Для фаталиста же
все необходимо. Его Бог - необходимость. Это значит, что у него нет Бога"70.
Но если там, где необходимость, - там нет Бога и если прощение грехов влечет
с необходимостью утрату молодости и беспечности (может быть, оно с такой же
необходимостью влечет и другие, еще более страшные, утраты!), стало быть,
прощение грехов пришло не от Бога, а оттуда, откуда умозрительная философия
добывала свои метафизические утешения. "Безумная борьба о возможности"
кончилась полной неудачей: хозяином в мире "конечного" оказался не рыцарь
веры, а необходимость, и идеал человеческий уже вполне осуществлен рыцарем
покорности. Бедному юноше никогда не достанется царская дочь, Иову - не
видать своих детей, Авраам зарежет Исаака, над самим Киргегардом люди будут
потешаться как над полоумным чудаком. И от нас еще потребуется, чтоб мы
признали такое положение вещей естественным, желательным, даже видели в нем
осуществление мудрого предначертания некоего предвечного начала. "Безумие, -
пишет сам Киргегард (и, с точки зрения эстетической, - комично), - если
существо, которого ждет вечность, все силы свои употребляет на то, чтобы
овладеть преходящим и удержать неменяющееся". И в другой раз, в той же
книге: "Абсолютно желать конечного - это противоречие, ибо конечное должно
иметь конец"71. Все это самоочевидные истины, спорить с ними, пока мы
остаемся в плоскости разумного мышления, бесполезно. Но ведь Киргегард звал
нас к Абсурду, который не укладывается в плоскость о двух измерениях и
который предполагает новое, третье измерение как условие постижения истины -
веру, о ней же сказано, что "если у вас будет с горчичное зерно веры - не
будет для вас ничего невозможного... ((?(?( ?((((("((( ?(<()". И дети Иова,
и Авраамов Исаак, и царская дочь, и Регина Ольсен, все это "конечное".
Противоречиво и, стало быть, безумно и смешно стремиться, да еще бесконечно
страстно, к тому, что должно иметь конец72. Если мы спросим себя, откуда к
Киргегарду пришла эта истина, - то едва ли нам придется колебаться в ответе:
она пришла к нему от Сократа, мудрейшего, лучшего из людей, живших до и вне
Св. Писания. И у Сократа она была на своем месте. Сократ знал только Зевса,
а Зевс сам был под властью естественного несотворенного разума, и для него
не все было возможно. Закон возникновения и гибели всего, что возникает,
стоял над ним и был сильнее его. Все, что имеет начало, должно иметь и
конец. Мы не можем судить иначе: "недоступно всякому мышлению, что можно, не
бывши вечным, стать вечным". Но недоступное мышлению есть ли вместе с тем и
то, чему не дано осуществиться в действительности? Говорил же нам Киргегард
сам, что, чтоб обрести веру, нужно отказаться от мышления. И тогда смешное и
безумное перестанет быть смешным и безумным, и бесконечно страстное
стремление к конечному получит свое оправдание. И, наоборот, если мышление,
сократовское мышление, т.е. мышление о двух измерениях, в котором
intelligere раздавило ridere, lugere et detestari, восторжествует, если
разум с его "невозможным" и мораль с ее "должен" окажутся предвечными и
восторжествуют, вера, рождающаяся из lugere et detestari, наряду с
бесконечным стремлением к конечному, окажется безумной, ненужной и смешной.
И Св. Писание в свой черед придется систематически исправлять или
перетолковывать, чтоб и оно не оказалось смешным и безумным.
Как это ни странно, Киргегард шел сразу обоими путями, и это,
по-видимому, был наиболее или даже единственно для него доступный способ
хоть сколько-нибудь справиться с одолевшими и постоянно выбивавшими его из
обычной колеи человеческого существования вопросами.
Мы знаем, что ему пришлось устранить змея из библейского сказания о
грехопадении. Змей не соответствовал и даже оскорблял наши
религиозно-этические идеалы. Грех, по человеческому пониманию, не мог и не
должен был войти в души извне. Не может Киргегард примириться тоже со
словами Св. Писания о том, что солнце восходит равно над грешниками и
праведниками. Каждый раз, когда что-нибудь ему об этом напоминает, он
приходит в негодование и решительно протестует: в нашем мире, в мире
материальном, оно действительно так обстоит, но в мире духа - "закон"
другой. Там "кто не работает, тот не ест", там солнце не восходит над злыми,
только над добрыми. Он не раз говорит об этом даже в своих ранних
произведениях - в "Entweder-Oder" и "Begriff der Andst". И нужно признать,
что тут соблюдена строгая последовательность. Раз приходится из сказания о
грехопадении устранить змея, чтоб дать удовлетворение этическому, то никак
нельзя в Новом Завете сохранить слова Иисуса о солнце, равно восходящем над
праведниками и грешниками. Грешники - это ведь и есть злое - этическое
никогда не допустит, чтоб осужденное им не было осуждено и Богом. Если же
Бог, т.е. религиозное, воспротивится, этическое и его осудит. Оно одно,
только оно решает, что такое добро, что такое зло, что такое грех, что такое
справедливость. Сократ учил, что боги не властны над этическим: святое
святое не потому, что его любят боги, а боги любят святое, потому что оно
святоcxxxi. Для Сократа добро, как и разум, предвечны, несотворены и от
Бога, который сотворил мир, совершенно независимы. Для него, поэтому, было
бы величайшим кощунством допущение, что грех пришел от дерева познания.
