Нет
соратников. Нет учеников. Нет собеседников. Нет зарплаты. Нет даже
противников. Никого. Ничего. Дело, оказывается, гораздо серьезнее, чем он
предполагал. Исчез Человек. Индивиды вроде меня тут совершенно не нужны. Они
тут чужие. Клеветник пошел к Ларьку. Там, как всегда, толпились пьяницы.
Гремела жизнерадостная музыка. И нельзя было понять, откуда она исторгается.
Вот хор ибанской тряски завел популярные частушки на слова Литератора:
Ты, подружка, твою мать,
Пропоем страдание.
Сперва было бытие,
А потом сознание.
Последние две строчки Клеветник понял совсем иначе:
Сперва было битие,
А потом признание.
Их яма была занята незнакомой компанией. Когда он приблизился,
молоденькая девочка с широченными плечами и полуобнаженным костлявым задом
процедила ему сквозь сигарету, чтобы он мотал отседова, пока не схлопотал по
рылу. Хотел бы я знать, подумал он, к какой категории отнес бы это явление
Шизофреник? К антисоциальности? Вряд ли. Это -- не протест, а
приспособление.
Жена выпить не дает,
Как собака лается.
Все по-прежнему течет
И даже развивается.
И Клеветник куда-то ушел, так как никому не был нужен. А над пустырем
гремел и гремел жизнеутверждающий мотив:
У моей зазнобы в попе
Сломалася клизма.
Снова бродит по Европе
Старый призрак изма.
НАДГРОБИЕ
ЭПИТАФИЯ ЖИВОМУ
Чуть свет ты вскакиваешь с кровати. Наспех одеваешь заспанного ребенка.
И торопишься отвести его в детский сад. И ты видишь, такой же человечек
ведет такого же ребенка в такой же детский сад.
Схватив авоську, ты бежишь в магазин. И стоишь в очереди. И рядом с
тобой стоит этот человечек. Человечек нервничает. Человечек опаздывает на
работу. А продавщица работает медленно. Ей некуда спешить. Она на работе. Ей
наплевать на работу. Ей все равно. А без очереди лезут другие человечки. А
того, что нужно человечку, здесь нет. И нужно бежать в другой магазин. И
стоять в другой очереди.
Ты с трудом втискиваешься в вагон метро. И рядом с тобой протискивается
тот же человечек. Он наступает тебе на ногу. Ты проскальзываешь на место, на
которое он метил по праву первопробившегося.
Ты прибегаешь в свое учреждение. Перевешиваешь свой номерок. И рядом с
тобой все тот же человечек перевешивает свой номерок. И садится рядом с
тобой за стол. И шуршит, как и ты, никому ненужными бумажками.
Он идет с тобой на собрание. И на другое собрание. И на третье. И
вместе с тобой подыхает со скуки. И с нетерпением ждет бессмысленного конца.
Вместе с тобой он голосует За. Вместе одобряет. Вместе голосует против.
Вместе осуждает. Вместе... Вместе... Вместе...
Ты о нем знаешь все. Знаешь, какой у него шкаф и стол. Какой диван. Как
работает его унитаз. Какое у него давление. Куда поступают его дети.
Ты о нем не знаешь ничего. Ты не знаешь, что в его маленькой головке
каждый день и каждый час думается маленькая-маленькая книга. Она никогда не
будет написана. Никем не будет прочитана. В ней нет событий. Есть только
маленькие мысли. Унылые мысли. Никчемные мысли.
Человечек думает свою жалкую жизнь. И эта жизнь есть главная и
единственная его книга. И последняя.
Этот человечек есть Никто. Он всего лишь твой ничтожный сослуживец.
Этот человечек есть Все. Он полновластный господин твоей судьбы.
Этот человечек есть ты сам.
ИЗ СТАТЬИ СЕКРЕТАРЯ
Нас часто спрашивают, есть бог или нет, писал Секретарь. Мы на этот
вопрос отвечаем утвердительно: да, бога нет.
НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ИБАНСКОЙ ИСТОРИИ
История Ибанска складывается из событий, которые чуть было не
произошли; почти что произошли, но в последний момент все-таки не
состоялись; ожидались, но так и не наступили; не ожидались, но несмотря на
это случились; произошли не так, как следовало, не тогда, когда следовало,
не там, где следовало; произошли, но признаны не имевшими места; не
произошли, но стали общеизвестными. Эту классификацию предложил Клеветник в
узком кругу разномышленников в пивном баре на площади Учителя после
четырнадцатой кружки. Его сослуживец Кис, наложивший в штаны совсем по
другому поводу, заодно сообщил и об этой классификации. Клеветник исчез. Но
к удивлению коллег, он через много-много лет посмертно вынырнул на
девственно гладкую поверхность культурной жизни Ибанска, публично дал по
морде Кису и начал искать подходящее место. Произошло это уже после того,
как ибанцы, обливаясь горючими слезами, наконец-то проводили в долгожданный
последний (как некоторые тогда наивно думали) путь Хозяина и наспех прикрыли
кто чем мог свои разукрашенные шрамами и синяками голые зады, теоретически
подготовленные для очередной всеобщей порки. Ожидаемая порка, к великому
огорчению ибанцев, не состоялась, и они в ужасе предались робкому ликованию.
