Если мне удастся устроить это дело - к черту все переводы в Петербург, засяду в деревне стричь овец и доживать век. Если никто никогда не услышит жалоб моих на такое непонимание друг друга, то я буду убежден, что я исполнил свою обязанность, и только. Черт знает - знать, моя жизнь в самом деле так плачевна, что лишь только я заболтаюсь с тобой про себя, так тотчас сойду на минорный тон. Если я женюсь в Екатеринославской губернии, то знаешь что? брось службу - покупай имение рядом, да и сиди у меня, или я у тебя - ей-ей - это будет гораздо умней, чем добиваться черт знает чего. Трагический конец Богданова {3} жалок, но он, быть может, имел цель. Все сознанное душой человека - хорошо, но бессознательно действовать простительно только в тяжкие - крутые минуты жизни - и то в _минуты_ - понимаешь меня? Вот мой план для себя и для тебя. Я согласен без клеветы и неблагодарности, что там, дома, нас любят и мы их любим, но мы там лишние; у всякого есть местечко, куда его следует вставить, как в той растрепанной карте Америки, что была у вас с Сашей: {4} Парагвай никак нельзя было влепить в Северную Америку или в Океан, а мы с тобой кусочки тоже атласа, только какой-то растерянной и разорванной части света. Имена надписаны - но где целая карта - неизвестно. То и к нам надо хотя своему столяру заказать дощечки - подходящие к нам хотя и не больно-то хорошо, а уж карту, если подрисуем домашними красками, все лучше, чем валяться, брат. Никакого уважения нет к географической вещи; пожалуй, мальчишка вместо салазок привяжет к нитке, да и давай таскать по всем улицам.
21 октября.
Спасибо, милая, хорошая моя, чернобровая, похожая на меня! что ты вспомнил про меня. _Вспомни, вспомни ты, злодейка, как мы с тобой, моя любезная, погуливааали!!!_ - Хотел бы многое тебе сказать, да ей-ей не могу, все кажется мне до того мелочным и не занимательным, что стыдно подобную галиматью посылать по почте. Скажу тебе одно: в среду или четверг еду к Ильяшенке {5} свататься, т. е. посмотрю, если не очень будет противно, то, как говорит Ильяшенко, заберу барышню, его свояченицу, имеющую тысяч на 21 сер. состояния. Если дело уладится, то на той же почте подробно опишу тебе всю комедию. Мать девушки хлопочет о процессе, и вообрази весь ад выслушивания содержания процесса и весь ход губернского законоприложения и судопроизводства - это нагоняет столбняк. Если дело устроится - не знаю, попаду, быть может, как девушка, пряха Крылова, из огня да в полымя! ну, да человек любит перемены в жизни. Вот тебе и любовь, и стремления, и проч. и проч. Если женюсь, то буду просить у старика {6} лысого повара Афанасия по причине не сварения моим желудком хохлацких яств и питий, а если он будет затрудняться, то попрошу у тебя на время фатьяновского корела Ивана или др. подобного искусника. Все же они помешаны на слове "оброк", пусть живет у меня до поры до времени и платит оброк. - Посетители! и конец моему посланию. Будь здоров и не забывай душой преданного тебе
А. Фета {7}.
И. С. ТУРГЕНЕВУ
8
18 января <1853 г.>.
Москва.
Милый, дорогой Иван Сергеевич!
Через четверть часа по получении Вашего письма уже отвечаю, потому что не могу не отвечать. Чувствую, что во мне ужасный порок: нетерпимость и голубой картуз; {1} но тем с большею прытью бегу я навстречу всему симпатическому, тонкому, свежему. Сестра моя, которую мы на днях в нашем доме выдали замуж {2}, уверяла постоянно и тем накликала на себя гонения мои, что Вы самый счастливый в мире человек. Действительно, надо с ней отчасти согласиться. Кто в наши лета так духовно свеж, тонок, тому можно позавидовать. Да жаль, что нож не может чувствовать собственной остроты - об этом может только судить хлеб, который он разрезает. Вашу душу я бы сравнил с самой ранней зарей в прохладное летнее утро - оранжевое, чистое дыхание, которое увидит и заметит только любитель природы или пастух, выгоняющий стадо. Сравнил бы с утренним лесом, в котором видишь одни распускающиеся почки плакучих берез, но по ветру несет откуда-то запахом черемухи, и слышно жужжание пчелы. - Но довольно, довольно и того, что Вы милейший и драгоценный для меня поэт. Я вчера писал Боткину, что надеюсь на совершенное исцеление Ваше на родной почве. - Да, работа будет, но работа не бесплодная. Если бы Боткин подъехал. Пожалуйста, не обманите моих химер, потому что это не надежды - надежды не бывают так нарядны и душисты. - Что касается до моего житья-бытья, то действительно желаю одного, чтобы все оставалось как есть. Мне больше ничего не нужно. Все тихо, чисто и удобно. Жена в таком же восторге от Вашего письма, как и я, и даже наивно вскрикнула: "Да он и в письмах-то какой мастер!" На это получила в ответ вопросительное: еще бы? Боткину я послал 2 стихотворения и трепещу. Потому что во втором разругал древний Рим, т. е. римлян {3}. Какие бессердечные, жестокие, необразованные мучители тогдашнего мира - что ни эпизод, то гадость. Самая virtus {доблесть (лат.).} их такая казарменная, их любовь к отечеству такая узкая. Сципионы, Катоны при молодцеватости ужасные звери, а первый даже замотавший казенные деньги губернатор. Грубые обжоры, а между тем несчастный Югурта пропадает как собака, великий, величайший Аннибал гибнет. Иерусалим горит, Греция, куда они сами ездят учиться, растоптана, а они со всех концов света бичами и палками сгоняют золото и мраморы для нелепых подражаний грекам и строят круглый пантеон, к которому пришлепнули четырехугольный ящик!
