В своей книге "Begriff der Angst" - одном из самых глубоких и наиболее
близко к нему подводящем его произведении - он вплотную подходит к
величайшей загадке, предлагаемой Св. Писанием человеку, - к рассказу о
грехопадении первого человека. Он делает величайшие усилия, чтобы связать
библейское повествование о первородном грехе и библейское понимание веры со
своим личным опытом и освободиться от тех готовых идей, которые он впитал в
себя, изучая творения языческих и христианских философов. "Мысль искать
логического объяснения того, каким образом пришел на землю грех, - пишет он,
- это - глупость, которая могла прийти в голову лишь людям, до смешного
озабоченным во что бы то ни стало все всегда объяснять". И через страницу
снова: "Как пришел грех на землю, каждый человек это должен понять сам -
если же он хочет, чтобы его тут обучал другой, значит, что здесь скрыто
какое-то недоразумение... И, если какая-нибудь наука явится тут со своими
объяснениями - она только все перепутает. Правду говорят, что ученый должен
забыть о самом себе: но именно потому грех и не есть научная проблема"
(подчеркнуто мною. - Л.Ш.)53xcvii.
Но раз так - то что же может нам Киргегард рассказать о грехе? И откуда
он возьмет то, что расскажет? Из Библии? Но Библия и без него для всех
открыта. Причем, как мы сейчас убедимся, он отказывается принимать кое-что
из того, что в Библии рассказывается о падении первого человека. У него есть
какие-то источники осведомления: недаром сказал он нам, что каждый человек
сам должен знать, как пришел на землю грех. Послушаем его: "Невинность есть
неведение. В невинности человек определяется не духовно, а душевно, в
непосредственном единстве с природностью. Дух в человеке еще дремлет. Такое
понимание находится в полном соответствии с Библией, которая не признает за
невинным человеком знания различия между добром и злом". Совершенно
бесспорно обратное: такое понимание не находится ни в каком соответствии с
Библией, но очень похоже на то, как толкует библейское сказание
умозрительная философияxcviii. По Библии, правда, невинный человек, т.е.
человек до падения, не имеет ни знания вообще, ни знания различия между
добром и злом. Но в Библии нет и намека на то, что в человеке, каким он
вышел из рук Творца, дух был усыплен, и еще меньше о том, что знание и
уменье различать добро и зло знаменует собой пробуждение духа в человеке.
Как раз наоборот, весь смысл загадочного сказания о грехопадении именно в
том, что знание и умение различать добро от зла, т.е. то, что принесли ему
плоды с запретного дерева, не пробудило, а усыпило в нем дух. Змей,
соблазняя Еву, точно обещал ей, что, вкусив от этих плодов, люди пробудятся
и будут как Боги. Но ведь змей, по Св. Писанию, был отцом всяческой лжи, и
только люди эллинского воспитания - в древности гностики, а потом все почти
философы - думали иначе и не допускали мысли о том, чтобы знание и уменье
различать между добром и злом могло не пробудить дух усыпленный, а усыпить
дух бодрствующий. Ненавистный Киргегарду Гегель настойчиво и уверенно
повторял, что в истории грехопадения человеческого обманщиком был не змей, а
Бог: змей открыл первым людям истину. Казалось бы, Киргегарду, так пламенно
воспевавшему Абсурд, менее всего пристало связывать со знанием пробуждение
духа, и ему же, догадавшемуся, что рыцарь веры принужден был отстранить
этическое, еще в меньшей степени следовало бы видеть в уменьи отличать добро
от зла духовное преимущество. Но не напрасно он жаловался, что ему не дано
сделать последнее движение веры. Даже в минуты величайшего внутреннего
напряжения, когда вся душа его исступленно рвется к Абсурду, он оглядывается
на "знание", требует Абсурд к контролю, спрашивает (конечно, у разума - у
кого другого можно спросить?): cui est credendum. И потому он, так
беззаветно отдававший свою душу Св. Писанию, не стесняется сказать, что роль
змея в библейском повествовании ему непонятна. Т.е. почти (а может быть, и
не почти) повторить Гегеля: не змей обманывал человека, а Бог!
И все же, несмотря на то, что Киргегард держал про запас право и
возможность контролировать своим разумом то, что ему открывала Библия, все
же он всем существом своим чувствовал глубокую правду ее и даже, пожалуй,
этим своим истолкованием косвенно подтверждал ее, как подтверждал ее и
своими признаниями о том, что не может сделать движение веры и что, если бы
у него была вера, он не ушел бы от Регины. Сейчас же за приведенными выше
словами он продолжает: "В том состоянии (т.е. в состоянии невинности) мир и
спокойствие, но вместе с тем есть и что-то иное: не смятение, не борьба -
ведь бороться-то не из-за чего. Но что же такое? Ничто. Какое действие имеет
Ничто? Оно пробуждает страх. В том и заключается великая тайна невинности,
что она есть в то же время и страх".
Первородный грех, падение первого человека как результат страха пред
Ничто есть основная идея названной выше книги Киргегарда. Надо думать, это -
самая дорогая, самая нужная, самая заветная и наиболее глубоко пережитая им
в его исключительном духовном опыте идея. И все же в приведенных сейчас
словах он дал ей неадекватное выражение. Он говорит: "Великая тайна
невинности в том, что она есть в то же время и страх". Если бы он услышал
такое от кого-нибудь, он наверно бы всполошился и припомнил все, что он
говорил об умозрительной философии и объективной истине, добываемой
умозрительной философией. "Невинность есть в то же время и страх". Кто дает
нам право так выявлять великую тайну невинности? В Библии этого нет, как там
нет даже отдаленного намека о том, что в невинности человек определяется не
духовно, а душевно. Все это, повторяю, Киргегард мог узнать либо от
гностиков, воспринявших от греческих философов вместе с их гносеологическими
идеями также и их аксиологию и, соответственно этому, противопоставлявших
духовное состояние человека - душевному, как нечто высшее, либо от
современных ему мыслителей, подчинившихся гностическим влияниям. Да к тому
же о состоянии невинности и вообще вряд ли нам полагается что-нибудь
"знать". Киргегард подходит к грехопадению со своим собственным опытом, но в
его опыте грешного человека не могло быть никаких данных, чтобы судить о
человеке невинном, т.е. не согрешившем. И менее всего он был вправе
высказывать суждения, что "невинность есть в тоже время и страх". Самое
большее, что он вправе был сказать, это: "Была невинность, потом вдруг,
неизвестно почему и откуда пришел страх". Но Киргегард боится всякого
"верую". Не есть ли этот страх пред "вдруг" уже знакомый страх пред Ничто,
который погубил нашего праотца, но сам не погиб и через тысячи поколений
продолжает передаваться нам, отдаленным потомкам Адама?
Киргегард настаивает, что страх первого человека нужно отличать от
боязни, опасений и других подобных душевных состояний, всегда вызываемых
какими-нибудь определенными причинами: этот страх есть, как он выражается,
"действительность свободы, как возможность до возможности"xcix.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85