Мы
увидим, что дальше повторялось то же, и даже еще в более, много более
решительной и неприкрытой форме. И все же его поистине титаническая борьба
со страхом и Ничто производит потрясающее впечатление, обнажая пред нами
стороны бытия, о существовании которых люди не имеют даже и отдаленного
представления. Когда он, вслед за Иовом, возопил: "Что это за сила, которая
отняла у меня мою гордость и мою честь?" - этическое отстранилось от него.
Этическое не умеет ответить на этот вопрос. Оно само испытывает тот же страх
пред Ничто, который парализовал волю Киргегарда. Оно само постоянно
принуждено глядеть на Необходимость - эту страшную голову медузы, которая
превращает в камень всякого, кто на нее оглядывается. Но у Киргегарда все же
хоть временами хватало мужества и силы, чтоб вырваться из заколдованного
круга, в который он попал, и искать в жизни иного начала, начала, которое не
знает страха, даже страха пред Ничто. Это и привело его к экзистенциальной
философии. И теперь уместно сказать, что даже в те минуты, когда он, точно
блудный сын, возвращается к этическому, он это делает так, что является
сомнение, не опаснее ли он для этического тогда, когда он к нему
возвращается, чем тогда, когда он уходит, когда он свидетельствует за него,
чем когда он свидетельствует против него. В этом смысле очень полезно, читая
назидательные речи Киргегарда и соответствующие им главы в позднейших
сочинениях Киргегарда "Die Krankheit zum Tode", и "Einubung im
Christenthum", и "Der Augenblick", вспомнить нитшевскую "Zur Genealogie der
Moral": в прославлении жестокости Киргегард не отстает от Нитше, и его
проповедь любви к ближнему не менее безжалостна, чем нитшевская проповедь
любви к дальнему, и нитшевский сверхчеловек только другое, менее привычное
слово, чем христианское "ты должен", с которым Киргегард идет против женатых
пасторов и устроенных мирян. Когда Киргегард по поводу вопроса
шекспировского Фальстафа: может ли честь (честь ведь идет от этического)
вернуть человеку руку или ногу, с явным торжеством и радостью отвечает: да,
не может, но зато, когда ее требования не исполняются, она может так
изуродовать человека, как не изуродует самый свирепый палач, - нельзя не
спросить себя, что подвинуло его приветствовать силу, способную раздроблять,
сжигать, испепелять, - но неспособную ничего не только создать, но и
воссоздать? Особенно если припомнить, что в жизни Киргегард так же мало
проявлял жестокость, как и Нитше, и что он с такой яростью набросился на
друзей Иова за то, что они не хотели признать законными его жалобы и
проклятия? Не есть ли и у Киргегарда, как и у Нитше, такое прославление
"этического" только выражение тяжелой, непримиримой и неистребимой ненависти
к нему? Киргегард словно хочет сказать: люди считают этическое высшим
жизненным началом, но вот что оно сулит вам: примете вы это? Не думайте
отделаться от него дешевыми подачками. Оно потребует от вас того, что вам
дороже всего на свете. Оно придет к валяющемуся на навозе Иову и скажет ему:
я не могу вернуть тебе ни стад твоих, ни богатств, ни детей, ни здоровья. Но
если ты согласишься от всего этого отказаться и признаешь, что мои хвалы
стоят больше, чем все блага всего мира, я поддержу тебя, приму в свое лоно;
если же не согласишься, если будешь по-прежнему настаивать, чтобы тебе
вернули отнятое, я осужу тебя, извергну из своего лона и к ужасам, которые
выпали тебе на долю от моего брата, Необходимости, прибавлю еще новые ужасы,
много более страшные, чем те, которые ты уже знаешь. И сделаю это даже не от
своего имени, а от имени того, кто звал к себе трудящихся и обремененных,
обещая им успокоение. Ибо и он, так же, как и я, не может дать тебе
"повторения", и успокоение, которое он обещал, будет во много раз хуже, чем
те беды, которые ты испытал31. В том, что "этическое" так рассчитывалось с
людьми, спора быть не может. Но тоже не может быть спора, что оно таким
языком никогда не разговаривало и не обнажало так смысл обещанных им людям
блаженств. Стоики и Платон так не говорили. Аристотель в своей "Этике"
ставит условием блаженства определенный minimum житейских благlxxx. Даже
пелагиане, когда бл. Августин сделал слабую, относительно, попытку оспорить
право "этического" раздавать людям высшие блага (quo nos laudabiles vel
vituperabiles sumus)lxxxi, - и именно потому, что они не за страх, а за
совесть действовали, - так защищать этическое не дерзали. И в самом деле:
есть ли то защита или самое чудовищное, безудержное обвинение - под маской
защиты? Этическое ставит условием своего благоволения готовность человека
безропотно покориться всему, что Необходимость принесет ему, - так выявить
природу этического не значит ли пригвоздить его к позорному столбу и навеки
опорочить его? Киргегард, как я указывал уже, настойчиво повторял, что
экзистенциальные истины требуют не прямого высказывания. Он же, мы помним,
заботливо скрывал и не хотел называть конкретным словом то свое реальное
переживание, которому его волей (или, может быть, и какой-нибудь другой
волей) суждено было превратиться во всемирно-историческое событие. И,
по-видимому, у него были все основания так поступать. Может быть, потому,
что он, как царица в сказке Андерсена, прятал свою горошину под
восемьюдесятью перинами, ей пришлось разрастись не только в его глазах, но и
в глазах отдаленных потомков, до таких грандиозных размеров: покажи он ее
всем открыто, никто бы на нее и глядеть не стал. Того больше: когда он ее
извлекал из-под бесчисленных покровов, она и ему казалась - мы об этом
достаточно слышали - ничтожной, скучной, жалкой и смешной. Но скрытая от
человеческих глаз, она приобретала всемирно-историческое значение и для
него, и для других. Он даже забывал свой неистребимый страх и обретал силы и
мужество глядеть в пустые глаза сразившего его Ничто. Нелегко было убедить
ему себя, что не Гегель и спекулятивная философия, а Иов с его воплями ведут
к истине. Нелегко было ему даже на время отказываться от покровительства
этики. А ведь это были только первые шаги. Впереди предстояло труднейшее.
