.. Одновременность - в
этом все дело. Представьте себе свидетеля истины, т.е. человека,
подражающего образцу. Он терпел всякие обиды, преследования и все выносил,
долго выносил. В конце концов его казнят, казнь, к которой его присуждают,
ужасна. Его сжигают, сжигают с изысканной жестокостью на медленном огне.
Представь себе это. Христианство и серьезность дела требуют от тебя, чтобы
ты наглядно представил себе все это, так наглядно, как если бы ты был
современником этого человека и признавал его тем, чем он был на самом деле.
В этом серьезность христианства"101clxxii. И еще - я принужден делать
большие извлечения из писаний Киргегарда, так как мы подошли к тому, что не
только является центральной идеей его философии, но что для всякого живого
человека было и всегда будет предметом его самых напряженных размышлений.
Плотин это называл (? ((((?((((( (самое важное, значительное)clxxiii,
Писание - единым на потребу. "Мы, люди, полагаем, что главное - счастливо
прожить в этом мире. Христианство же считает: все ужасы приходят из мира
иного; ужасы нашего мира сравнительно с ужасами вечности - только детская
забава; и потому задача не в том, чтобы счастливо прожить в этом мире, а в
том, чтобы страданиями добыть себе истинное отношение к вечности. Человек
живет только раз. Если в смертный час ты убедишься, что жил правильно, т.е.
глядел в вечность, - слава и благодарность Богу во веки веков; если нет -
исправить нельзя: все пропало. Человек живет только раз. Пропустишь случай
пострадать или уклонишься от него - никогда уже тебе не поправить дела. Бог
не хочет тебя принудить. Бог любви ни за что на свете никого принуждать не
станет: он достиг бы этим совсем не той цели, которую он себе ставит. Как
может Богу любви прийти на ум насильственно требовать любви?... Бог есть
любовь. Нет человека, который не испытал бы неописуемого блаженства при этой
мысли, особенно когда он дает ей конкретное, личное истолкование: Бог есть
любовь, это значит, что Бог тебя любит. Но сейчас, как только он сообразит,
что быть любимым Богом - это быть обреченным на страдание и убедиться, что
страдания будут нешуточные, - он приходит в ужас. Да, но ведь это от любви.
Ты и отдаленно не представляешь себе, как Он страдает - Он ведь знает, сколь
тяжко и мучительно тебе. Но изменить тут Он не может ничего, потому что
иначе Он должен был бы сам стать чем-то другим, а не любовью"102. Бог не
хочет принуждать человека, говорит Киргегард. Да и как в самом деле
допустить, что Бог принуждает человека? Но принуждение остается - хотя и
вопреки воле Божией. Он тут ничего поделать не может. Власть переходит от
Бога, который принуждать не хочет, который принуждением гнушается, к
Вечности, которая в этом смысле так же беззаботна и равнодушна, как и
этическое: она и хочет, и может принуждать, sine effusione sanguinis,
конечно, - но в ее распоряжении есть такие ужасы, сравнительно с которыми
пролитие крови и все прочие страсти нашего земного существования
представляются ребяческой забавой. Убеждать, просить, усовещивать Вечность
нельзя: у нее, как у этического, нет ушей, чтобы слышать. И тут Бог не имеет
никаких преимуществ пред смертными: у него нет общего языка ни с этическим,
ни с Вечностью. Бог сам страдает, неслыханно страдает, глядя, как Вечность и
этическое расправляются с людьми. Бог ведь есть любовь. И все же он не смеет
и не имеет власти отогнать их, так же, как не смел языческий бог противиться
не им установленному строю бытия. И для Зевса Вечность была последний судья:
слова Киргегарда о том, что если ты в жизни не прошел через страдания, то
все для тебя пропало, есть только вольный перевод платоновских слов о
(?(((((('е и для Платона, как мы помним, тот, кто не философствовал, не
очистился в этой жизни, тот погубил свою душу навеки. Киргегард только гонит
нас еще дальше - хотя все в том же направлении. Платон и греческая философия
не решаются грозить бессмертным. Тут есть, быть может, некоторая
непоследовательность, но их боги каким-то образом минуют (?((((((, да и
людям греческий (?((((((, как я уже говорил, больше старается показывать
свои блаженства, чем обусловливающие эти блаженства ужасы. Ни у одного
греческого философа мы не находим попытки наглядно и ощутительно изобразить
муки, которые испытывает мудрец, попавший в недра раскаленного медного быка.
Фаларийский бык у них играет роль теоретической заслонки от диалектических
выпадов противников: "умное же зрение" всецело поглощено созерцанием
блаженства. "Христианство" же Киргегарда, наоборот, о блаженствах вспоминает
редко, словно нехотя, словно у него нет уверенности, что они кому-нибудь
могут понадобиться. Да и нужны ли в самом деле эти блаженства? И можно ли
принимать писания Киргегарда, не дав себе предварительно труда пройти через
них к его действительным переживаниям?
