сторону дискурса, как неназываемость.
Невозможность писать связана с тем, что любой дискурс недостаточно
континуален, а потому он может быть замещен только неким синхронным,
"вечным" словом Августина, словом, которое нельзя произнести и вспомнить.
Описанию сверхсериального мира посвящен хармсовский "Трактат более или
менее по конспекту Эмерсена" (1939). Упоминание Эмерсона, по-видимому,
объясняется повышенным интересом американского мыслителя к теме всеобщей
связи явлений в природе,
Исчезновение 175
которой и посвящен хармсовский текст. По мнению Эмерсона, "все является
посредником всего" (everything is medial), "каждый последний факт
является лишь первым фактом новой серии"25. Эмерсон по-своему выражает
ощущение той же гиперсериальности мироздания.
Эссе Хармса состоит из пяти частей, первая из которых названа "О
подарках"26. Здесь Хармс рассуждает о том, что следует, а чего не следует
дарить:
Несовершенные подарки, это вот какие подарки: например, мы дарим
имениннику крышку от чернильницы. А где же сама чернильница? Или дарим
чернильницу с крышкой. А где же стол, на котором должна стоять чернильница?
(Логос, 120)
Несовершенные подарки -- это части, фрагменты, которые предполагают
наличие иных частей и фрагментов. Такой подарок плох потому, что он как бы
включает "бесконечно-ассоциативный механизм" и принципиально пренебрегает
качеством целостности. Совершенный подарок, по Хармсу, такой, который
завершает неполную целостность, например, крышка от чернильницы тому, кто
уже имеет чернильницу без крышки. Другой пример совершенного подарка:
...палочка, к одному концу которой приделан деревянный шарик, а к
другому концу деревянный кубик. Такую палочку можно держать в руке или, если
ее положить, то совершенно безразлично куда. Такая палочка больше ни к чему
не пригодна (Логос, 121).
Палочка, описанная Хармсом, не предполагает включения ни в какую
ассоциативную цепочку потому, что она не является частью какого-либо целого.
Существенно также и то, что эту палочку нельзя назвать, она не имеет имени и
может быть только описана. Наличие имени означало бы делимость, частность,
фрагментарность.
Липавский описал сходный предмет как некий автономный и самодостаточный
мир в трактате "Исследование ужаса":
Четыре человека сидело за столиком. Один из них взял яблоко и проткнул
его иглой насквозь. Потом он присмотрелся к тому, что получилось -- с
любопытством и с восхищением. Он сказал:
-- Вот мир, которому нет названия. Я создал его по рассеянности,
неожиданная удача. Он обязан мне своим существованием. Но я не могу уловить
его цели и смысла. Он лежит ниже исходной границы человеческого языка. Его
суть так же трудно определить словами, как пейзаж или пение рожка. Они
неизменно привлекают внимание, но кто знает, чем именно, в чем тут дело
(Логос, 76).
Палочка Хармса и апельсин Липавского -- миры в силу своей автономности,
они законченные предметы, а не части. Следовательно, они наделены
своим собственным автономным смыслом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143