Отсюда -- существенная роль "отсека-ний", создающих ложное ощущение
членения, каждый раз снимаемое повтором движения накопления.
Эта сложная структура -- не что иное, как структура исчезновения. Текст
неизменно поглощается собственным предшествованием, исчезает в
растягивающемся "прологе". Членение все время скользит по тексту, как по
некоему темпоральному телу, двигаясь по нему то взад, то вперед.
В тетради "Гармониус" сохранился набросок нарративной схемы рассказа,
близкой структуре шопеновской мазурки в описании Хармса:

194 Глава 6
1) Подготовка.
2) Появление.
3) 1 событие.
4) Разработка.
5) Низменное место.
6) Возвышенное место.
7) Связь с первым событием.
8) 2 событие.
9) Разработка.
10) Подготовка к 3 событию.
11) 3 событие.
12) Концовка.
Написать таких 6 вещей (МНК, 232).
В этой схеме любопытен переход от первого события ко второму. За
разработкой первого события следуют совершенно неясные "низменное" и
"возвышенное" места -- некие формы "отсечения", граница, смысл которой
трудно определить. Седьмой пункт -- "связь с первым событием" -- как будто
относится ко "второму событию", но при этом он ему предшествует. Связь эта
может устанавливаться лишь ретроспективно, как перенос границы второго
события назад. Связь с первым событием возникает там, где ничто еще не
пришло на смену первому событию.
Так границы второго события перемещаются к первому, первого -- ко
второму, и оба они теряют свои очертания и "исчезают" в этом смещении
границ.
Хармсовский дискурс становится дискурсом исчезновения, которое в данном
случае основывается на нарративном корреляте исчезновения --
незавершенности. Вот типичный пример такого текста, "Сказка" (1933):
Жил-бьш один человек, звали его Семенов. Пошел однажды Семенов гулять и
потерял носовой платок. Семенов начал искать носовой платок и потерял шапку.
Начал шапку искать и потерял куртку. Начал куртку искать и потерял сапоги.
-- Ну, -- сказал Семенов, -- этак все растеряешь. Пойду лучше домой.
Пошел Семенов домой и заблудился.
-- Нет, -- сказал Семенов, -- лучше я сяду и посижу. Сел Семенов на
камушек и заснул (МНК, 98).
Здесь хорошо видно, как строится накопление, в котором поиски
утерянного всегда завершаются потерей чего-то нового. Событие всегда
возникает из разработки предыдущего события. (Семенов потерял носовой
платок. Семенов начал искать носовой платок...) Разработка каждый раз
кажется зачином повествования, но завершается она новой потерей, новым
исчезновением. Здесь хорошо видно, как вместе с предметами исчезают границы
нарративных блоков, исчезает завершение текста. Текст все время начинается и
начинается снова. Это структура беспрерывно возобновляющегося начала в конце
концов оказывается описанием потерянного конца -- то есть исчерпанности
текста до появления "вольного дыхания" (несомненно, связанного с идеей
вдохновения и свободного излияния "вдохновенного"

Исчезновение 195
текста). Текст заканчивается просто потому, что не может начаться.
Исчезновение предметов вписывается в исчезновение повествования, дискурса.
Семенов в конце концов просто замирает на камушке и засыпает. Сказке
приходит конец.
Более сложную и ироническую разработку того же приема Хармс дает в
тексте "Художник и часы" (1938):
Серов, художник, пошел на Обводной канал. Зачем он туда пошел? Покупать
резину. Зачем ему резина? Чтобы сделать резинку. А зачем ему резинка? А
чтобы ее растягивать. Вот. Что еще? А еще вот что: художник Серов поломал
свои часы. Часы хорошо ходили, а он их взял и поломал. Что еще? А боле
ничего. Ничего, и все тут! И свое поганое рыло, куда не надо не суй! Господи
помилуй!
Жила-была старушка. Жила, жила и сгорела в печке. Туда ей и дорога!
Серов, художник, по крайней мере, так и рассудил. Эх! Написал бы еще, да
чернильница куда-то вдруг исчезла (МНК, 249).
Это финальное исчезновение чернильницы -- особенно занятная выдумка
Хармса. Исчезающий предмет совершенно непосредственно приводит к
исчезновению текста как форме его незавершенности. Парадокс последней фразы,
конечно, заключается еще и в том, что она написана после исчезновения
чернильницы.
В текст этот включены некоторые ключевые для ситуации исчезновения
мотивы. Сначала возникает резина, которая нужна только для растягивания.
Весь кусок о резине подчеркнуто растянут и является примером повторов и
"накопления". Но само по себе растягивание границ повествовательного
фрагмента в повторе -- важный элемент хармсовской дискурсивной стратегии. В
этом же контексте приобретает смысл и "Обводной канал", на котором продается
резина. Блок о резине сменяется блоком о часах. Растягивание связано,
конечно, с остановкой часов. Растягивание ломает часы, потому что подменяет
"регулярное" членение скользящим.
Этот второй блок завершается решительным "отсечением", которое работает
как псевдоконец: "...взял и поломал. Что еще? А боле ничего. Ничего, и все
тут!" Происходит как бы поломка дискурсивной машины, которая уже по знакомой
нам схеме вписывается в ситуацию исчезновения: ничего!
Но это отсечение оказывается лишь элементом в структуре повтора и
накопления. За сломанными часами следует сгоревшая старушка, а затем
пропавшая чернильница. Это накопление неожиданно делает понятным, что
исчезновение и прерывание -- только форма вступления, начала, но повторное
накопление исчерпывает текст, граница которого вновь передвигается к концу,
совпадающему с исчезновением чернильницы.
В такого рода наррациях Хармс выражает парадоксы автономии
эстетического объекта. Предельно автономный, почти капсулированный в себя,
самодостаточный эстетический дискурс отражает кризис эстетического как
такового. Автономизация произведения искусства дается Хармсом в формах его
принципиальной незавершенности, исчезновения и нарративного самоисчерпания.

Глава 7. ШАР
1
Во многих произведениях Хармса фигурируют геометрические фигуры, чаще
иных -- шар. Один из его псевдонимов был связан с шаром -- Шардам. Шар
возникает, в шар превращаются, в шаре исчезают. Шар -- воплощение наиболее
совершенной геометрической фигуры, ее труднее всего разделить на
составляющие части и связать с другими фигурами. Шар в этом смысле --
автономный предмет, "мир". Яблоко, проткнутое иглой, у Липавского -- тоже
шар. Шар, круг до такой степени самодостаточны, их смыслы настолько свернуты
внутрь их самих, что о них как бы нечего говорить, достаточно просто
повторять: шар, шар, шар. В 1933 году Хармс написал стихотворение, в котором
он достиг именно такой полузаумной самодостаточности смысла:
Летят по небу шарики,
летят они, летят,
летят по небу шарики,
блестят и шелестят.
Летят по небу шарики,
а люди машут им,
летят по небу шарики,
а люди машут им.
Летят по небу шарики,
а люди машут шапками,
летят по небу шарики,
а люди машут палками...
(ПВН, 143-144) и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143