Вот что он сам рассказывает, и даже не в книге, а в дневнике своем: "В
том, что я записывал в дневники 48 и 49 годов, несомненно часто вплетено и
выдуманное. Нелегко, если человек в такой степени продуктивен, устранить
это. Оно само приходит, как только берешь перо в руки. Наедине с собой я
другой: сдержанный и ясный. Но как начинаешь только писать, тобой овладевает
поэтическая выдумка. И как это странно! У меня нет никакой охоты заносить на
бумагу свои религиозные впечатления и мысли: они имеют для меня слишком
большое значение. И их у меня мало, а написал я пропасть"103. И в другой раз
о том же под заголовком "О себе самом" в дневнике записано: "Молчание,
скрытое в молчании, подозрительно, возбуждает подозрение и как будто бы уже
кое-что выдает, по крайней мере выдает, что нужно молчать. Но молчание,
скрытое под блестящей талантливой беседой, это - подлинное; это и есть
настоящее молчание"104. Таких признаний у Киргегарда немало, и тому, кто
поставил себе задачей подойти ближе к его действительным запросам,
приходится, хочет он того или не хочет, пробиваться через его "блестящие"
разговоры к его "молчанию", которое одно только и может посвятить нас в то,
что Киргегард считает важным, нужным и значительным. И, быть может, из того
немногого, что было действительно выражением его религиозных, т.е. последних
и решающих переживаний его и что крылось не под его увлекательной, порой
ослепляющей литературою, а под его невидимым, как бы не существующим
молчанием, приведенная мною уже раз запись из дневника 1854 года. Она
передает самое существенное: приведу ее поэтому еще раз: "Когда Христос
возопил: Боже мой, Боже мой, отчего ты меня покинул? - это было ужасно для
Христа, и так обычно об этом и рассказывается. Мне кажется, что еще ужаснее
было для Бога слышать это. Быть таким неизменным - это ужасно! Но нет, и это
еще не есть самое ужасное: но быть таким неизменным и все же быть любовью:
глубокая, бесконечная, неисповедимая скорбь". И затем сейчас же прибавляет с
дерзновением, которое никакими сопровождающими его оговорками не может и не
должно быть ослаблено: "Увы, и я, бедный человек, и я испытал это
противоречие, - не быть в состоянии измениться и все же любить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
этом все дело. Представьте себе свидетеля истины, т.е. человека,
подражающего образцу. Он терпел всякие обиды, преследования и все выносил,
долго выносил. В конце концов его казнят, казнь, к которой его присуждают,
ужасна. Его сжигают, сжигают с изысканной жестокостью на медленном огне.
Представь себе это. Христианство и серьезность дела требуют от тебя, чтобы
ты наглядно представил себе все это, так наглядно, как если бы ты был
современником этого человека и признавал его тем, чем он был на самом деле.
В этом серьезность христианства"101clxxii. И еще - я принужден делать
большие извлечения из писаний Киргегарда, так как мы подошли к тому, что не
только является центральной идеей его философии, но что для всякого живого
человека было и всегда будет предметом его самых напряженных размышлений.
Плотин это называл (? ((((?((((( (самое важное, значительное)clxxiii,
Писание - единым на потребу. "Мы, люди, полагаем, что главное - счастливо
прожить в этом мире. Христианство же считает: все ужасы приходят из мира
иного; ужасы нашего мира сравнительно с ужасами вечности - только детская
забава; и потому задача не в том, чтобы счастливо прожить в этом мире, а в
том, чтобы страданиями добыть себе истинное отношение к вечности. Человек
живет только раз. Если в смертный час ты убедишься, что жил правильно, т.е.
глядел в вечность, - слава и благодарность Богу во веки веков; если нет -
исправить нельзя: все пропало. Человек живет только раз. Пропустишь случай
пострадать или уклонишься от него - никогда уже тебе не поправить дела. Бог
не хочет тебя принудить. Бог любви ни за что на свете никого принуждать не
станет: он достиг бы этим совсем не той цели, которую он себе ставит. Как
может Богу любви прийти на ум насильственно требовать любви?... Бог есть
любовь. Нет человека, который не испытал бы неописуемого блаженства при этой
мысли, особенно когда он дает ей конкретное, личное истолкование: Бог есть
любовь, это значит, что Бог тебя любит. Но сейчас, как только он сообразит,
что быть любимым Богом - это быть обреченным на страдание и убедиться, что
страдания будут нешуточные, - он приходит в ужас. Да, но ведь это от любви.
