В Св.
Писании Киргегард этого найти не мог. Там сказано: вы боги и сыны Всевышнего
все выcxxxiii - и в Евангелии Иоанна (X, 34) повторено (((... (tm)(((cxxxiv.
Если мы вспомним, что еще раньше Киргегард писал, что "этика рассматривает
каждого человека как своего крепостного", то мы без труда догадаемся, откуда
пришла Киргегарду навязчивая идея отождествлять отношения человека к Богу с
отношением крепостного к своему хозяину. И в этом есть своего рода
строжайшая последовательность: отношение человека к заповедям этического,
как и "законам" разума, есть отношение безусловного, рабского подчинения,
тем более страшное и уничтожающее человека, что ни мораль, ни разум и сами
не могут ничем поступиться в своих требованиях: у них ведь нет воли.
Киргегард только не прав, утверждая, что люди из своего отношения к Богу
вытравили этическое "ты должен". Как раз наоборот: из всего, что у людей
связывалось с представлением о Боге, только одно "ты должен" и уцелело для
современного человека. Бог сам давно уже для многих перестал существовать,
но "ты должен" пережило и Бога. Киргегард и на Фальстафа мог обрушиться со
своим "ты должен" и так повелительно говорил, что, пожалуй, мог бы пронять
даже жирного рыцаря. Во всяком случае, Фальстаф скорее поверил бы Киргегарду
и его грозной "вечности", поглощающей все преходящее, чем рассказам Св.
Писания о Боге, без воли которого и волос не упадет с головы человека. Ибо и
"опыт", и "разумение" непрестанно подтверждают Фальстафу, что в мире есть
какая-то сила, равнодушно отнимающая у людей самое для них дорогое, а такой
силы, которая отнятое возвращает, нет. Фальстафа, конечно, никак не убедить,
что разумению и опыту можно противопоставить Абсурд. Он, может быть, Платона
и не читал, но он достаточно прозорлив, чтобы понять, что самое большое
несчастье для человека - это стать (((Т((((('ом и вверить свою судьбу
Абсурду. Он, как и всякий умный человек, ясно видит, что борьба с
объективной истиной ни к чему привести не может и что объективная истина
держится властью несотворенной и никогда ни пред чем не отступающей
Необходимости. При некотором философском образовании он без труда разглядит
органическую связь между необходимым и этическим, ибо эта связь
устанавливается разумом, все благодеяния которого он превосходно оценил за
свою долгую жизнь. Но Киргегард высмеивал объективность. "Суеверие
приписывает объективности власть головы Медузы, превращающей субъективность
в камень, а отсутствие свободы лишает человека возможности разрушить
чары"74, - говорил он в "Страхе и трепете". Он же уверял нас, что "только
заключения страсти, только они одни таковы, что на них можно полагаться"75.
И как много, как вдохновенно он говорил об этом! И все-таки этическое его
соблазнило - соблазнило как раз тем, против чего он предостерегал и себя, и
других: своей объективностью, своей неизменностью. В абсолютном, ничем не
обусловленном, ни с чем не считающемся "ты должен" этического кроется тот же
непреложный, неумолимый, для всех обязательный "закон", которым держатся и
возвещаемые разумом невозможности. Кант, отыскавший синтетические суждения a
priori в разуме теоретическом, обеспечил практическому разуму категорические
императивы, вполне удовлетворяющие все нужды воспеваемого Киргегардом
"этического". Только по недоразумению (может быть, и не вполне
неумышленному) Киргегард, который хорошо знал Канта, мог жаловаться, что
философия устранила этическое. Наоборот, нигде этическому не оказывали
такого разумного и почетного приема, как в областях, на которые простиралась
власть умозрительной философии. Об этом свидетельствует даже "имморалист"
Нитше: стоит, говорит он, этическому только кивнуть головой, и оно переманит
на свою сторону самого "свободного" мыслителя. И тут еще раз нужно
подчеркнуть: очарование этического держится единственно и исключительно его
связью с Необходимостью. Когда и поскольку Киргегард испытывал, что
молодость к нему никогда не вернется, что сам Бог может простить, может
забыть грехи, но не может сделать однажды бывшее не бывшим - а, как мы
видели, такое состояние не раз им овладевало, - он забывал и Авраама, и
Иова, и бедного юношу, полюбившего царскую дочь, и без оглядки бежал обратно
к Сократу и перетолковывал Св. Писание таким образом, чтоб оно не оскорбляло
разума и совести мудрейшего из людей. Бог не может сделать однажды бывшего
не бывшим, он и еще многого сделать не может: вечные истины сильней Бога. У
Бога, как и у его апостолов, нет власти, есть только авторитет: они могут
только грозить и требовать, в лучшем случае - умилять. В одной из своих
назидательных речей на тему о любви и милосердии Киргегард вспоминает начало
III главы Деяний апостольских: "Когда однажды апостол Петр шел в храм, он
встретил паралитика, который просил у него милостыни. Петр же сказал ему:
серебра и золота нет у меня; а что имею, даю тебе: во имя Иисуса Назорея
