Вера не спрашивает, не вопрошает, не оглядывается.
Вера только взывает к тому, по воле которого все, что есть, есть. И если
умозрительная философия исходит из данного и самоочевидностей и принимает их
как необходимое и неизбежное, то философия экзистенциальная через веру
преодолевает все необходимости. "Верою Авраам повиновался призванию идти в
страну, которую имел получить в наследие, и пошел, сам не зная, куда
идет"ccxxxviii. Чтобы прийти в обетованную землю, не нужно знание, для
знающего человека обетованная земля не существует. Обетованная земля там,
куда пришел верующий, она стала обетованной, потому что туда пришел
верующий: certum quia impossibile ("несомненно - потому что невозможно").
Вера не есть "доверие" к облеченным разумом невидимым истинам, она не
есть и доверие к возвещенным наставниками или св. книгами правилам жизни.
Такая вера есть только менее совершенное познание и свидетельствует о том же
падении человека, что и tertium genus cognitionis (третий род познания)
Спинозы или несотворенные истины Лейбница. Если Бог значит, что нет ничего
невозможного, то вера обозначает, что наступил конец необходимости и всем
порожденным необходимостью каменным "ты должен". Нет истин, занимается заря
свободы: слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый. И нет греха:
Бог принял его на себя и истребил его и все зло, которое с грехом вошло в
мир. Умозрительная философия "объясняет" зло, но объясненное зло не только
сохраняется, не только остается злом, оно оправдывается в своей
необходимости, приемлется и превращается в вечное начало. Экзистенциальная
философия выходит за пределы "объяснений", экзистенциальная философия в
"объяснениях" видит своего злейшего врага. Зло нельзя объяснять, зло нельзя
"принимать" и договариваться с ним, как нельзя принимать грех и
договариваться с грехом: зло можно и должно только истреблять.
Книги Киргегарда, как и его дневники, все его и прямые, и непрямые
высказывания - непрерывное повествование об отчаянной, безумной, судорожной
борьбе человека с первородным грехом и с ужасами жизни, которые пришли от
греха. Разумное мышление и стоящая на его страже мораль - ими же живут и
довольствуются люди - привели Киргегарда к самому страшному, что может быть:
к бессилию. Ему было ниспослано испытать бессилие в самой отвратительной и
позорной форме, в какой оно может проявляться на земле: когда он прикасался
к любимой женщине, она превращалась в тень, в призрак. Хуже - все, к чему он
прикасался, превращалось в призрак: плоды с дерева жизни стали ему
недоступны, все люди во власти смерти, всех подстерегает отчаяние, которое
еще в молодые годы овладело его душой. Но это же отчаяние приподняло его над
плоскостью обычного мышления, и ему тогда открылось, что и само его бессилие
- тоже призрачно. Даже больше: призрачность человеческого бессилия порой
открывалась ему еще непосредственнее, еще осязательнее, чем призрачность
существования. Бессилие было и бессилия не было: бессилие обнаруживалось как
страх пред несуществующим, пред несотворенным, пред Ничто. Ничто, которого
нет, прошло вслед за грехом в жизнь и покорило себе человека. Спекулятивная
философия, сама порожденная и раздавленная первородным грехом, не может
отогнать от нас Ничто. Наоборот: она его призывает, она связывает его
неразрывными узами со всем бытием. И пока знание, пока умное зрение будет
для нас источником истины, Ничто останется хозяином жизни.
Киргегард испытал все это с такой непосредственностью и мучительностью, с
какой редко кому на земле доводилось испытывать что-либо: оттого мало кто
умел так подлинно рассказать о грехе как о бессилии воли, как он. Оттого
тоже редко кто умел и хотел так безудержно, так неистово, с таким упоением
прославлять прокладывающий дорогу вере Абсурд. Он не мог сделать "движения
веры" - его воля была парализована, "в обмороке". Но он ненавидел и
проклинал свое бессилие со всей страстью, на которую человек способен. Не
есть ли это уже первое "движение" веры? Не есть ли это сама вера? Подлинная,
истинная вера? Он отверг вечные истины разума, он расшатал непоколебимые
устои морали. Если разум есть высшее, если мораль есть высшее - Авраам
погиб, Иов погиб, все люди погибли: "неизменность", пропитавшая собой
несотворенные истины, как гигантский удав задушит в своих страшных объятиях
все живое, даже самого Бога.
Ex audituccxxxix, из Писания дошла до Киргегарда благая Весть, что для
Бога все возможно, что для Бога нет невозможного. И вот, когда все
возможности для него окончились или, вернее, потому, что все возможности для
него окончились, он бросился на донесшийся до него зов. Историческое
христианство, живущее в мире и добром согласии с нашим разумом и нашей
моралью, стало для него тем чудовищем, qua occisa homo non potest vivere.