Ты и отдаленно не представляешь себе, как Он страдает - Он ведь знает, сколь
тяжко и мучительно тебе. Но изменить тут Он не может ничего, потому что
иначе Он должен был бы сам стать чем-то другим, а не любовью"102. Бог не
хочет принуждать человека, говорит Киргегард. Да и как в самом деле
допустить, что Бог принуждает человека? Но принуждение остается - хотя и
вопреки воле Божией. Он тут ничего поделать не может. Власть переходит от
Бога, который принуждать не хочет, который принуждением гнушается, к
Вечности, которая в этом смысле так же беззаботна и равнодушна, как и
этическое: она и хочет, и может принуждать, sine effusione sanguinis,
конечно, - но в ее распоряжении есть такие ужасы, сравнительно с которыми
пролитие крови и все прочие страсти нашего земного существования
представляются ребяческой забавой. Убеждать, просить, усовещивать Вечность
нельзя: у нее, как у этического, нет ушей, чтобы слышать. И тут Бог не имеет
никаких преимуществ пред смертными: у него нет общего языка ни с этическим,
ни с Вечностью. Бог сам страдает, неслыханно страдает, глядя, как Вечность и
этическое расправляются с людьми. Бог ведь есть любовь. И все же он не смеет
и не имеет власти отогнать их, так же, как не смел языческий бог противиться
не им установленному строю бытия. И для Зевса Вечность была последний судья:
слова Киргегарда о том, что если ты в жизни не прошел через страдания, то
все для тебя пропало, есть только вольный перевод платоновских слов о
(?(((((('е и для Платона, как мы помним, тот, кто не философствовал, не
очистился в этой жизни, тот погубил свою душу навеки. Киргегард только гонит
нас еще дальше - хотя все в том же направлении. Платон и греческая философия
не решаются грозить бессмертным. Тут есть, быть может, некоторая
непоследовательность, но их боги каким-то образом минуют (?((((((, да и
людям греческий (?((((((, как я уже говорил, больше старается показывать
свои блаженства, чем обусловливающие эти блаженства ужасы. Ни у одного
греческого философа мы не находим попытки наглядно и ощутительно изобразить
муки, которые испытывает мудрец, попавший в недра раскаленного медного быка.
Фаларийский бык у них играет роль теоретической заслонки от диалектических
выпадов противников: "умное же зрение" всецело поглощено созерцанием
блаженства. "Христианство" же Киргегарда, наоборот, о блаженствах вспоминает
редко, словно нехотя, словно у него нет уверенности, что они кому-нибудь
могут понадобиться. Да и нужны ли в самом деле эти блаженства? И можно ли
принимать писания Киргегарда, не дав себе предварительно труда пройти через
них к его действительным переживаниям?
Вот что он сам рассказывает, и даже не в книге, а в дневнике своем: "В
том, что я записывал в дневники 48 и 49 годов, несомненно часто вплетено и
выдуманное. Нелегко, если человек в такой степени продуктивен, устранить
это. Оно само приходит, как только берешь перо в руки. Наедине с собой я
другой: сдержанный и ясный. Но как начинаешь только писать, тобой овладевает
поэтическая выдумка. И как это странно! У меня нет никакой охоты заносить на
бумагу свои религиозные впечатления и мысли: они имеют для меня слишком
большое значение. И их у меня мало, а написал я пропасть"103. И в другой раз
о том же под заголовком "О себе самом" в дневнике записано: "Молчание,
скрытое в молчании, подозрительно, возбуждает подозрение и как будто бы уже
кое-что выдает, по крайней мере выдает, что нужно молчать. Но молчание,
скрытое под блестящей талантливой беседой, это - подлинное; это и есть
настоящее молчание"104. Таких признаний у Киргегарда немало, и тому, кто
поставил себе задачей подойти ближе к его действительным запросам,
приходится, хочет он того или не хочет, пробиваться через его "блестящие"
разговоры к его "молчанию", которое одно только и может посвятить нас в то,
что Киргегард считает важным, нужным и значительным. И, быть может, из того
немногого, что было действительно выражением его религиозных, т.е. последних
и решающих переживаний его и что крылось не под его увлекательной, порой
ослепляющей литературою, а под его невидимым, как бы не существующим
молчанием, приведенная мною уже раз запись из дневника 1854 года. Она
передает самое существенное: приведу ее поэтому еще раз: "Когда Христос
возопил: Боже мой, Боже мой, отчего ты меня покинул? - это было ужасно для
Христа, и так обычно об этом и рассказывается. Мне кажется, что еще ужаснее
было для Бога слышать это. Быть таким неизменным - это ужасно! Но нет, и это
еще не есть самое ужасное: но быть таким неизменным и все же быть любовью:
глубокая, бесконечная, неисповедимая скорбь". И затем сейчас же прибавляет с
дерзновением, которое никакими сопровождающими его оговорками не может и не
должно быть ослаблено: "Увы, и я, бедный человек, и я испытал это
противоречие, - не быть в состоянии измениться и все же любить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85