такого
различия не было. Для Бога и для Адама, пока он шел пред Богом, не было зла:
все в мироздании было добро зело. Змей, обещавший человеку, что, вкусив с
дерева познания, он сравнится с Богом, знающим разницу между добром и злом,
дважды обманул его. Человек с Богом не сравнился, и у Бога нет вообще
знания, и, в частности, знания добра и зла, в котором падший человек,
человек, завороженный предательскими чарами Ничто, полагает и поныне свое
высшее качество. Сократ, мудрейший из людей, несравненный гений, был
величайшим грешником - он был не свободным Сократом, каким он себя мнил, он
был околдованным, скованным Сократом, ((((?((( ((((?(((cx. Страх пред
показанным ему искусителем Ничто парализовал его волю. Притом он даже не
подозревает, что его воля парализована. Он убежден, что его воля свободна и
что направляющий эту волю разум есть лучшее и в нем, и в каждом человеке, он
верит, что обещание eritis sicut dei scientes bonum et malum осуществилось,
что он стал как Бог, и стал как Бог потому, что он "знает". В этом смысл
приводимых самим Киргегардом слов ап. Павла: "все, что не от веры, есть
грех". Самый тяжкий, смертный грех есть познание, к которому так жадно
стремится наш разум. Оттого-то Киргегард так рвался к Абсурду и
предостерегал от притязаний этического. Разум с его жадным стремлением
(повторю еще раз - concupiscentia invincibilis) к необходимым истинам и
добро с его категорическими требованиями и есть то, что человеку принесли
плоды от запретного дерева. От этих плодов человек обессилел и потерял
способность видеть в своем бессилии несчастье, потерял желание бороться с
ним. Он превратился в рыцаря покорности, он в покорности видит свою заслугу,
свою добродетель, а познание отождествляет с истиной. Он утратил свободу -
но не ужасается этому, а считает, что этому так и быть полагается, что
свободы нет и быть не может, что мир держится принуждением, которое получает
свое выражение в "законах" бытия, отождествляемых им с истиной, и "законах"
долженствования, совокупность которых составляет его мораль. Назначение свое
он видит в том, чтоб познавать законы бытия и осуществлять в своей жизни
законы морали: facienti quod in se est deus non denegat gratiam ("тому, кто
делает что в его силах, Бог не отказывает в благодати")cxi. Как ни странно
это покажется, но в мышлении Киргегарда, при всей его безудержности,
постоянно намечается какой-то уклон в сторону того понимания греха, которое
усвоила себе умозрительная философия. Оттого он и сказал, что невинный Адам
не знал еще различия между добром и злом. Но в таком случае снова приходится
спросить: при чем тут тогда Иов с его воплями, Авраам с его страшной жертвой
и ап. Павел с его утверждением, что все, что не от веры, есть грех? И что
сталось с Парадоксом, что сталось с Абсурдом? Ведь Абсурд потому и есть
Абсурд, что не хочет высвободиться от всякого рода "законов", что он с
"законами" не мирится, а им противоборствует. Сам Киргегард говорит нам:
"Вера там начинается, где кончается мышление"59. Или еще так: "Вера есть
парадокс, в силу которого отдельный человек стоит выше общего... или что
отдельный человек как отдельный человек находится в абсолютном отношении к
абсолютному"60. И это все не случайно брошенные им мысли - вера для
Киргегарда есть conditio sine qua non экзистенциальной философии. Но если
это так, то можно ли искать "законов", когда мы вступаем в область, где вера
борется с грехом? И есть ли грех нарушение закона? Т.е. есть ли грех - вина?
Надо опять сказать, что Киргегард проявляет постоянную готовность подменять
понятие греха понятием вины. А между тем, если мы хотим дать себе отчет, чем
языческое представление о грехе отличается от библейского, то нужно прежде
всего сказать себе, что в то время, как для язычества понятие вины
совершенно исчерпывало и покрывало собою понятие греха, для Св. Писания эти
понятия даже не противоположные, а просто ни в чем меж собою не
соприкасающиеся. Есть замечательная русская поговорка: кто Богу не грешен и
царю не виноват. В противоположность тому, что писал Киргегард, именно, как
мы видели, в язычестве грех всегда предполагал злую волю, и потому (?((((((,
т.е. очищение, есть то, что, по Платону, составляет сущность философии. "С
родом богов не дано соединиться тому, кто не философствовал и не ушел с
земли очищенным", - говорит Сократ в "Федоне" (Phaed. 82c), давая в этих
словах выражение своей заветнейшей мысли. С другой стороны, в "Государстве"
(613, a) мы читаем: "Бог никогда не оставляет человека, который старается
быть справедливым, упражняется в добродетели и т.д.". Соответственно этому
пятьдесят третья глава пророка Исайи об отроке, принявшем на себя все грехи
наши, глава, в которой христианство видит пророчество о явлении и миссии
Христа, для язычества не могла не быть величайшим соблазном, решительным
вызовом и разуму, и совести язычества. Переложить свои грехи на другого и
невозможно, и в последней степени предосудительно. Столь же вызывающими и
соблазнительными были для язычества и другие слова Исайи, которые ап. Павел
приводит в своем Послании (Рим. Х, 20) как образец дивного дерзновения:
(((...(( (? ?((((((? ((? (?(((cxii ("Я открылся не искавшим меня, я ответил
не вопрошавшим обо мне") (Ис. 65, 1). Человеческий разум ясно и отчетливо
видит и признает как самоочевидную истину, что нет никакой возможности
перенести с себя грех на другого, и всегда следующая за разумом совесть
определенно и категорически заявляет, что переваливать свой грех (свою вину)
на другого безнравственно. И вот тут более, чем когда бы то ни было, уместно
вспомнить киргегардовский Абсурд или, лучше, подлинные слова Тертуллиана,
которые в сокращенной формулировке credo quia absurdum дошли до Киргегарда.