Наоборот: все грехи происходят от неведения. Несомненно тоже, что грех
требует возмездия: грешникам и солнце не должно светить, и дождь не должен
давать освежающей прохлады. Грешники попадают в безраздельную власть
этического. Этическое не может вернуть человеку оторванную ногу, погибших
детей, возлюбленную. Но казнить оно умеет: Киргегард достаточно рассказал
нам об этом в своем ответе Фальстафу.
XII. ВЛАСТЬ ЗНАНИЯ
Суеверие приписывает объективности власть головы Медузы, превращающей
субъективность в камень, а отсутствие свободы лишает человека возможности
разрушить чары.
Киргегард
Предвечное, несотворенное "этическое" ничего не может дать человеку, но
оно умеет требовать. И даже так: чем меньше оно может дать, тем больше оно
требует. Если бы Киргегард в этом случае тоже захотел "идти до конца", он
должен был бы и на евангельские слова о солнце, восходящем и над
праведниками, и над грешниками, ответить так же, как он ответил Фальстафу.
И, в сущности, - выражения другие - но смысл его страстных "назидательных
речей", собранных в книге "Жизнь и деяния любви"cxxxii, сводится к этому.
Она вся целиком посвящена развитию того положения, что сущность отношения
человека к Богу определяется заповедью: "ты должен любить". Ты должен любить
Бога, ты должен любить ближнего, ты должен любить страдания и ужасы жизни,
ты должен, ты должен, ты должен. Когда Киргегард начинает говорить на тему
"ты должен" - он неисчерпаем. Мысль о том, что из отношения человека к Богу
может быть устранен момент "ты должен", представляется ему подавляющей,
прямо чудовищной. Он не боится открыто заявить: "Отвратительное время
крепостного права - прошло, человечество думает, что оно сделает еще шаг
вперед, если оно отменит зависимость людей от Бога, которому каждый из нас
принадлежит (не по рождению, а потому, что создан из ничего), и в такой
мере, в какой ни один раб не принадлежал своему земному господину"73.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
все необходимо. Его Бог - необходимость. Это значит, что у него нет Бога"70.
Но если там, где необходимость, - там нет Бога и если прощение грехов влечет
с необходимостью утрату молодости и беспечности (может быть, оно с такой же
необходимостью влечет и другие, еще более страшные, утраты!), стало быть,
прощение грехов пришло не от Бога, а оттуда, откуда умозрительная философия
добывала свои метафизические утешения. "Безумная борьба о возможности"
кончилась полной неудачей: хозяином в мире "конечного" оказался не рыцарь
веры, а необходимость, и идеал человеческий уже вполне осуществлен рыцарем
покорности. Бедному юноше никогда не достанется царская дочь, Иову - не
видать своих детей, Авраам зарежет Исаака, над самим Киргегардом люди будут
потешаться как над полоумным чудаком. И от нас еще потребуется, чтоб мы
признали такое положение вещей естественным, желательным, даже видели в нем
осуществление мудрого предначертания некоего предвечного начала. "Безумие, -
пишет сам Киргегард (и, с точки зрения эстетической, - комично), - если
существо, которого ждет вечность, все силы свои употребляет на то, чтобы
овладеть преходящим и удержать неменяющееся". И в другой раз, в той же
книге: "Абсолютно желать конечного - это противоречие, ибо конечное должно
иметь конец"71. Все это самоочевидные истины, спорить с ними, пока мы
остаемся в плоскости разумного мышления, бесполезно. Но ведь Киргегард звал
нас к Абсурду, который не укладывается в плоскость о двух измерениях и
который предполагает новое, третье измерение как условие постижения истины -
веру, о ней же сказано, что "если у вас будет с горчичное зерно веры - не
будет для вас ничего невозможного... ((?(?( ?((((("((( ?(<()". И дети Иова,
и Авраамов Исаак, и царская дочь, и Регина Ольсен, все это "конечное".