Нужно принять грехопадение - и не такое, каким его принято изображать, а то,
о котором рассказано в Св. Писании, нужно принять Абсурд, нужно вырвать веру
из тисков разума и от веры, Абсурда и Св. Писания ждать того освобождения, в
котором разумное мышление отказало человеку. И все это проделать пред лицом
Необходимости и Этики и того непобедимого страха пред ними, о котором мы
слышали уже. Естественно, если в дальнейшем нам предстоит быть свидетелями
непрямого способа высказывания и тех бесчисленных, странных, не всегда
координированных движений - иной раз почти конвульсивных и судорожных,
которых затеянная им борьба требует. Для Киргегарда разум и этика
превратились, говоря словами Лютера, в bellua qua non occisa homo non potest
vivere ("Чудовище, не убив которое человек не может жить")lxxxii. Отсюда и
идет экзистенциальная философия: человеку нужно не "понять" - а жить, и он
противопоставляет, осмеливается противопоставить свои ridere, lugere и
detestari - пониманию, тому, что добывается философией спекулятивной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
увидим, что дальше повторялось то же, и даже еще в более, много более
решительной и неприкрытой форме. И все же его поистине титаническая борьба
со страхом и Ничто производит потрясающее впечатление, обнажая пред нами
стороны бытия, о существовании которых люди не имеют даже и отдаленного
представления. Когда он, вслед за Иовом, возопил: "Что это за сила, которая
отняла у меня мою гордость и мою честь?" - этическое отстранилось от него.
Этическое не умеет ответить на этот вопрос. Оно само испытывает тот же страх
пред Ничто, который парализовал волю Киргегарда. Оно само постоянно
принуждено глядеть на Необходимость - эту страшную голову медузы, которая
превращает в камень всякого, кто на нее оглядывается. Но у Киргегарда все же
хоть временами хватало мужества и силы, чтоб вырваться из заколдованного
круга, в который он попал, и искать в жизни иного начала, начала, которое не
знает страха, даже страха пред Ничто. Это и привело его к экзистенциальной
философии. И теперь уместно сказать, что даже в те минуты, когда он, точно
блудный сын, возвращается к этическому, он это делает так, что является
сомнение, не опаснее ли он для этического тогда, когда он к нему
возвращается, чем тогда, когда он уходит, когда он свидетельствует за него,
чем когда он свидетельствует против него. В этом смысле очень полезно, читая
назидательные речи Киргегарда и соответствующие им главы в позднейших
сочинениях Киргегарда "Die Krankheit zum Tode", и "Einubung im
Christenthum", и "Der Augenblick", вспомнить нитшевскую "Zur Genealogie der
Moral": в прославлении жестокости Киргегард не отстает от Нитше, и его
проповедь любви к ближнему не менее безжалостна, чем нитшевская проповедь
любви к дальнему, и нитшевский сверхчеловек только другое, менее привычное
слово, чем христианское "ты должен", с которым Киргегард идет против женатых
пасторов и устроенных мирян. Когда Киргегард по поводу вопроса
шекспировского Фальстафа: может ли честь (честь ведь идет от этического)
вернуть человеку руку или ногу, с явным торжеством и радостью отвечает: да,
не может, но зато, когда ее требования не исполняются, она может так
изуродовать человека, как не изуродует самый свирепый палач, - нельзя не
спросить себя, что подвинуло его приветствовать силу, способную раздроблять,
сжигать, испепелять, - но неспособную ничего не только создать, но и
воссоздать? Особенно если припомнить, что в жизни Киргегард так же мало
проявлял жестокость, как и Нитше, и что он с такой яростью набросился на
друзей Иова за то, что они не хотели признать законными его жалобы и
проклятия? Не есть ли и у Киргегарда, как и у Нитше, такое прославление
"этического" только выражение тяжелой, непримиримой и неистребимой ненависти
к нему? Киргегард словно хочет сказать: люди считают этическое высшим
жизненным началом, но вот что оно сулит вам: примете вы это? Не думайте
отделаться от него дешевыми подачками. Оно потребует от вас того, что вам
дороже всего на свете. Оно придет к валяющемуся на навозе Иову и скажет ему:
я не могу вернуть тебе ни стад твоих, ни богатств, ни детей, ни здоровья. Но
если ты согласишься от всего этого отказаться и признаешь, что мои хвалы
стоят больше, чем все блага всего мира, я поддержу тебя, приму в свое лоно;
если же не согласишься, если будешь по-прежнему настаивать, чтобы тебе
вернули отнятое, я осужу тебя, извергну из своего лона и к ужасам, которые
выпали тебе на долю от моего брата, Необходимости, прибавлю еще новые ужасы,
много более страшные, чем те, которые ты уже знаешь. И сделаю это даже не от
своего имени, а от имени того, кто звал к себе трудящихся и обремененных,
обещая им успокоение. Ибо и он, так же, как и я, не может дать тебе
"повторения", и успокоение, которое он обещал, будет во много раз хуже, чем
те беды, которые ты испытал31. В том, что "этическое" так рассчитывалось с
людьми, спора быть не может. Но тоже не может быть спора, что оно таким
языком никогда не разговаривало и не обнажало так смысл обещанных им людям
блаженств. Стоики и Платон так не говорили. Аристотель в своей "Этике"
ставит условием блаженства определенный minimum житейских благlxxx. Даже
пелагиане, когда бл. Августин сделал слабую, относительно, попытку оспорить
право "этического" раздавать людям высшие блага (quo nos laudabiles vel
vituperabiles sumus)lxxxi, - и именно потому, что они не за страх, а за
совесть действовали, - так защищать этическое не дерзали. И в самом деле:
есть ли то защита или самое чудовищное, безудержное обвинение - под маской
защиты? Этическое ставит условием своего благоволения готовность человека
безропотно покориться всему, что Необходимость принесет ему, - так выявить
природу этического не значит ли пригвоздить его к позорному столбу и навеки
опорочить его? Киргегард, как я указывал уже, настойчиво повторял, что
экзистенциальные истины требуют не прямого высказывания. Он же, мы помним,
заботливо скрывал и не хотел называть конкретным словом то свое реальное
переживание, которому его волей (или, может быть, и какой-нибудь другой
волей) суждено было превратиться во всемирно-историческое событие. И,
по-видимому, у него были все основания так поступать. Может быть, потому,
что он, как царица в сказке Андерсена, прятал свою горошину под
восемьюдесятью перинами, ей пришлось разрастись не только в его глазах, но и
в глазах отдаленных потомков, до таких грандиозных размеров: покажи он ее
всем открыто, никто бы на нее и глядеть не стал. Того больше: когда он ее
извлекал из-под бесчисленных покровов, она и ему казалась - мы об этом
достаточно слышали - ничтожной, скучной, жалкой и смешной. Но скрытая от
человеческих глаз, она приобретала всемирно-историческое значение и для
него, и для других. Он даже забывал свой неистребимый страх и обретал силы и
мужество глядеть в пустые глаза сразившего его Ничто. Нелегко было убедить
ему себя, что не Гегель и спекулятивная философия, а Иов с его воплями ведут
к истине. Нелегко было ему даже на время отказываться от покровительства
этики. А ведь это были только первые шаги. Впереди предстояло труднейшее.
Нужно принять грехопадение - и не такое, каким его принято изображать, а то,
о котором рассказано в Св. Писании, нужно принять Абсурд, нужно вырвать веру
из тисков разума и от веры, Абсурда и Св. Писания ждать того освобождения, в
котором разумное мышление отказало человеку. И все это проделать пред лицом
Необходимости и Этики и того непобедимого страха пред ними, о котором мы
слышали уже. Естественно, если в дальнейшем нам предстоит быть свидетелями
непрямого способа высказывания и тех бесчисленных, странных, не всегда
координированных движений - иной раз почти конвульсивных и судорожных,
которых затеянная им борьба требует. Для Киргегарда разум и этика
превратились, говоря словами Лютера, в bellua qua non occisa homo non potest
vivere ("Чудовище, не убив которое человек не может жить")lxxxii. Отсюда и
идет экзистенциальная философия: человеку нужно не "понять" - а жить, и он
противопоставляет, осмеливается противопоставить свои ridere, lugere и
detestari - пониманию, тому, что добывается философией спекулятивной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85