Претендент за мужество был удостоен избрания. Мыслитель обозвал всех
трусами, как они того и заслуживали, и сократил число цитат из Хозяина
вдвое. И опять ничего не произошло. Мыслитель успешно защитил диссертацию.
Социолог вместо обычного титула Хозяина "самый гениальный сверхгений из всех
гениальнейших гениев" употребил сильно ослабленный титул "величайший гений".
Ничего не произошло и на этот раз. И Социолог опять уехал за границу. Никого
не брали. Боже мой, заплакал после этого от радости Кис, что же теперь
будет, одна надежда теперь -- китайцы. Китайцы обрадовались не меньше Киса,
но сделали все по-своему.
Вернувшегося из небытия Клеветника с перепугу назначили чем-то
заведовать. Воспользовавшись кратким замешательством, он изловчился
напечатать малюсенькую книжонку о чем-то таком, о чем писать было еще рано
тогда и стало уже поздно потом. В книжонке он все исказил, а остальное
изложил неправильно. Вышестоящее начальство, которое после упомянутого
радостного трагического события стало еще более вышестоящим и радикально
изменило точку зрения, публично заявило по адресу Клеветника, что как волка
не корми, он все равно смотрит в лес, и разослало закрытое письмо о том, что
горбатого могила исправит. Клеветника тут же освободили от обременительного
заведования и хотели выселить из Ибанска обратно как бездельника. Но время
было уже не то. И Клеветник устроился (вот пройдоха!) в какое-то захудалое
учреждение самым младшим сотрудником с самым низким окладом. Социолог, не
сумевший помешать этому, приписал заслугу себе. Мыслитель сказал, что
Хозяина воскресить уже не удастся, хотя к этому никто и не стремился. А на
горизонте Истории Ибанска уже маячила колоритная фигура Хряка. В одной руке
фигура держала маленький кукурузный початок, не достигший молочно-восковой
степени зрелости, а другой делала большой кукиш. Одна нога у фигуры была
босая, фигура громко икала и бормотала лозунги: НОНИШНОЕ ПАКАЛЕНИЕ, ТВОЮ
МАТЬ, БУДИТ ЖИТЬ ПРИ ПОЛНОМ ИЗМЕ. Посмотрев в сторону абстракционистов,
фигура погрозила им пальцем.
ПОХОРОНЫ ДИРЕКТОРА
Неожиданно для себя самого сдох Директор. Врачи пустили слух, будто от
рака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
соратников. Нет учеников. Нет собеседников. Нет зарплаты. Нет даже
противников. Никого. Ничего. Дело, оказывается, гораздо серьезнее, чем он
предполагал. Исчез Человек. Индивиды вроде меня тут совершенно не нужны. Они
тут чужие. Клеветник пошел к Ларьку. Там, как всегда, толпились пьяницы.
Гремела жизнерадостная музыка. И нельзя было понять, откуда она исторгается.
Вот хор ибанской тряски завел популярные частушки на слова Литератора:
Ты, подружка, твою мать,
Пропоем страдание.
Сперва было бытие,
А потом сознание.
Последние две строчки Клеветник понял совсем иначе:
Сперва было битие,
А потом признание.
Их яма была занята незнакомой компанией. Когда он приблизился,
молоденькая девочка с широченными плечами и полуобнаженным костлявым задом
процедила ему сквозь сигарету, чтобы он мотал отседова, пока не схлопотал по
рылу. Хотел бы я знать, подумал он, к какой категории отнес бы это явление
Шизофреник? К антисоциальности? Вряд ли. Это -- не протест, а
приспособление.
Жена выпить не дает,
Как собака лается.
Все по-прежнему течет
И даже развивается.
И Клеветник куда-то ушел, так как никому не был нужен. А над пустырем
гремел и гремел жизнеутверждающий мотив:
У моей зазнобы в попе
Сломалася клизма.
Снова бродит по Европе
Старый призрак изма.
НАДГРОБИЕ
ЭПИТАФИЯ ЖИВОМУ
Чуть свет ты вскакиваешь с кровати. Наспех одеваешь заспанного ребенка.
И торопишься отвести его в детский сад. И ты видишь, такой же человечек
ведет такого же ребенка в такой же детский сад.
Схватив авоську, ты бежишь в магазин. И стоишь в очереди. И рядом с
тобой стоит этот человечек. Человечек нервничает. Человечек опаздывает на
работу. А продавщица работает медленно. Ей некуда спешить. Она на работе. Ей
наплевать на работу. Ей все равно. А без очереди лезут другие человечки. А
того, что нужно человечку, здесь нет. И нужно бежать в другой магазин. И
стоять в другой очереди.
Ты с трудом втискиваешься в вагон метро. И рядом с тобой протискивается
тот же человечек. Он наступает тебе на ногу. Ты проскальзываешь на место, на
которое он метил по праву первопробившегося.
Ты прибегаешь в свое учреждение. Перевешиваешь свой номерок. И рядом с
тобой все тот же человечек перевешивает свой номерок. И садится рядом с
тобой за стол. И шуршит, как и ты, никому ненужными бумажками.
