-
А теперь, сэр комиссар, за все, что я совершил во имя справедливости,
прошу прощения у вас, ибо как на мне красовались чертовы рога и копыта,
так вы ныне облачены величием и милосердием самого короля. Иначе аббат и
его наемные палачи, которые считают себя господами и над королем и над
народом, прикончат меня за все это, как прикончили немало людей и получше.
Потому простите меня, ваше всемогущество, простите! - И он бросился перед
ним на колени.
- Прощаю тебя, Болл, именем короля прощаю, - ответил Ли: титулы и
звания, которые так щедро расточал ему хитрый Томас, польстили ему гораздо
больше, чем можно было подумать.
- Я, комиссар его милостивого величества, объявляю, что за все
сделанное тобой, а также начатое, но недоделанное ты никакому взысканию не
подлежишь и против тебя не может быть возбуждено уголовное или гражданское
дело, о чем мой секретарь составит тебе бумагу. Ну, славный парень,
вставай, но не рядись больше в перья сатаны - не то, пожалуй, он покажет
тебе и когти свои и клюв - это ведь не такая птичка, которую можно
дразнить. Давайте-ка сюда этого испанца Мэлдона. Мне надо сказать ему
кое-что.
Стали искать и тут и там, но аббата обнаружить не удалось. Солдаты
клялись, что они не спускали с него глаз, даже когда старались улепетнуть
от черта, однако он, несомненно, исчез.
- Мерзавец от нас ускользнул! - прорычал комиссар, побагровев от
ярости. - Разыскать его и схватить! Мой приказ дает на это право любому.
Начинайте охоту. Я иду в аббатство, - может быть, лиса укрылась в свою
нору. Пять золотых крон тому, кто поймает этого лицемера и предателя.
Теперь все, ревностно стараясь показать свою преданность королю и
заработать кроны, разбрелись на поиски, так что три "ведьмы", Томас Болл,
мать Матильда и монахини очутились почти в полном одиночестве и стояли,
глядя друг на друга и на лежащих кругом убитых и раненых.
- Пойдемте в обитель, - сказала мать Матильда. - По солнцу я вижу,
что наступает время вечерней молитвы, и, видимо, никто нас трогать не
станет.
Томас подошел к ее лошади, которая паслась неподалеку, и подвел ее к
настоятельнице.
- Ну нет, друг мой, - решительно вскричала та, - пока я жива, видеть
не хочу эту зловредную скотину. Теперь я буду ходить пешком, а там пусть
меня носят. Дарю тебе этого коня. Он мой, за него заплачено. Сестра, подай
мне руку.
- Хорошо я поработал, Эмлин? - спросил Болл, подтягивая подпругу.
- Не знаю, - ответила она, искоса глядя на него. - Сперва ты
праздновал труса, так что нас едва не сожгли за твои дела, ну, а потом,
что и говорить, обрел разум. Впрочем, если верить тебе, ты его никогда не
терял. Повадки твои тоже переменились, вон тот подлец капитан узнал, что
ты умеешь обращаться с топором. Так что давай, парень, об этом больше не
говорить; по правде сказать, аббат и его шпионы были жестокие хозяева и
сломили твой дух своими епитимьями да разговорами об адских мучениях.
Ладно, помоги моей госпоже сесть на лошадь, она совсем обессилела, а мне
дай опереться на твое плечо. Стоять у столба нелегкое дело.
У Сайсели сохранились лишь очень туманные и путаные воспоминания о
второй половине этого дня. Помнилось ей, что в церкви служили
благодарственный молебен, и хотя уста ее почти не шептали молитв, сердце
зато было преисполнено благодарности. Помнилось и то, что добрая сестра,
которая снабдила их прядками из веревки святой Екатерины, получая обратно
сохраненные заботливо реликвии, уверяла Сайсели и Эмлин, что спаслись они
исключительно благодаря им. Помнилось, что она принимала какую-то пищу и
давала мальчику грудь, а затем все исчезло до следующего утра, когда она
проснулась и увидела, что солнце заливает ту самую комнату, из которой их
вчера вывели, чтобы предать самой мучительной смерти.
Да, она проснулась и увидела, что рядом с нею Эмлин приводит в
порядок ее одежду, как она делала в течение многих лет, и тут же на ярком
солнце лежит ее мальчик и радостно лепечет, в блаженной своей невинности
даже не ведая о миновавших ужасах. Сперва ей показалось, что она видела
очень страшный сон, но постепенно вся правда дошла до ее сознания, и она
невольно задрожала - да, теперь, когда вся тяжесть свалилась с ее сердца,
она побледнела и задрожала, как осина на ветру.
О, если бы лошадь Томаса Болла обессилела на пять минут раньше, она,
в чьих жилах сейчас так горячо билась алая кровь, была бы теперь лишь
грудой обгорелых костей. А если бы вера оставила ее и она уступила аббату,
так что ему не пришлось бы тратить время на уговоры у костра, Болл тоже
явился бы слишком поздно.
Когда они позавтракали, их вызвали к настоятельнице, которая хотела
поговорить с ними у себя в комнате. Они отправились к ней, с радостью
ощущая, что их уже не держат под замком и они могут ходить куда угодно, и
застали ее сидящей в высоком кресле; все тело у нее болело, и она не в
состоянии была двинуться. Сайсели подбежала к ней, опустилась на колени и
поцеловала ее, а настоятельница благословила молодую женщину левой рукой,
так как правую стерла себе о поводья.
- А ведь, по правде говоря, Сайсели, - сказала она, улыбаясь, - это
мне бы следовало стать перед тобой на колени, если бы у меня хватило сил.
Теперь мне все рассказали, и, выходит, велика твоя вера.
- Да, правда, матушка, - коротко ответила Сайсели, ибо об этих вещах
ей не хотелось распространяться, да и впоследствии она не любила много о
них говорить, - все исполнилось благодаря вам.
- Дочь моя, я ведь оказалась только орудием; ну, да оставим пока
разговоры обо всех этих святых делах. Может быть, потом ты мне о них
расскажешь подробнее, а пока обратимся к делам мирским, которые не очень
хороши. Твое освобождение куплено было довольно дорогой ценой, дочь моя:
этот грубый и безбожный человек, королевский ревизор, сказал мне по дороге
сюда, что наша обитель будет закрыта, ее земли и доходы перейдут в казну,
а мне и моим сестрам придется на старости лет пропадать с голоду. По
правде сказать, для того чтобы он согласился сюда приехать, я вынуждена
была сама составить ходатайство об обследовании монастыря и подписать его.
Теперь ты видишь, как сильно я люблю тебя, моя Сайсели.
- Матушка, - ответила она, - этого не должно, не может быть.
- Увы, дитя мое, что ты тут сделаешь? Эти ревизоры да и те, кто их
посылает, жадный народ. Я слышала, что они повсюду отбирают земли и
имущество у таких монахов и монахинь, как мы, и если уж очень повезет,
кое-кто из монахов получит жалкое пособие на хлеб насущный. Когда-то у
меня были свои средства, но они все ушли на выкуп фермы в долине, которую
захватил аббат, и на то, чтобы удовлетворять его дальнейшие
вымогательства.
- Послушайте, матушка. У меня есть богатство, спрятанное, я сама
хорошо не знаю где, но Эмлин знает. Оно принадлежит только мне - это
семейные драгоценности Карфаксов, перешедшие ко мне от матери. Из-за
них-то мы и попали на костер: в обмен на сокровище аббат предлагал нам
жизнь, а когда было уже слишком поздно, то более легкий конец, чем смерть
от огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77