встань и ходи. И, взяв его за правую руку, поднял. И вдруг укрепились его
ступни и колена и, вскочив, стал и начал ходить". Приведя этот отрывок, он
"поясняет": "Кто может усомниться, что это было делом милосердия? И все же
тут было чудо. Чудо привлекает к себе все наше внимание и отвлекает наше
внимание от милосердия, которое никогда так отчетливо не обнажается, как в
тех случаях, когда оно ничего не может сделать: только тогда ничто не мешает
нам вполне ясно и определенно видеть, что такое милосердие"76. Может быть,
читая эти строки, кой-кто невольно скажет про себя: timeo Danaos et dona
ferentescxxxv. Но, опять-таки, тут есть строгая внутренняя
последовательность. Тут прежде всего налицо та "возвышенность", к которой
этическое, стремящееся во что бы то ни стало вырывать из человеческой души
все "заинтересованности", нас обязывает. Не только Сократ, не только Кант -
Гегель приветствовал бы Киргегарда. Гегель даже шел еще дальше: он
совершенно отвергал евангельские чудеса и возмущался ими, усматривая в них
"насилие над духом". И ведь точно: чудо, о котором рассказывается в
"Деяниях", способно совершенно затмить собой и заставить позабыть все
назидательные речи, которые когда-либо произносились людьми. Это ли не
соблазн? И не лучше было бы, если бы апостол Петр, вместо того, чтоб
излечить расслабленного, как то сделал когда-то и сам Иисус Назорей,
ограничился только словами любви и утешения? Или, если бы сам расслабленный,
поднявшись на ту высоту, где обитает этическое, сказал апостолу: мне твои
чудеса не нужны, я ищу только любви и милосердия, ибо хотя я не Гегель, но
твердо знаю, что чудеса есть насилие над духом. Опять, таким образом,
приходится исправлять или перетолковывать Св. Писание - прилаживать его к
нашим представлениям "о возвышенном и должном", держащимся в пределах
"возможного". Невежественные плотники и рыбаки имели слишком грубое и
наивное, можно сказать, примитивное представление о Боге. Их влекло к чуду,
влекло к Богу, для которого все возможно. Прежде чем принимать их истины,
нужно провести их через строгое мышление Сократа, через его "возможное" и
связанное с "возможным" этическое, т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Писании Киргегард этого найти не мог. Там сказано: вы боги и сыны Всевышнего
все выcxxxiii - и в Евангелии Иоанна (X, 34) повторено (((... (tm)(((cxxxiv.
Если мы вспомним, что еще раньше Киргегард писал, что "этика рассматривает
каждого человека как своего крепостного", то мы без труда догадаемся, откуда
пришла Киргегарду навязчивая идея отождествлять отношения человека к Богу с
отношением крепостного к своему хозяину. И в этом есть своего рода
строжайшая последовательность: отношение человека к заповедям этического,
как и "законам" разума, есть отношение безусловного, рабского подчинения,
тем более страшное и уничтожающее человека, что ни мораль, ни разум и сами
не могут ничем поступиться в своих требованиях: у них ведь нет воли.
Киргегард только не прав, утверждая, что люди из своего отношения к Богу
вытравили этическое "ты должен". Как раз наоборот: из всего, что у людей
связывалось с представлением о Боге, только одно "ты должен" и уцелело для
современного человека. Бог сам давно уже для многих перестал существовать,
но "ты должен" пережило и Бога. Киргегард и на Фальстафа мог обрушиться со
своим "ты должен" и так повелительно говорил, что, пожалуй, мог бы пронять
даже жирного рыцаря. Во всяком случае, Фальстаф скорее поверил бы Киргегарду
и его грозной "вечности", поглощающей все преходящее, чем рассказам Св.
Писания о Боге, без воли которого и волос не упадет с головы человека. Ибо и
"опыт", и "разумение" непрестанно подтверждают Фальстафу, что в мире есть
какая-то сила, равнодушно отнимающая у людей самое для них дорогое, а такой
силы, которая отнятое возвращает, нет. Фальстафа, конечно, никак не убедить,
что разумению и опыту можно противопоставить Абсурд. Он, может быть, Платона
и не читал, но он достаточно прозорлив, чтобы понять, что самое большое
несчастье для человека - это стать (((Т((((('ом и вверить свою судьбу
Абсурду. Он, как и всякий умный человек, ясно видит, что борьба с
объективной истиной ни к чему привести не может и что объективная истина
держится властью несотворенной и никогда ни пред чем не отступающей
Необходимости. При некотором философском образовании он без труда разглядит
органическую связь между необходимым и этическим, ибо эта связь
устанавливается разумом, все благодеяния которого он превосходно оценил за
свою долгую жизнь. Но Киргегард высмеивал объективность. "Суеверие
приписывает объективности власть головы Медузы, превращающей субъективность
в камень, а отсутствие свободы лишает человека возможности разрушить
чары"74, - говорил он в "Страхе и трепете". Он же уверял нас, что "только
заключения страсти, только они одни таковы, что на них можно полагаться"75.
