Совершенно не в том дело. Тем не менее почему-то в последний долгий период Вашего молчания ко мне закралась мысль, что я последним письмом, написанным по душе, без всяких задних мыслей и осторожности, чем-либо заслужил Вашу немилость, и, признаюсь, эта мысль неотвязно меня томила, особливо в одиночестве моих утренних бессонниц. Потерять вдруг такую постоянную и дорогую благосклонность было для меня нестерпимо. Очевидно - я стал искать причины такого горя. Сначала я ничего не мог понять, но мало-помалу я стал понимать, что Вы впали в великую и горестную для меня ошибку. Вы вообразили, что я лично раздут авторским самолюбием и ставлю свой небольшой талант на неподобающий ему пьедестал. Напрасно говорил я себе, что Вы должны лее знать, что этого нет, но ведь мое личное смирение нисколько не мешает мне понимать эту гордыню Музы у Горация, или тем более у Проперция. Ведь эта гордыня совершенно законна: не будь Гомера, не была бы Елена 4000 лет красавицей. - Зато как я счастлив, что мучился понапрасну. Я не могу желать быть Вам неугодным. Это четвероугольный круг. - У Вас опять Кузминские. Передайте им мои сердечные приветствия. Воображаю, как все у Вас жизненно. Я даже вчера написал Вам стихи:
Я не у Вас, я обделен... (см. т. 1).
Зачем Вы упомянули о возможности заглянуть в наше захолустье? Не великодушно так шутить. Марья Петровна относит симпатию Ваших прелестных девиц и милых мальчуганов не к своим заслугам, а к их особенной любезности. Я помню, как я услыхал серебристый гомерический смех в зале, так что подумал, что там что-либо произошло необычайное. Выхожу и вижу, что кто-то поставил плюшевую обезьяну на стеклянный колпак часов, и мальчики это увидали. Ведь это попадаешь в самую душистую <нрзб.>... жизненного цветка. - Меня Марья Петровна на днях привезла на подставных из Грайворонки за 100 верст в Щигры - на выборы гласных, куда меня умоляли принести своих 2 шара. Боже! как это гадко! Вернулся я в жару полуживым. Управляющий писал, что пшеница хороша, хоть я по аналогии писал ему, что она пропала. Теперь я воочию увидал, что я прав, и он сбирается косить ее на сено. Хорошо будет сено! Итак, 4-й год кряду надо сидеть на уменьшенной порции. Крыши выкрасили, ограду оштукатурили, стены дома освежили; а тут наша Анна Андреевна была без нас в лесу и говорит, что караулка подавит людей и ребят. Что же делать? Надо строить новую, светлую и покрыть железом. Что скажет кошелек, в котором действительно денег нет. Пока ничего не читал из обозначенного Вами. Прочту в Москве. Июля 15-го поджидаю Страхова из Крыма. Напомните Льву Николаевичу о великом его почитателе.
Преданный Вам
А. Шеншин.
50
Московско-Курской ж. д. станция Коренная Пустынь.
11-го августа 1886 г.
Дорогая графиня
Софья Андреевна.
Слова Пушкина:
"Желаю славы я, чтоб именем моим
Твой слух был поражен всечасно; чтоб ты мною
Окружена была..." {1} -
я мысленно влагаю в уста Льва Николаевича с обращением ко мне. Действительно, продолжая медленно читать ежедневно его сочинения, мы с женою окружены постоянно его заслуженною славой. Невозможно его избежать. Сколько раз, ложась вечером в постель, я, при заметно увеличивающемся упадке сил, сижу, спустя ноги с кровати, и под влиянием Ивана Ильича {2} думаю: вот, если кто теперь увидит меня, то подумает, что старик задумался над каким-то важным вопросом, тогда как, в сущности, я выбираю более подходящий момент собраться с силами и взбросить свои ноги на тюфяк.
Страхов весьма подробно описал свое пребывание у Вас и все Ваши полевые затеи, но, к сожалению, окончил известием, что Вы себя не совсем хорошо чувствовали. Надеюсь, что в Ваши годы нездоровье не то, что в мои.
Еще сегодня в "Карениной" меня поразила верная мысль, что у мущины есть моменты в жизни, к которым вся предшествующая жизнь есть как бы приготовление (Лев Николаевич под медведем) {3}. Я готов расширить эту мысль, сказавши, что наша будничная жизнь есть приготовление к высоким моментам; но там же прекрасно сказано, что кататься в лодке приятно и красиво, но направлять ее на веслах заботливо и трудно. Показывать Вам свои мозоли от весел я не имею никакого права, а хвастать веселой улыбкой, производимой катанием по реке жизни, не могу, так как никакой улыбки нет, и приходится молчать, потому что "одежды не имам, да вниду в онь" {4}.
