И добился выдающихся результатов. Коров в окрестностях Ибанска
вывели. Молоко стали получать из порошка, а мясо -- из-за границы. После
снятия Хряка выяснилось, что Великий Ветеринар допустил перегиб. Хромосому
реабилитировали. И Претендент срочно написал смелую книгу, в которой
изобличал Ветеринара и одобрительно отзывался о Хромосоме. Правильное
соотношение Теории и Естествознания было восстановлено. В Журнале стали
регулярно печатать статьи реабилитированного специалиста по Мухе и
Хромосоме. Поддержка естественников обеспечена, сказал Претендент про себя.
Теперь мы Их зажмем, сказал он вслух. Кого он имел в виду, знали, но думали,
что он сокрушает Секретаря, Троглодита, Ветеринара и прочих сподвижников
Хозяина.
НЕДОУМЕНИЕ
Смотри, сказал Болтун, показывая Мазиле свежий номер Журнала. Передовая
ибанская интеллигенция совершает стриптиз. Мазила полистал статьи Киса и
Мыслителя и выругался матом. Что творится? Наши друзья обнаруживают свое
подлинное лицо, сказал Болтун. Период растерянности кончился. Теперь им надо
устранить всех, кто значительнее их или хотя бы знает им цену. И набить себе
цену. Обрати внимание, как это делается. Резко критикуются слабые и
устаревшие по ориентации работы выживших из ума стариков и всяких
проходимцев. Проводятся, а иногда даже с боем пробиваются работы, которые
выглядят лучше тех. По сути эти работы такое же барахло, если не хуже. Но
создается видимость прогресса. И если при этом не пропустят одну, две, три
по-настоящему хороших работы (а хорошие работы всегда редкость), это пустяк.
Стоит ли на это обращать внимание! В нашем деле можно пропустить тысячу
работ и задержать только одну, чтобы стать подлецом, если эта одна была
единственной точкой роста, а все остальные -- заурядные тупики. Мыслитель
всегда был такой. Только раньше была вера в то, что у нас настоящих людей
все равно не будет. И еще не было никакой власти. Никакой загадки и духовной
драмы тут нет. Банальная функция страха, стяжательства, паразитизма и
бездарности.
ВСЕ ВЗАИМОПЕРЕПУТАНО
Дело обстоит вовсе не так, будто с одной стороны -- банда Претендента,
а с другой -- банда Секретаря, говорит Неврастеник. Реальная ситуация
такова. Секретарь -- начальник всех, Претендент -- ему подчиняется по одной
линии. Но есть другая линия, по которой Претендент не подчиняется Секретарю.
Секретарь вместе с Кисом и Мыслителем пишут книгу. Исполняющий обязанности
работает на полставки у Социолога. Супруга защищала диссертацию на кафедре у
ближайшего врага Претендента, оппонентом был один из ближайших соратников
Секретаря. Продолжать? Мы образуем единую дружную семью. Распадение на
враждующие группы -- здоровая критика и самокритика, интересы дела, забота о
благе ибанской науки и о чистоте изма. Группы Претендента и Секретаря -- это
даже не уплотнения в некоторой сплошной среде. Это некоторая тенденция
многих людей совершать какие-то поступки таким образом, будто одни из них
хотят помочь, а другие помешать Претенденту стать директором. И это
бессмысленное брожение трясины или, скорее, дерьма субъективно переживается
как борьба за какие-то идеалы. Здесь несоответствие страстей и оценок, с
одной стороны, и реальной жизни, с другой, достигает таких чудовищных
размеров, что мне по временам кажется, будто мы все сидим в сумасшедшем
доме.
ВИДЕНИЕ ШИЗОФРЕНИКА
Где я, спросил Шизофреник у молодцеватого красивого парня, одетого в
жутко знакомую форму, которую он никак не мог вспомнить. Вы, дорогой
товарищ, находитесь в столице нашей родины -- в лагерь-сарае Чингиз-Хана,
ответил парень, и свистком вызвал сотрудников в штатском. Посредине лагеря,
видит Шизофреник, возвышается синхрофазотрон. На нем на корточках сидит
Правдец и играет на балалайке. Мазила из конского навоза лепит бюст
передовика монгола, который перевыполнил норму вырезки славян втрое. В
сторонке Болтун, аккуратно посаженный на кол, читает лекцию об ибанском
искусстве. Около него с автоматом стоит Мыслитель и внимательно наблюдает за
тем, чтобы Болтун сидел симметрично. Вокруг, скрестив по-турецки лапки,
расселись полчища крыс. Искусство, говорит Болтун, занимая более правильное
положение, разделяется на официальное и неофициальное. Официальное искусство
допускает возможность массового обучения ему. В принципе любой крысо-монгол
при наличии достаточно способных родителей может стать заслуженным
художником, лауреатом, академиком, депутатом. Образы официального искусства
привычны и общедоступны. Они доступны самому Чингиз-Хану, Батыю, Мамаю. Оно
не отвергает гиперболу, но только правдивую. Так, если художник изобразит
ноги монгола кривее, чем они есть на самом деле, а лошадь его еще мохнатее,
то это будет революционный романтизм, зовущий вперед. Прямоногий же монгол
на английской кобыле есть абстракционизм чистой воды. Верно, закричали
проснувшиеся для этой цели крысо-монголы, и выпустили тучу стрел в
синхрофазотрон. Официальное искусство, продолжал польщенный Болтун,
жизнеутверждающе. Но оно возможно и как обличающее. Не допустим, заорали
крысо-монголы. Разумеется, в меру и под контролем, поправился Болтун. При
этом к нему предъявляются такие требования. Оно должно быть столь же
бездарно, как и жизнеутверждающее искусство. Недостатки, обличаемые им,
должны выглядеть как отдельные и преходящие. Из него должно быть видно, что
мы боремся с недостатками и делаем это весьма успешно. Неофициальное
искусство разделяется на разрешенное, безразличное и неразрешенное.