И как много, как вдохновенно он говорил об этом! И все-таки этическое его
соблазнило - соблазнило как раз тем, против чего он предостерегал и себя, и
других: своей объективностью, своей неизменностью. В абсолютном, ничем не
обусловленном, ни с чем не считающемся "ты должен" этического кроется тот же
непреложный, неумолимый, для всех обязательный "закон", которым держатся и
возвещаемые разумом невозможности. Кант, отыскавший синтетические суждения a
priori в разуме теоретическом, обеспечил практическому разуму категорические
императивы, вполне удовлетворяющие все нужды воспеваемого Киргегардом
"этического". Только по недоразумению (может быть, и не вполне
неумышленному) Киргегард, который хорошо знал Канта, мог жаловаться, что
философия устранила этическое. Наоборот, нигде этическому не оказывали
такого разумного и почетного приема, как в областях, на которые простиралась
власть умозрительной философии. Об этом свидетельствует даже "имморалист"
Нитше: стоит, говорит он, этическому только кивнуть головой, и оно переманит
на свою сторону самого "свободного" мыслителя. И тут еще раз нужно
подчеркнуть: очарование этического держится единственно и исключительно его
связью с Необходимостью. Когда и поскольку Киргегард испытывал, что
молодость к нему никогда не вернется, что сам Бог может простить, может
забыть грехи, но не может сделать однажды бывшее не бывшим - а, как мы
видели, такое состояние не раз им овладевало, - он забывал и Авраама, и
Иова, и бедного юношу, полюбившего царскую дочь, и без оглядки бежал обратно
к Сократу и перетолковывал Св. Писание таким образом, чтоб оно не оскорбляло
разума и совести мудрейшего из людей. Бог не может сделать однажды бывшего
не бывшим, он и еще многого сделать не может: вечные истины сильней Бога. У
Бога, как и у его апостолов, нет власти, есть только авторитет: они могут
только грозить и требовать, в лучшем случае - умилять. В одной из своих
назидательных речей на тему о любви и милосердии Киргегард вспоминает начало
III главы Деяний апостольских: "Когда однажды апостол Петр шел в храм, он
встретил паралитика, который просил у него милостыни. Петр же сказал ему:
серебра и золота нет у меня; а что имею, даю тебе: во имя Иисуса Назорея
встань и ходи. И, взяв его за правую руку, поднял. И вдруг укрепились его
ступни и колена и, вскочив, стал и начал ходить". Приведя этот отрывок, он
"поясняет": "Кто может усомниться, что это было делом милосердия? И все же
тут было чудо. Чудо привлекает к себе все наше внимание и отвлекает наше
внимание от милосердия, которое никогда так отчетливо не обнажается, как в
тех случаях, когда оно ничего не может сделать: только тогда ничто не мешает
нам вполне ясно и определенно видеть, что такое милосердие"76. Может быть,
читая эти строки, кой-кто невольно скажет про себя: timeo Danaos et dona
ferentescxxxv. Но, опять-таки, тут есть строгая внутренняя
последовательность. Тут прежде всего налицо та "возвышенность", к которой
этическое, стремящееся во что бы то ни стало вырывать из человеческой души
все "заинтересованности", нас обязывает. Не только Сократ, не только Кант -
Гегель приветствовал бы Киргегарда. Гегель даже шел еще дальше: он
совершенно отвергал евангельские чудеса и возмущался ими, усматривая в них
"насилие над духом". И ведь точно: чудо, о котором рассказывается в
"Деяниях", способно совершенно затмить собой и заставить позабыть все
назидательные речи, которые когда-либо произносились людьми. Это ли не
соблазн? И не лучше было бы, если бы апостол Петр, вместо того, чтоб
излечить расслабленного, как то сделал когда-то и сам Иисус Назорей,
ограничился только словами любви и утешения? Или, если бы сам расслабленный,
поднявшись на ту высоту, где обитает этическое, сказал апостолу: мне твои
чудеса не нужны, я ищу только любви и милосердия, ибо хотя я не Гегель, но
твердо знаю, что чудеса есть насилие над духом. Опять, таким образом,
приходится исправлять или перетолковывать Св. Писание - прилаживать его к
нашим представлениям "о возвышенном и должном", держащимся в пределах
"возможного". Невежественные плотники и рыбаки имели слишком грубое и
наивное, можно сказать, примитивное представление о Боге. Их влекло к чуду,
влекло к Богу, для которого все возможно. Прежде чем принимать их истины,
нужно провести их через строгое мышление Сократа, через его "возможное" и
связанное с "возможным" этическое, т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85