Историческое христианство, применяющееся к средним условиям человеческого
существования, забыло Бога, отказалось от Бога: оно довольствуется
"возможностями", вперед убежденное, что и Бог должен довольствоваться
возможным: христиане, как выражался Киргегард, отменили Христа.
При жизни Киргегарда не хотели слушать. После смерти его книги стали все
больше и больше читать и он приобрел всемирную известность. Но дано ли
экзистенциальной философии восторжествовать над философией умозрительной?
Дано ли Киргегарду стать "учителем человечества"? Все равно. Может быть, и
не нужно, чтобы он стал "учителем", верней всего, что не нужно. Голос
Киргегарда был и, надо думать, навсегда останется голосом вопиющего в
пустыне. Экзистенциальная философия, устремленная к Богу, для которого все
возможно, открывает, что Бог ни к чему не принуждает, что Его истина ни на
кого не нападает и сама ничем не защищена, что Бог сам свободен и сотворил
человека таким же свободным, как и он. Но concupiscentia invincibilis
падшего человека, человека, вкусившего от плодов дерева познания, больше
всего боится божественной свободы и жадно стремится к всеобщим и необходимым
истинам. Может ли "разумный" человек допустить, что Бог, услышав вопль не
своего возлюбленного Сына, и даже не Авраама или Иова, а кандидата теологии
Серена Киргегарда, раздробил каменную Неизменность, навязанную ему нашим
мышлением, и вознес смешной, жалкий и смешной случай из его жизни на уровень
всемирно-исторического события? Что Он освободил его от чар дерева познания
и ему, состарившемуся еще во чреве матери, вернул ту молодость души и ту
непосредственность, которые дают доступ к дереву жизни? Что бесконечно
страстное стремление Киргегарда к конечному - несмотря на то, что оно
заключает в себе внутреннее противоречие и потому, на человеческую оценку,
является и невозможным, и бессмысленным, на божескую оценку оказалось
отнесенным к тому "единому на потребу", которому дано восторжествовать над
всеми "невозможно" и "ты должен"?113 Двух ответов на этот вопрос быть не
может. Оттого Киргегард обращается не к разуму и морали, требующим
покорности, а к Абсурду и Вере, благословляющим дерзновения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Вера только взывает к тому, по воле которого все, что есть, есть. И если
умозрительная философия исходит из данного и самоочевидностей и принимает их
как необходимое и неизбежное, то философия экзистенциальная через веру
преодолевает все необходимости. "Верою Авраам повиновался призванию идти в
страну, которую имел получить в наследие, и пошел, сам не зная, куда
идет"ccxxxviii. Чтобы прийти в обетованную землю, не нужно знание, для
знающего человека обетованная земля не существует. Обетованная земля там,
куда пришел верующий, она стала обетованной, потому что туда пришел
верующий: certum quia impossibile ("несомненно - потому что невозможно").
Вера не есть "доверие" к облеченным разумом невидимым истинам, она не
есть и доверие к возвещенным наставниками или св. книгами правилам жизни.
Такая вера есть только менее совершенное познание и свидетельствует о том же
падении человека, что и tertium genus cognitionis (третий род познания)
Спинозы или несотворенные истины Лейбница. Если Бог значит, что нет ничего
невозможного, то вера обозначает, что наступил конец необходимости и всем
порожденным необходимостью каменным "ты должен". Нет истин, занимается заря
свободы: слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый. И нет греха:
Бог принял его на себя и истребил его и все зло, которое с грехом вошло в
мир. Умозрительная философия "объясняет" зло, но объясненное зло не только
сохраняется, не только остается злом, оно оправдывается в своей
необходимости, приемлется и превращается в вечное начало. Экзистенциальная
философия выходит за пределы "объяснений", экзистенциальная философия в
"объяснениях" видит своего злейшего врага. Зло нельзя объяснять, зло нельзя
"принимать" и договариваться с ним, как нельзя принимать грех и
договариваться с грехом: зло можно и должно только истреблять.
