он служит папе, как,
впрочем, и я, но также Испании, которой я не слуга. Я помог вам, помогите
же и вы ему. Не судите, да не судимы будете. Обещайте! - Тут он слегка
приподнялся и настойчиво поглядел на Сайсели.
- Обещаю, - сказала она, и в ответ на ее слова Мартин улыбнулся.
Потом его лицо покрылось сероватой бледностью, глаза потухли, и через
мгновение Эмлин покрыла его голову куском полотна. Все было кончено.
Сайсели возвратилась к Кристоферу и увидела, что он сидит на кровати
и пьет из чашки бульон.
- О муж мой! - сказала она, заключая его в объятия. Затем она взяла
на руки сына и положила его отцу на грудь.
Прошло еще три дня. Кристофер и Сайсели прогуливались по саду Шефтон
Холла. Он уже почти совсем поправился, хотя был еще слаб; но единственной
болезнью его были горе и голод, а лучшее лекарство от них - радость и
изобилие. Спустился вечер; мягкие и ясные сумерки, незаметно переходящие в
ночь. Они сидели на скамье; он рассказывал ей о своих приключениях, и это
была волнующая повесть; потом Сайсели написала старому Джекобу Смиту (эти
листки, исписанные ее тонким своеобразным почерком, сохранились доныне; из
них стоило бы составить книгу, хотя сделано это, по-видимому, никогда не
было).
Он рассказывал ей о жестокой битве на корабле "Большой Ярмут", когда
на них напали два турецких судна, и о том, как храбро вел себя брат
Мартин. После того как их посадили гребцами на галеры, Мартину, Джефри и
ему посчастливилось очутиться на одной скамье. Потом Мартин схватил
какую-то южную лихорадку, но так как в то время они стояли в Тунисском
порту, где можно было достать фрукты, чтобы кормить больного, Кристофер и
Джефри выходили его. Через четыре месяца император Карл появился под
Тунисом, и, когда город пал, по милости божией они были освобождены вместе
с прочими рабами-христианами, после чего Мартин возвратился в Англию с
бумагами сэра Джона, которые намеревался вернуть его ближайшему
наследнику, так как все они считали Сайсели погибшей.
Кристоферу же и Джефри на родине нечего было делать, и они остались,
чтобы на стороне испанцев сражаться против турок, от которых так много
натерпелись. Когда эта война кончилась, они тоже отправились в Англию, -
больше им некуда было деваться, да и хотелось свести счеты с испанским
настоятелем Блосхолма. А остальное она сама знает.
Да, ответила Сайсели, она знает и никогда не забудет; но становится
холодно, и ему вредно сидеть тут на скамейке, надо уходить. В ответ
Кристофер только засмеялся:
- Голубка моя, если бы ты только видела галерную скамью, на которой я
сидел там, у берегов Туниса, я, едва оправившийся после раны, нанесенной
мне солдатами Мэлдона в Крануэл Тауэрсе, ты бы не стала сейчас
беспокоиться. В течение шести месяцев мы трое - я, Мартин и Джефри - были
скованы одной цепью, ибо эти черти-язычники почему-то держали нас вместе,
- может быть, чтобы легче было следить за нами. И днем, изнемогая от шары,
и ночью, дрожа от сырости, мы гребли и гребли, а нехристи-надсмотрщики
ходили взад и вперед между рядами скамей и подбадривали нас ременными
плетьми. Да, - медленно добавил он, - они хлестали нас, словно мы были
волами в ярме. Ты видела шрамы у меня на спине. - О боже! Подумать только,
- прошептала она, - тебя, англичанина из знатного рода, били, словно
скотину, эти злодеи и дикари! Как мог ты перенести все это, Кристофер?