Безразличное долго в этом качестве оставаться не может, если оно становится
заметным. Так что остаются лишь две рубрики. Разрешено может быть любое
неофициальное искусство, если только оно удовлетворяет таким требованиям. По
уровню таланта оно не превосходит официальное. Не имеет широкого
общественного резонанса. Не ставит художников в привилегированное или
исключительное положение сравнительно с официально признанными.
Бессодержательно или не выходит с этой точки зрения за рамки дозволенного.
Остается лишь неофициальное неразрешенное искусство. С ним общество ведет
борьбу всеми доступными средствами. И, разумеется, побеждает. Вот таких
художников, продолжал Болтун, указывая на Мазилу, в принципе не должно было
бы быть, если бы не два из ряда вон выходящих обстоятельства: эпоха
растерянности после битвы на Куликовом поле и заигрывания с Западом.
Благодаря первому обстоятельству Мазила сохранил шкуру, благодаря второму
стал знаменитым.
Болтун окончил лекцию, поправил кол и спросил, какие будут вопросы.
Руку поднял отличник Батый. Скажите, профессор, а мог бы появиться Мазила
там у них на Западе, спросил он, кокетничая французским произношением и
американскими джинсами. Мазила появился в своем месте и в свое время, сказал
Болтун. Там он не мог быть, так как если бы там он мог быть, так уж давно бы
там и появился, поскольку всякий, кто может, там непременно появляется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
вывели. Молоко стали получать из порошка, а мясо -- из-за границы. После
снятия Хряка выяснилось, что Великий Ветеринар допустил перегиб. Хромосому
реабилитировали. И Претендент срочно написал смелую книгу, в которой
изобличал Ветеринара и одобрительно отзывался о Хромосоме. Правильное
соотношение Теории и Естествознания было восстановлено. В Журнале стали
регулярно печатать статьи реабилитированного специалиста по Мухе и
Хромосоме. Поддержка естественников обеспечена, сказал Претендент про себя.
Теперь мы Их зажмем, сказал он вслух. Кого он имел в виду, знали, но думали,
что он сокрушает Секретаря, Троглодита, Ветеринара и прочих сподвижников
Хозяина.
НЕДОУМЕНИЕ
Смотри, сказал Болтун, показывая Мазиле свежий номер Журнала. Передовая
ибанская интеллигенция совершает стриптиз. Мазила полистал статьи Киса и
Мыслителя и выругался матом. Что творится? Наши друзья обнаруживают свое
подлинное лицо, сказал Болтун. Период растерянности кончился. Теперь им надо
устранить всех, кто значительнее их или хотя бы знает им цену. И набить себе
цену. Обрати внимание, как это делается. Резко критикуются слабые и
устаревшие по ориентации работы выживших из ума стариков и всяких
проходимцев. Проводятся, а иногда даже с боем пробиваются работы, которые
выглядят лучше тех. По сути эти работы такое же барахло, если не хуже. Но
создается видимость прогресса. И если при этом не пропустят одну, две, три
по-настоящему хороших работы (а хорошие работы всегда редкость), это пустяк.
Стоит ли на это обращать внимание! В нашем деле можно пропустить тысячу
работ и задержать только одну, чтобы стать подлецом, если эта одна была
единственной точкой роста, а все остальные -- заурядные тупики. Мыслитель
всегда был такой. Только раньше была вера в то, что у нас настоящих людей
все равно не будет. И еще не было никакой власти. Никакой загадки и духовной
драмы тут нет. Банальная функция страха, стяжательства, паразитизма и
бездарности.
ВСЕ ВЗАИМОПЕРЕПУТАНО
Дело обстоит вовсе не так, будто с одной стороны -- банда Претендента,
а с другой -- банда Секретаря, говорит Неврастеник. Реальная ситуация
такова. Секретарь -- начальник всех, Претендент -- ему подчиняется по одной
линии. Но есть другая линия, по которой Претендент не подчиняется Секретарю.