У Тертуллиана в De carne Christicxiii мы читаем: "crucifixus est Dei filius,
non pudet quia pudendum est, et mortuus est dei filius, prorsus credibile
quia ineptum est, et sepultus ressurexit, certum est quia impossibile"cxiv.
Тертуллиан услышал от пророков и апостолов, что все pudenda нашей морали
и все impossibilia нашего разума были внушением враждебной силы, сковавшей
волю человека, и в этой загадочной силе он почувствовал, как впоследствии
Лютер, bellua qua non occisa homo non potest viverecxv. Для Бога нет
невозможного, у Бога нет постыдного. Стыд, который Алкивиаду, по его словам,
принес Сократcxvi, самому Сократу был передан согрешившим Адамом. Невинность
не знала стыда, по Писанию, и стыд невинности был не нужен.
Все это парадокс, все это Абсурд, но ведь пророчество 53-й главы Исайи
может войти в наше сознание только под прикрытием Абсурда и Парадокса.
"Понять", что безгрешный принял на себя грехи, нельзя. Еще менее понятно,
что таким образом можно было грех истребить, вырвать с корнем из бытия: ведь
это все равно, что сделать однажды бывшее небывшим. Естественно, что самые
глубокие и верующие люди всеми силами стремились переманить разум и мораль
на сторону истины откровения. У Бонавентуры мы читаем: "Non est pejoris
conditionis veritas fidei nostrae quam aliae veritates; sed in aliis
veritatibus ita est, ut omnis (veritas) qua potest per rationem impugnari,
potest et debet per rationem defendi; ergo, pari ratione, et veritas fidei
nostrae" ("Истина нашей веры не в худшем положении, чем другие истины;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
различия не было. Для Бога и для Адама, пока он шел пред Богом, не было зла:
все в мироздании было добро зело. Змей, обещавший человеку, что, вкусив с
дерева познания, он сравнится с Богом, знающим разницу между добром и злом,
дважды обманул его. Человек с Богом не сравнился, и у Бога нет вообще
знания, и, в частности, знания добра и зла, в котором падший человек,
человек, завороженный предательскими чарами Ничто, полагает и поныне свое
высшее качество. Сократ, мудрейший из людей, несравненный гений, был
величайшим грешником - он был не свободным Сократом, каким он себя мнил, он
был околдованным, скованным Сократом, ((((?((( ((((?(((cx. Страх пред
показанным ему искусителем Ничто парализовал его волю. Притом он даже не
подозревает, что его воля парализована. Он убежден, что его воля свободна и
что направляющий эту волю разум есть лучшее и в нем, и в каждом человеке, он
верит, что обещание eritis sicut dei scientes bonum et malum осуществилось,
что он стал как Бог, и стал как Бог потому, что он "знает". В этом смысл
приводимых самим Киргегардом слов ап. Павла: "все, что не от веры, есть
грех". Самый тяжкий, смертный грех есть познание, к которому так жадно
стремится наш разум. Оттого-то Киргегард так рвался к Абсурду и
предостерегал от притязаний этического. Разум с его жадным стремлением
(повторю еще раз - concupiscentia invincibilis) к необходимым истинам и
добро с его категорическими требованиями и есть то, что человеку принесли
плоды от запретного дерева. От этих плодов человек обессилел и потерял
способность видеть в своем бессилии несчастье, потерял желание бороться с
ним. Он превратился в рыцаря покорности, он в покорности видит свою заслугу,
свою добродетель, а познание отождествляет с истиной. Он утратил свободу -
но не ужасается этому, а считает, что этому так и быть полагается, что
свободы нет и быть не может, что мир держится принуждением, которое получает
свое выражение в "законах" бытия, отождествляемых им с истиной, и "законах"
долженствования, совокупность которых составляет его мораль. Назначение свое
он видит в том, чтоб познавать законы бытия и осуществлять в своей жизни
законы морали: facienti quod in se est deus non denegat gratiam ("тому, кто
делает что в его силах, Бог не отказывает в благодати")cxi. Как ни странно
это покажется, но в мышлении Киргегарда, при всей его безудержности,
постоянно намечается какой-то уклон в сторону того понимания греха, которое
усвоила себе умозрительная философия. Оттого он и сказал, что невинный Адам
не знал еще различия между добром и злом. Но в таком случае снова приходится
спросить: при чем тут тогда Иов с его воплями, Авраам с его страшной жертвой
и ап. Павел с его утверждением, что все, что не от веры, есть грех? И что
сталось с Парадоксом, что сталось с Абсурдом? Ведь Абсурд потому и есть
Абсурд, что не хочет высвободиться от всякого рода "законов", что он с
"законами" не мирится, а им противоборствует. Сам Киргегард говорит нам:
"Вера там начинается, где кончается мышление"59. Или еще так: "Вера есть
парадокс, в силу которого отдельный человек стоит выше общего... или что
отдельный человек как отдельный человек находится в абсолютном отношении к
абсолютному"60. И это все не случайно брошенные им мысли - вера для
Киргегарда есть conditio sine qua non экзистенциальной философии. Но если
это так, то можно ли искать "законов", когда мы вступаем в область, где вера
борется с грехом? И есть ли грех нарушение закона? Т.е. есть ли грех - вина?