Но довольно. Не пишу Вам ничего о наших новостях. Об этом всем я писал Боткину, и пришлось бы повторяться. "Атеней" {4}, по-моему, плох. - Вашу повесть {5} проглотим с женой, как только появится в Москве "Современник", с которым я, как сотрудник, раскланялся. Он мне надоел. - Боткин молчит о редакции чисто литературного журнала. А мы с Толстым об этом мечтаем. Он говорит, что имя Тургенева как редактора и Боткина согнало бы в контору всю Русь читающую {6}.
Сестра его все больна {7}. Мне жаль их, они не умеют уютиться, залезли в дорогую, дрянную и холодную квартиру, а теперь перед концом морозов ищут новой квартиры. Льва я сегодня отправил на медведя в Вышний Волочок, к своему знакомому. Сам не могу идти на мишку - потому что доктор после 5-недельной болезни не велит даже вечером выезжать. Жму Вашу руку крепко, крепко. До конца Святой недели мы в Москве у Сердобинской {9}. Дайте знать, когда Вы будете и много ли клажи с Вами, и я выеду за Вами на чугунку. Надеюсь, у Вас в Москве не будет другого притону. Кровать с французскою постелью на пружинах ожидает Вас, и сам побегу за потрохами.
В свободное время не забывайте нас Вашими короткими, но душистыми письмами. Как прочту повесть, так напишу к Вам и постараюсь надуться на Вашу музу. Но она такая прелестная блондинка с голубыми глазами, что на нее дуться нельзя.
Душевно преданный Вам
А. Фет.
9
20 января <1858 г.>
Никак не думал я, что придется разрывать куверт и брать новый листок бумаги, но вышел 1 Ќ "Современника", и я выпросил его у знакомых до нынешнего дня. А между тем вот что случилось. На столе у себя я застал два письма: одно из деревни, а другое от Григорьева. (Все это между нами, ради бога, - другому бы я ни за что этого не написал.) Я давал Григорьеву денег взаймы, когда мог, но теперь, и особенно в нынешний год, я ужасно истратился и должен сжаться до крайности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
21 октября.
Спасибо, милая, хорошая моя, чернобровая, похожая на меня! что ты вспомнил про меня. _Вспомни, вспомни ты, злодейка, как мы с тобой, моя любезная, погуливааали!!!_ - Хотел бы многое тебе сказать, да ей-ей не могу, все кажется мне до того мелочным и не занимательным, что стыдно подобную галиматью посылать по почте. Скажу тебе одно: в среду или четверг еду к Ильяшенке {5} свататься, т. е. посмотрю, если не очень будет противно, то, как говорит Ильяшенко, заберу барышню, его свояченицу, имеющую тысяч на 21 сер. состояния. Если дело уладится, то на той же почте подробно опишу тебе всю комедию. Мать девушки хлопочет о процессе, и вообрази весь ад выслушивания содержания процесса и весь ход губернского законоприложения и судопроизводства - это нагоняет столбняк. Если дело устроится - не знаю, попаду, быть может, как девушка, пряха Крылова, из огня да в полымя! ну, да человек любит перемены в жизни. Вот тебе и любовь, и стремления, и проч. и проч. Если женюсь, то буду просить у старика {6} лысого повара Афанасия по причине не сварения моим желудком хохлацких яств и питий, а если он будет затрудняться, то попрошу у тебя на время фатьяновского корела Ивана или др. подобного искусника. Все же они помешаны на слове "оброк", пусть живет у меня до поры до времени и платит оброк. - Посетители! и конец моему посланию. Будь здоров и не забывай душой преданного тебе
А. Фета {7}.