- Не знаю, жена. Думаю, что, не находись подле меня этот ангел в
образе человека, монах Мартин - мир его благородной душе, - по меньшей
мере трижды спасший мне жизнь, я бы или раздробил себе череп об уключины
для весел, или перестал бы есть, чтобы подохнуть с голоду, или учинил бы
что-нибудь такое, что вынудило бы мавров покончить со мной. Я ведь считал
тебя умершей и вовсе не хотел жить. Но Мартин внушал мне другое, убеждая
меня, что не напрасно я столько страдал. О своих собственных муках он
никогда не говорил и уверял, что, как ни ужасна моя участь, все для меня
сложится к лучшему.
- И поэтому ты решил выжить, муж мой? О, этот Мартин поистине святой,
и я выстрою раку для его останков.
- Не только поэтому, дорогая. Я жил для мщения Клементу Мэлдону -
человек он или сам дьявол, - который причинил мне столько горя и мук, что
из-за них я преждевременно постарел, - при этом он указал на свой
изборожденный морщинами лоб и волосы, где уже проступала седина, - для
мщения также и этим пиратам-магометанам, державшим меня в рабстве. Да.
Хотя Мартин и порицал меня, когда я ему признавался, думаю, что ради этого
я и жил. И богу известно, - мрачно добавил он, - что потом, когда мы их
разгромили, я хорошо мстил туркам повсюду, где только можно было. О,
видела бы ты мою и Джефри последнюю встречу с капитаном этой пиратской
галеры и его помощниками, которые нас в свое время избивали! Нет, я рад,
что ты этого не видела: жестокое и кровавое было зрелище, даже не очень-то
мягкосердечных испанцев, и тех оно проняло.
Он замолк. Чтобы изменить ход его мыслей, ибо в течение всей своей
дальнейшей жизни Кристофер, вспоминая об этих вещах, мрачнел на долгие
часы и даже дни, - Сайсели быстро заговорила:
- Хотела бы я знать, что произошло с нашим врагом, аббатом. Его так
тщательно разыскивали; дороги находятся под наблюдением, и мы знаем, что
никого с ним нет, - все его чужеземные солдаты перебиты или захвачены.
Думаю, Кристофер, что он погиб в огне.
Он покачал головой.
- Дьявол в огне не погибает. Где-нибудь он скрывается, замышляя, кого
бы еще убить - может быть, нас или нашего сына. О, - добавил он с яростью,
- пока руки мои не сжимают ему горло, а кинжал мой не торчит у него в
груди, нет для меня покоя: я с ним не рассчитался, да и вы оба не в
безопасности.
Сайсели не нашла что ответить. Когда на Кристофера находило такое
настроение, с ним трудно было говорить. Тяжкие страдания выпали ему на
долю, и, подобно ей, он спасся только чудом.
Внезапно воцарилась необычайная тишина. Черные дрозды перестали
по-зимнему стрекотать в кустах остролистника. Стало так тихо, что слышно
было, как сухой лист упал с дерева на землю. Наступала ночь. Последний
багровый луч заходящего солнца сверкнул в морозном небе, и блеск его
озарил все кругом. В этом свете зоркие глаза Кристофера заметили, как
что-то белое мелькнуло под сенью бука, где они сидели. Как тигр прыгнул он
туда и в тот же миг возвратился, таща какого-то человека.
- Гляди, - сказал он, поворачивая голову своего пленника так, чтобы
на нее падал свет. - Гляди, я поймал-таки змею. А, жена, ты ничего не
видела, но я его высмотрел, и наконец-то, наконец он у меня в руках!
- Аббат! - изумленно прошептала Сайсели.
Это и вправду был аббат, но как он изменился! Его некогда полное,
оливково-смуглое лицо казалось теперь лицом скелета, еще обтянутым желтой
кожей, а в глазницах вращались темные, налитые кровью, неестественно
большие глаза. Тонзура и щеки поросли серой щетиной, все тело как-то
ослабело и съежилось, мягкие холеные руки казались теперь руками женщины,
умершей от какой-то изнурительной болезни и так же, как одежда его, была
покрыты грязью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77