Противоречиво и, стало быть, безумно и смешно стремиться, да еще бесконечно
страстно, к тому, что должно иметь конец72. Если мы спросим себя, откуда к
Киргегарду пришла эта истина, - то едва ли нам придется колебаться в ответе:
она пришла к нему от Сократа, мудрейшего, лучшего из людей, живших до и вне
Св. Писания. И у Сократа она была на своем месте. Сократ знал только Зевса,
а Зевс сам был под властью естественного несотворенного разума, и для него
не все было возможно. Закон возникновения и гибели всего, что возникает,
стоял над ним и был сильнее его. Все, что имеет начало, должно иметь и
конец. Мы не можем судить иначе: "недоступно всякому мышлению, что можно, не
бывши вечным, стать вечным". Но недоступное мышлению есть ли вместе с тем и
то, чему не дано осуществиться в действительности? Говорил же нам Киргегард
сам, что, чтоб обрести веру, нужно отказаться от мышления. И тогда смешное и
безумное перестанет быть смешным и безумным, и бесконечно страстное
стремление к конечному получит свое оправдание. И, наоборот, если мышление,
сократовское мышление, т.е. мышление о двух измерениях, в котором
intelligere раздавило ridere, lugere et detestari, восторжествует, если
разум с его "невозможным" и мораль с ее "должен" окажутся предвечными и
восторжествуют, вера, рождающаяся из lugere et detestari, наряду с
бесконечным стремлением к конечному, окажется безумной, ненужной и смешной.
И Св. Писание в свой черед придется систематически исправлять или
перетолковывать, чтоб и оно не оказалось смешным и безумным.
Как это ни странно, Киргегард шел сразу обоими путями, и это,
по-видимому, был наиболее или даже единственно для него доступный способ
хоть сколько-нибудь справиться с одолевшими и постоянно выбивавшими его из
обычной колеи человеческого существования вопросами.
Мы знаем, что ему пришлось устранить змея из библейского сказания о
грехопадении. Змей не соответствовал и даже оскорблял наши
религиозно-этические идеалы. Грех, по человеческому пониманию, не мог и не
должен был войти в души извне. Не может Киргегард примириться тоже со
словами Св. Писания о том, что солнце восходит равно над грешниками и
праведниками. Каждый раз, когда что-нибудь ему об этом напоминает, он
приходит в негодование и решительно протестует: в нашем мире, в мире
материальном, оно действительно так обстоит, но в мире духа - "закон"
другой. Там "кто не работает, тот не ест", там солнце не восходит над злыми,
только над добрыми. Он не раз говорит об этом даже в своих ранних
произведениях - в "Entweder-Oder" и "Begriff der Andst". И нужно признать,
что тут соблюдена строгая последовательность. Раз приходится из сказания о
грехопадении устранить змея, чтоб дать удовлетворение этическому, то никак
нельзя в Новом Завете сохранить слова Иисуса о солнце, равно восходящем над
праведниками и грешниками. Грешники - это ведь и есть злое - этическое
никогда не допустит, чтоб осужденное им не было осуждено и Богом. Если же
Бог, т.е. религиозное, воспротивится, этическое и его осудит. Оно одно,
только оно решает, что такое добро, что такое зло, что такое грех, что такое
справедливость. Сократ учил, что боги не властны над этическим: святое
святое не потому, что его любят боги, а боги любят святое, потому что оно
святоcxxxi. Для Сократа добро, как и разум, предвечны, несотворены и от
Бога, который сотворил мир, совершенно независимы. Для него, поэтому, было
бы величайшим кощунством допущение, что грех пришел от дерева познания.
Наоборот: все грехи происходят от неведения. Несомненно тоже, что грех
требует возмездия: грешникам и солнце не должно светить, и дождь не должен
давать освежающей прохлады. Грешники попадают в безраздельную власть
этического. Этическое не может вернуть человеку оторванную ногу, погибших
детей, возлюбленную. Но казнить оно умеет: Киргегард достаточно рассказал
нам об этом в своем ответе Фальстафу.
XII. ВЛАСТЬ ЗНАНИЯ
Суеверие приписывает объективности власть головы Медузы, превращающей
субъективность в камень, а отсутствие свободы лишает человека возможности
разрушить чары.
Киргегард
Предвечное, несотворенное "этическое" ничего не может дать человеку, но
оно умеет требовать. И даже так: чем меньше оно может дать, тем больше оно
требует. Если бы Киргегард в этом случае тоже захотел "идти до конца", он
должен был бы и на евангельские слова о солнце, восходящем и над
праведниками, и над грешниками, ответить так же, как он ответил Фальстафу.
И, в сущности, - выражения другие - но смысл его страстных "назидательных
речей", собранных в книге "Жизнь и деяния любви"cxxxii, сводится к этому.
Она вся целиком посвящена развитию того положения, что сущность отношения
человека к Богу определяется заповедью: "ты должен любить". Ты должен любить
Бога, ты должен любить ближнего, ты должен любить страдания и ужасы жизни,
ты должен, ты должен, ты должен. Когда Киргегард начинает говорить на тему
"ты должен" - он неисчерпаем. Мысль о том, что из отношения человека к Богу
может быть устранен момент "ты должен", представляется ему подавляющей,
прямо чудовищной. Он не боится открыто заявить: "Отвратительное время
крепостного права - прошло, человечество думает, что оно сделает еще шаг
вперед, если оно отменит зависимость людей от Бога, которому каждый из нас
принадлежит (не по рождению, а потому, что создан из ничего), и в такой
мере, в какой ни один раб не принадлежал своему земному господину"73.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85