И. С. ТУРГЕНЕВУ
8
18 января <1853 г.>.
Москва.
Милый, дорогой Иван Сергеевич!
Через четверть часа по получении Вашего письма уже отвечаю, потому что не могу не отвечать. Чувствую, что во мне ужасный порок: нетерпимость и голубой картуз; {1} но тем с большею прытью бегу я навстречу всему симпатическому, тонкому, свежему. Сестра моя, которую мы на днях в нашем доме выдали замуж {2}, уверяла постоянно и тем накликала на себя гонения мои, что Вы самый счастливый в мире человек. Действительно, надо с ней отчасти согласиться. Кто в наши лета так духовно свеж, тонок, тому можно позавидовать. Да жаль, что нож не может чувствовать собственной остроты - об этом может только судить хлеб, который он разрезает. Вашу душу я бы сравнил с самой ранней зарей в прохладное летнее утро - оранжевое, чистое дыхание, которое увидит и заметит только любитель природы или пастух, выгоняющий стадо. Сравнил бы с утренним лесом, в котором видишь одни распускающиеся почки плакучих берез, но по ветру несет откуда-то запахом черемухи, и слышно жужжание пчелы. - Но довольно, довольно и того, что Вы милейший и драгоценный для меня поэт. Я вчера писал Боткину, что надеюсь на совершенное исцеление Ваше на родной почве. - Да, работа будет, но работа не бесплодная. Если бы Боткин подъехал. Пожалуйста, не обманите моих химер, потому что это не надежды - надежды не бывают так нарядны и душисты. - Что касается до моего житья-бытья, то действительно желаю одного, чтобы все оставалось как есть. Мне больше ничего не нужно. Все тихо, чисто и удобно. Жена в таком же восторге от Вашего письма, как и я, и даже наивно вскрикнула: "Да он и в письмах-то какой мастер!" На это получила в ответ вопросительное: еще бы? Боткину я послал 2 стихотворения и трепещу. Потому что во втором разругал древний Рим, т. е. римлян {3}. Какие бессердечные, жестокие, необразованные мучители тогдашнего мира - что ни эпизод, то гадость. Самая virtus {доблесть (лат.).} их такая казарменная, их любовь к отечеству такая узкая. Сципионы, Катоны при молодцеватости ужасные звери, а первый даже замотавший казенные деньги губернатор. Грубые обжоры, а между тем несчастный Югурта пропадает как собака, великий, величайший Аннибал гибнет. Иерусалим горит, Греция, куда они сами ездят учиться, растоптана, а они со всех концов света бичами и палками сгоняют золото и мраморы для нелепых подражаний грекам и строят круглый пантеон, к которому пришлепнули четырехугольный ящик!
Но довольно. Не пишу Вам ничего о наших новостях. Об этом всем я писал Боткину, и пришлось бы повторяться. "Атеней" {4}, по-моему, плох. - Вашу повесть {5} проглотим с женой, как только появится в Москве "Современник", с которым я, как сотрудник, раскланялся. Он мне надоел. - Боткин молчит о редакции чисто литературного журнала. А мы с Толстым об этом мечтаем. Он говорит, что имя Тургенева как редактора и Боткина согнало бы в контору всю Русь читающую {6}.
Сестра его все больна {7}. Мне жаль их, они не умеют уютиться, залезли в дорогую, дрянную и холодную квартиру, а теперь перед концом морозов ищут новой квартиры. Льва я сегодня отправил на медведя в Вышний Волочок, к своему знакомому. Сам не могу идти на мишку - потому что доктор после 5-недельной болезни не велит даже вечером выезжать. Жму Вашу руку крепко, крепко. До конца Святой недели мы в Москве у Сердобинской {9}. Дайте знать, когда Вы будете и много ли клажи с Вами, и я выеду за Вами на чугунку. Надеюсь, у Вас в Москве не будет другого притону. Кровать с французскою постелью на пружинах ожидает Вас, и сам побегу за потрохами.
В свободное время не забывайте нас Вашими короткими, но душистыми письмами. Как прочту повесть, так напишу к Вам и постараюсь надуться на Вашу музу. Но она такая прелестная блондинка с голубыми глазами, что на нее дуться нельзя.
Душевно преданный Вам
А. Фет.
9
20 января <1858 г.>
Никак не думал я, что придется разрывать куверт и брать новый листок бумаги, но вышел 1 Ќ "Современника", и я выпросил его у знакомых до нынешнего дня. А между тем вот что случилось. На столе у себя я застал два письма: одно из деревни, а другое от Григорьева. (Все это между нами, ради бога, - другому бы я ни за что этого не написал.) Я давал Григорьеву денег взаймы, когда мог, но теперь, и особенно в нынешний год, я ужасно истратился и должен сжаться до крайности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73