Надо опять сказать, что Киргегард проявляет постоянную готовность подменять
понятие греха понятием вины. А между тем, если мы хотим дать себе отчет, чем
языческое представление о грехе отличается от библейского, то нужно прежде
всего сказать себе, что в то время, как для язычества понятие вины
совершенно исчерпывало и покрывало собою понятие греха, для Св. Писания эти
понятия даже не противоположные, а просто ни в чем меж собою не
соприкасающиеся. Есть замечательная русская поговорка: кто Богу не грешен и
царю не виноват. В противоположность тому, что писал Киргегард, именно, как
мы видели, в язычестве грех всегда предполагал злую волю, и потому (?((((((,
т.е. очищение, есть то, что, по Платону, составляет сущность философии. "С
родом богов не дано соединиться тому, кто не философствовал и не ушел с
земли очищенным", - говорит Сократ в "Федоне" (Phaed. 82c), давая в этих
словах выражение своей заветнейшей мысли. С другой стороны, в "Государстве"
(613, a) мы читаем: "Бог никогда не оставляет человека, который старается
быть справедливым, упражняется в добродетели и т.д.". Соответственно этому
пятьдесят третья глава пророка Исайи об отроке, принявшем на себя все грехи
наши, глава, в которой христианство видит пророчество о явлении и миссии
Христа, для язычества не могла не быть величайшим соблазном, решительным
вызовом и разуму, и совести язычества. Переложить свои грехи на другого и
невозможно, и в последней степени предосудительно. Столь же вызывающими и
соблазнительными были для язычества и другие слова Исайи, которые ап. Павел
приводит в своем Послании (Рим. Х, 20) как образец дивного дерзновения:
(((...(( (? ?((((((? ((? (?(((cxii ("Я открылся не искавшим меня, я ответил
не вопрошавшим обо мне") (Ис. 65, 1). Человеческий разум ясно и отчетливо
видит и признает как самоочевидную истину, что нет никакой возможности
перенести с себя грех на другого, и всегда следующая за разумом совесть
определенно и категорически заявляет, что переваливать свой грех (свою вину)
на другого безнравственно. И вот тут более, чем когда бы то ни было, уместно
вспомнить киргегардовский Абсурд или, лучше, подлинные слова Тертуллиана,
которые в сокращенной формулировке credo quia absurdum дошли до Киргегарда.
У Тертуллиана в De carne Christicxiii мы читаем: "crucifixus est Dei filius,
non pudet quia pudendum est, et mortuus est dei filius, prorsus credibile
quia ineptum est, et sepultus ressurexit, certum est quia impossibile"cxiv.
Тертуллиан услышал от пророков и апостолов, что все pudenda нашей морали
и все impossibilia нашего разума были внушением враждебной силы, сковавшей
волю человека, и в этой загадочной силе он почувствовал, как впоследствии
Лютер, bellua qua non occisa homo non potest viverecxv. Для Бога нет
невозможного, у Бога нет постыдного. Стыд, который Алкивиаду, по его словам,
принес Сократcxvi, самому Сократу был передан согрешившим Адамом. Невинность
не знала стыда, по Писанию, и стыд невинности был не нужен.
Все это парадокс, все это Абсурд, но ведь пророчество 53-й главы Исайи
может войти в наше сознание только под прикрытием Абсурда и Парадокса.
"Понять", что безгрешный принял на себя грехи, нельзя. Еще менее понятно,
что таким образом можно было грех истребить, вырвать с корнем из бытия: ведь
это все равно, что сделать однажды бывшее небывшим. Естественно, что самые
глубокие и верующие люди всеми силами стремились переманить разум и мораль
на сторону истины откровения. У Бонавентуры мы читаем: "Non est pejoris
conditionis veritas fidei nostrae quam aliae veritates; sed in aliis
veritatibus ita est, ut omnis (veritas) qua potest per rationem impugnari,
potest et debet per rationem defendi; ergo, pari ratione, et veritas fidei
nostrae" ("Истина нашей веры не в худшем положении, чем другие истины;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85