Секретарь вместе с Кисом и Мыслителем пишут книгу. Исполняющий обязанности
работает на полставки у Социолога. Супруга защищала диссертацию на кафедре у
ближайшего врага Претендента, оппонентом был один из ближайших соратников
Секретаря. Продолжать? Мы образуем единую дружную семью. Распадение на
враждующие группы -- здоровая критика и самокритика, интересы дела, забота о
благе ибанской науки и о чистоте изма. Группы Претендента и Секретаря -- это
даже не уплотнения в некоторой сплошной среде. Это некоторая тенденция
многих людей совершать какие-то поступки таким образом, будто одни из них
хотят помочь, а другие помешать Претенденту стать директором. И это
бессмысленное брожение трясины или, скорее, дерьма субъективно переживается
как борьба за какие-то идеалы. Здесь несоответствие страстей и оценок, с
одной стороны, и реальной жизни, с другой, достигает таких чудовищных
размеров, что мне по временам кажется, будто мы все сидим в сумасшедшем
доме.
ВИДЕНИЕ ШИЗОФРЕНИКА
Где я, спросил Шизофреник у молодцеватого красивого парня, одетого в
жутко знакомую форму, которую он никак не мог вспомнить. Вы, дорогой
товарищ, находитесь в столице нашей родины -- в лагерь-сарае Чингиз-Хана,
ответил парень, и свистком вызвал сотрудников в штатском. Посредине лагеря,
видит Шизофреник, возвышается синхрофазотрон. На нем на корточках сидит
Правдец и играет на балалайке. Мазила из конского навоза лепит бюст
передовика монгола, который перевыполнил норму вырезки славян втрое. В
сторонке Болтун, аккуратно посаженный на кол, читает лекцию об ибанском
искусстве. Около него с автоматом стоит Мыслитель и внимательно наблюдает за
тем, чтобы Болтун сидел симметрично. Вокруг, скрестив по-турецки лапки,
расселись полчища крыс. Искусство, говорит Болтун, занимая более правильное
положение, разделяется на официальное и неофициальное. Официальное искусство
допускает возможность массового обучения ему. В принципе любой крысо-монгол
при наличии достаточно способных родителей может стать заслуженным
художником, лауреатом, академиком, депутатом. Образы официального искусства
привычны и общедоступны. Они доступны самому Чингиз-Хану, Батыю, Мамаю. Оно
не отвергает гиперболу, но только правдивую. Так, если художник изобразит
ноги монгола кривее, чем они есть на самом деле, а лошадь его еще мохнатее,
то это будет революционный романтизм, зовущий вперед. Прямоногий же монгол
на английской кобыле есть абстракционизм чистой воды. Верно, закричали
проснувшиеся для этой цели крысо-монголы, и выпустили тучу стрел в
синхрофазотрон. Официальное искусство, продолжал польщенный Болтун,
жизнеутверждающе. Но оно возможно и как обличающее. Не допустим, заорали
крысо-монголы. Разумеется, в меру и под контролем, поправился Болтун. При
этом к нему предъявляются такие требования. Оно должно быть столь же
бездарно, как и жизнеутверждающее искусство. Недостатки, обличаемые им,
должны выглядеть как отдельные и преходящие. Из него должно быть видно, что
мы боремся с недостатками и делаем это весьма успешно. Неофициальное
искусство разделяется на разрешенное, безразличное и неразрешенное.
Безразличное долго в этом качестве оставаться не может, если оно становится
заметным. Так что остаются лишь две рубрики. Разрешено может быть любое
неофициальное искусство, если только оно удовлетворяет таким требованиям. По
уровню таланта оно не превосходит официальное. Не имеет широкого
общественного резонанса. Не ставит художников в привилегированное или
исключительное положение сравнительно с официально признанными.
Бессодержательно или не выходит с этой точки зрения за рамки дозволенного.
Остается лишь неофициальное неразрешенное искусство. С ним общество ведет
борьбу всеми доступными средствами. И, разумеется, побеждает. Вот таких
художников, продолжал Болтун, указывая на Мазилу, в принципе не должно было
бы быть, если бы не два из ряда вон выходящих обстоятельства: эпоха
растерянности после битвы на Куликовом поле и заигрывания с Западом.
Благодаря первому обстоятельству Мазила сохранил шкуру, благодаря второму
стал знаменитым.
Болтун окончил лекцию, поправил кол и спросил, какие будут вопросы.
Руку поднял отличник Батый. Скажите, профессор, а мог бы появиться Мазила
там у них на Западе, спросил он, кокетничая французским произношением и
американскими джинсами. Мазила появился в своем месте и в свое время, сказал
Болтун. Там он не мог быть, так как если бы там он мог быть, так уж давно бы
там и появился, поскольку всякий, кто может, там непременно появляется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118