Художественное наслаждение, доставляемое произведениями Л. Н., состоит в том, что читатель видит, как в запутанном вязании жизни он ловко и верно подымает на спицы одну петлю за другою. Не беда, если петля иногда расколона спицей или надета навыворот, но они все тут рядком, как бисер, и этим кончается художественная задача. Читателю предоставляется самому довязать чулок по собственной ноге, и вот я, лишенный слабостию зрения возможности работать самобытно, вместо того, чтобы диктовать свои мемуары, думаю надвязывать художественный чулок Льва Николаевича, хотя бы синими нитками. Потрудиться есть над чем; там художественно подняты все петли, из которых слагается человеческая жизнь. Я бы желал слышать совершенно откровенное мнение Ваше насчет подобной мысли.
Дожди совершенно нас залили и едва не лишили окончательно того скудного урожая, о котором и говорить неприлично, зато нас завалили рыбой, раками и чирятами.
Если мне не удастся отыскать для себя интересную умственную работу, для которой глаза не нужны, то положение мое будет в высшей степени плачевно. Нельзя век слушать чтение. Нельзя произвольно сделаться девяностолетним отцом нашего кучера Афанасия, который исправно ест, пьет и спит и ежедневно мимо моих окон с огромнейшей удочкой проходит к реке, но никогда не поймал ни одного пескаря.
По своему обычаю, мы 1-го октября думаем уже быть на Плющихе, где я тотчас же примусь печатать сегодня оконченные "Превращения" Овидия; но когда Вы приметесь за 8-ми рублевое издание Л. Н., мне неизвестно.
Примите и передайте Льву Николаевичу и всем милым Вашим наши общие с женой усердные приветствия.
Искренне преданный Вам А. Шеншин.
Если Татьяна Андреевна еще у Вас, то передайте и ей наши глубокие поклоны и скажите, что в начале ноября я собираюсь в Питер и к ним.
Тургенев когда-то сказал мне истину, которую я часто вспоминаю: что в нашей реальной жизни нигде нет ни черного, ни белого, а всегда бело-черное. Это, по отношению к миру духовному или отвлеченному, я готов добавить так: разум каждого человека имеет способность делать несомненно белый и несомненно черный ящик, как в баллотировочном, но воля человека кладет один и тот же шар направо и налево, отчего шар для кладущего становится несомненно белым или черным, хотя точно такой же шар положен следом идущим в противоположный ящик с одинаковым убеждением касательно его цвета.
51
Московско-Курской ж. д. станция Коренная Пустынь.
<18 сентября 1886 г.>.
Дорогая графиня
Софья Андреевна!
Сегодня первый день, что, опасаясь излишества, я перестал глотать по 20 гран, хинина в день, и чувствую себя лучше. Надолго ли?
Лев Николаевич до того всесторонне окружил частоколом наш умственный русский сад, что, куда бы мы ни пошли, приходится лезть через его забор, что и делаю в настоящем случае. Когда приходится долго катиться по железной дороге, то поневоле замечаешь не только пасущихся по сторонам лошадей, но и перелетающих через дорогу птиц;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Я не у Вас, я обделен... (см. т. 1).
Зачем Вы упомянули о возможности заглянуть в наше захолустье? Не великодушно так шутить. Марья Петровна относит симпатию Ваших прелестных девиц и милых мальчуганов не к своим заслугам, а к их особенной любезности. Я помню, как я услыхал серебристый гомерический смех в зале, так что подумал, что там что-либо произошло необычайное. Выхожу и вижу, что кто-то поставил плюшевую обезьяну на стеклянный колпак часов, и мальчики это увидали. Ведь это попадаешь в самую душистую <нрзб.>... жизненного цветка. - Меня Марья Петровна на днях привезла на подставных из Грайворонки за 100 верст в Щигры - на выборы гласных, куда меня умоляли принести своих 2 шара. Боже! как это гадко! Вернулся я в жару полуживым. Управляющий писал, что пшеница хороша, хоть я по аналогии писал ему, что она пропала. Теперь я воочию увидал, что я прав, и он сбирается косить ее на сено. Хорошо будет сено! Итак, 4-й год кряду надо сидеть на уменьшенной порции. Крыши выкрасили, ограду оштукатурили, стены дома освежили; а тут наша Анна Андреевна была без нас в лесу и говорит, что караулка подавит людей и ребят. Что же делать? Надо строить новую, светлую и покрыть железом. Что скажет кошелек, в котором действительно денег нет. Пока ничего не читал из обозначенного Вами. Прочту в Москве. Июля 15-го поджидаю Страхова из Крыма. Напомните Льву Николаевичу о великом его почитателе.
Преданный Вам
А. Шеншин.
50
Московско-Курской ж. д. станция Коренная Пустынь.
11-го августа 1886 г.
Дорогая графиня
Софья Андреевна.