Книги Киргегарда, как и его дневники, все его и прямые, и непрямые
высказывания - непрерывное повествование об отчаянной, безумной, судорожной
борьбе человека с первородным грехом и с ужасами жизни, которые пришли от
греха. Разумное мышление и стоящая на его страже мораль - ими же живут и
довольствуются люди - привели Киргегарда к самому страшному, что может быть:
к бессилию. Ему было ниспослано испытать бессилие в самой отвратительной и
позорной форме, в какой оно может проявляться на земле: когда он прикасался
к любимой женщине, она превращалась в тень, в призрак. Хуже - все, к чему он
прикасался, превращалось в призрак: плоды с дерева жизни стали ему
недоступны, все люди во власти смерти, всех подстерегает отчаяние, которое
еще в молодые годы овладело его душой. Но это же отчаяние приподняло его над
плоскостью обычного мышления, и ему тогда открылось, что и само его бессилие
- тоже призрачно. Даже больше: призрачность человеческого бессилия порой
открывалась ему еще непосредственнее, еще осязательнее, чем призрачность
существования. Бессилие было и бессилия не было: бессилие обнаруживалось как
страх пред несуществующим, пред несотворенным, пред Ничто. Ничто, которого
нет, прошло вслед за грехом в жизнь и покорило себе человека. Спекулятивная
философия, сама порожденная и раздавленная первородным грехом, не может
отогнать от нас Ничто. Наоборот: она его призывает, она связывает его
неразрывными узами со всем бытием. И пока знание, пока умное зрение будет
для нас источником истины, Ничто останется хозяином жизни.
Киргегард испытал все это с такой непосредственностью и мучительностью, с
какой редко кому на земле доводилось испытывать что-либо: оттого мало кто
умел так подлинно рассказать о грехе как о бессилии воли, как он. Оттого
тоже редко кто умел и хотел так безудержно, так неистово, с таким упоением
прославлять прокладывающий дорогу вере Абсурд. Он не мог сделать "движения
веры" - его воля была парализована, "в обмороке". Но он ненавидел и
проклинал свое бессилие со всей страстью, на которую человек способен. Не
есть ли это уже первое "движение" веры? Не есть ли это сама вера? Подлинная,
истинная вера? Он отверг вечные истины разума, он расшатал непоколебимые
устои морали. Если разум есть высшее, если мораль есть высшее - Авраам
погиб, Иов погиб, все люди погибли: "неизменность", пропитавшая собой
несотворенные истины, как гигантский удав задушит в своих страшных объятиях
все живое, даже самого Бога.
Ex audituccxxxix, из Писания дошла до Киргегарда благая Весть, что для
Бога все возможно, что для Бога нет невозможного. И вот, когда все
возможности для него окончились или, вернее, потому, что все возможности для
него окончились, он бросился на донесшийся до него зов. Историческое
христианство, живущее в мире и добром согласии с нашим разумом и нашей
моралью, стало для него тем чудовищем, qua occisa homo non potest vivere.
Историческое христианство, применяющееся к средним условиям человеческого
существования, забыло Бога, отказалось от Бога: оно довольствуется
"возможностями", вперед убежденное, что и Бог должен довольствоваться
возможным: христиане, как выражался Киргегард, отменили Христа.
При жизни Киргегарда не хотели слушать. После смерти его книги стали все
больше и больше читать и он приобрел всемирную известность. Но дано ли
экзистенциальной философии восторжествовать над философией умозрительной?
Дано ли Киргегарду стать "учителем человечества"? Все равно. Может быть, и
не нужно, чтобы он стал "учителем", верней всего, что не нужно. Голос
Киргегарда был и, надо думать, навсегда останется голосом вопиющего в
пустыне. Экзистенциальная философия, устремленная к Богу, для которого все
возможно, открывает, что Бог ни к чему не принуждает, что Его истина ни на
кого не нападает и сама ничем не защищена, что Бог сам свободен и сотворил
человека таким же свободным, как и он. Но concupiscentia invincibilis
падшего человека, человека, вкусившего от плодов дерева познания, больше
всего боится божественной свободы и жадно стремится к всеобщим и необходимым
истинам. Может ли "разумный" человек допустить, что Бог, услышав вопль не
своего возлюбленного Сына, и даже не Авраама или Иова, а кандидата теологии
Серена Киргегарда, раздробил каменную Неизменность, навязанную ему нашим
мышлением, и вознес смешной, жалкий и смешной случай из его жизни на уровень
всемирно-исторического события? Что Он освободил его от чар дерева познания
и ему, состарившемуся еще во чреве матери, вернул ту молодость души и ту
непосредственность, которые дают доступ к дереву жизни? Что бесконечно
страстное стремление Киргегарда к конечному - несмотря на то, что оно
заключает в себе внутреннее противоречие и потому, на человеческую оценку,
является и невозможным, и бессмысленным, на божескую оценку оказалось
отнесенным к тому "единому на потребу", которому дано восторжествовать над
всеми "невозможно" и "ты должен"?113 Двух ответов на этот вопрос быть не
может. Оттого Киргегард обращается не к разуму и морали, требующим
покорности, а к Абсурду и Вере, благословляющим дерзновения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85