Он идет с тобой на собрание. И на другое собрание. И на третье. И
вместе с тобой подыхает со скуки. И с нетерпением ждет бессмысленного конца.
Вместе с тобой он голосует За. Вместе одобряет. Вместе голосует против.
Вместе осуждает. Вместе... Вместе... Вместе...
Ты о нем знаешь все. Знаешь, какой у него шкаф и стол. Какой диван. Как
работает его унитаз. Какое у него давление. Куда поступают его дети.
Ты о нем не знаешь ничего. Ты не знаешь, что в его маленькой головке
каждый день и каждый час думается маленькая-маленькая книга. Она никогда не
будет написана. Никем не будет прочитана. В ней нет событий. Есть только
маленькие мысли. Унылые мысли. Никчемные мысли.
Человечек думает свою жалкую жизнь. И эта жизнь есть главная и
единственная его книга. И последняя.
Этот человечек есть Никто. Он всего лишь твой ничтожный сослуживец.
Этот человечек есть Все. Он полновластный господин твоей судьбы.
Этот человечек есть ты сам.
ИЗ СТАТЬИ СЕКРЕТАРЯ
Нас часто спрашивают, есть бог или нет, писал Секретарь. Мы на этот
вопрос отвечаем утвердительно: да, бога нет.
НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ИБАНСКОЙ ИСТОРИИ
История Ибанска складывается из событий, которые чуть было не
произошли; почти что произошли, но в последний момент все-таки не
состоялись; ожидались, но так и не наступили; не ожидались, но несмотря на
это случились; произошли не так, как следовало, не тогда, когда следовало,
не там, где следовало; произошли, но признаны не имевшими места; не
произошли, но стали общеизвестными. Эту классификацию предложил Клеветник в
узком кругу разномышленников в пивном баре на площади Учителя после
четырнадцатой кружки. Его сослуживец Кис, наложивший в штаны совсем по
другому поводу, заодно сообщил и об этой классификации. Клеветник исчез. Но
к удивлению коллег, он через много-много лет посмертно вынырнул на
девственно гладкую поверхность культурной жизни Ибанска, публично дал по
морде Кису и начал искать подходящее место. Произошло это уже после того,
как ибанцы, обливаясь горючими слезами, наконец-то проводили в долгожданный
последний (как некоторые тогда наивно думали) путь Хозяина и наспех прикрыли
кто чем мог свои разукрашенные шрамами и синяками голые зады, теоретически
подготовленные для очередной всеобщей порки. Ожидаемая порка, к великому
огорчению ибанцев, не состоялась, и они в ужасе предались робкому ликованию.
Претендент за мужество был удостоен избрания. Мыслитель обозвал всех
трусами, как они того и заслуживали, и сократил число цитат из Хозяина
вдвое. И опять ничего не произошло. Мыслитель успешно защитил диссертацию.
Социолог вместо обычного титула Хозяина "самый гениальный сверхгений из всех
гениальнейших гениев" употребил сильно ослабленный титул "величайший гений".
Ничего не произошло и на этот раз. И Социолог опять уехал за границу. Никого
не брали. Боже мой, заплакал после этого от радости Кис, что же теперь
будет, одна надежда теперь -- китайцы. Китайцы обрадовались не меньше Киса,
но сделали все по-своему.
Вернувшегося из небытия Клеветника с перепугу назначили чем-то
заведовать. Воспользовавшись кратким замешательством, он изловчился
напечатать малюсенькую книжонку о чем-то таком, о чем писать было еще рано
тогда и стало уже поздно потом. В книжонке он все исказил, а остальное
изложил неправильно. Вышестоящее начальство, которое после упомянутого
радостного трагического события стало еще более вышестоящим и радикально
изменило точку зрения, публично заявило по адресу Клеветника, что как волка
не корми, он все равно смотрит в лес, и разослало закрытое письмо о том, что
горбатого могила исправит. Клеветника тут же освободили от обременительного
заведования и хотели выселить из Ибанска обратно как бездельника. Но время
было уже не то. И Клеветник устроился (вот пройдоха!) в какое-то захудалое
учреждение самым младшим сотрудником с самым низким окладом. Социолог, не
сумевший помешать этому, приписал заслугу себе. Мыслитель сказал, что
Хозяина воскресить уже не удастся, хотя к этому никто и не стремился. А на
горизонте Истории Ибанска уже маячила колоритная фигура Хряка. В одной руке
фигура держала маленький кукурузный початок, не достигший молочно-восковой
степени зрелости, а другой делала большой кукиш. Одна нога у фигуры была
босая, фигура громко икала и бормотала лозунги: НОНИШНОЕ ПАКАЛЕНИЕ, ТВОЮ
МАТЬ, БУДИТ ЖИТЬ ПРИ ПОЛНОМ ИЗМЕ. Посмотрев в сторону абстракционистов,
фигура погрозила им пальцем.
ПОХОРОНЫ ДИРЕКТОРА
Неожиданно для себя самого сдох Директор. Врачи пустили слух, будто от
рака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118