Слова Пушкина:
"Желаю славы я, чтоб именем моим
Твой слух был поражен всечасно; чтоб ты мною
Окружена была..." {1} -
я мысленно влагаю в уста Льва Николаевича с обращением ко мне. Действительно, продолжая медленно читать ежедневно его сочинения, мы с женою окружены постоянно его заслуженною славой. Невозможно его избежать. Сколько раз, ложась вечером в постель, я, при заметно увеличивающемся упадке сил, сижу, спустя ноги с кровати, и под влиянием Ивана Ильича {2} думаю: вот, если кто теперь увидит меня, то подумает, что старик задумался над каким-то важным вопросом, тогда как, в сущности, я выбираю более подходящий момент собраться с силами и взбросить свои ноги на тюфяк.
Страхов весьма подробно описал свое пребывание у Вас и все Ваши полевые затеи, но, к сожалению, окончил известием, что Вы себя не совсем хорошо чувствовали. Надеюсь, что в Ваши годы нездоровье не то, что в мои.
Еще сегодня в "Карениной" меня поразила верная мысль, что у мущины есть моменты в жизни, к которым вся предшествующая жизнь есть как бы приготовление (Лев Николаевич под медведем) {3}. Я готов расширить эту мысль, сказавши, что наша будничная жизнь есть приготовление к высоким моментам; но там же прекрасно сказано, что кататься в лодке приятно и красиво, но направлять ее на веслах заботливо и трудно. Показывать Вам свои мозоли от весел я не имею никакого права, а хвастать веселой улыбкой, производимой катанием по реке жизни, не могу, так как никакой улыбки нет, и приходится молчать, потому что "одежды не имам, да вниду в онь" {4}.
Художественное наслаждение, доставляемое произведениями Л. Н., состоит в том, что читатель видит, как в запутанном вязании жизни он ловко и верно подымает на спицы одну петлю за другою. Не беда, если петля иногда расколона спицей или надета навыворот, но они все тут рядком, как бисер, и этим кончается художественная задача. Читателю предоставляется самому довязать чулок по собственной ноге, и вот я, лишенный слабостию зрения возможности работать самобытно, вместо того, чтобы диктовать свои мемуары, думаю надвязывать художественный чулок Льва Николаевича, хотя бы синими нитками. Потрудиться есть над чем; там художественно подняты все петли, из которых слагается человеческая жизнь. Я бы желал слышать совершенно откровенное мнение Ваше насчет подобной мысли.
Дожди совершенно нас залили и едва не лишили окончательно того скудного урожая, о котором и говорить неприлично, зато нас завалили рыбой, раками и чирятами.
Если мне не удастся отыскать для себя интересную умственную работу, для которой глаза не нужны, то положение мое будет в высшей степени плачевно. Нельзя век слушать чтение. Нельзя произвольно сделаться девяностолетним отцом нашего кучера Афанасия, который исправно ест, пьет и спит и ежедневно мимо моих окон с огромнейшей удочкой проходит к реке, но никогда не поймал ни одного пескаря.
По своему обычаю, мы 1-го октября думаем уже быть на Плющихе, где я тотчас же примусь печатать сегодня оконченные "Превращения" Овидия; но когда Вы приметесь за 8-ми рублевое издание Л. Н., мне неизвестно.
Примите и передайте Льву Николаевичу и всем милым Вашим наши общие с женой усердные приветствия.
Искренне преданный Вам А. Шеншин.
Если Татьяна Андреевна еще у Вас, то передайте и ей наши глубокие поклоны и скажите, что в начале ноября я собираюсь в Питер и к ним.
Тургенев когда-то сказал мне истину, которую я часто вспоминаю: что в нашей реальной жизни нигде нет ни черного, ни белого, а всегда бело-черное. Это, по отношению к миру духовному или отвлеченному, я готов добавить так: разум каждого человека имеет способность делать несомненно белый и несомненно черный ящик, как в баллотировочном, но воля человека кладет один и тот же шар направо и налево, отчего шар для кладущего становится несомненно белым или черным, хотя точно такой же шар положен следом идущим в противоположный ящик с одинаковым убеждением касательно его цвета.
51
Московско-Курской ж. д. станция Коренная Пустынь.
<18 сентября 1886 г.>.
Дорогая графиня
Софья Андреевна!
Сегодня первый день, что, опасаясь излишества, я перестал глотать по 20 гран, хинина в день, и чувствую себя лучше. Надолго ли?
Лев Николаевич до того всесторонне окружил частоколом наш умственный русский сад, что, куда бы мы ни пошли, приходится лезть через его забор, что и делаю в настоящем случае. Когда приходится долго катиться по железной дороге, то поневоле замечаешь не только пасущихся по сторонам лошадей, но и перелетающих через дорогу птиц;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73