Сократовская добродетель не спасает человека от греха.
Добродетельный человек есть рыцарь покорности. Он испытал весь позор и весь
ужас, которые связаны с его бессилием пред Необходимостью, и на этом
остановился. Дальше двинуться он уже не может: что-то ему внушило, что
дальше идти некуда, а стало быть, и не нужно.
Почему он остановился? Откуда пришли эти "некуда" и "не нужно"? Откуда
пришла эта покорность и этот культ покорности? Мы знаем: "некуда" открыл
языческому миру разум, "не должно" пришло от этического. Сам Зевс возвестил
их Хризиппу - надо полагать, что Сократ и Платон узнали о них из того же
источника. Покуда человек руководится разумом и преклоняется пред этическим,
эти "некуда" и "не должно" непреоборимы. Не давая себе в том отчета, он,
вместо того, чтобы искать "единого на потребу", отдает себя в распоряжение
"всеобщих и необходимых" суждений, к которым так "жадно стремится" разум и,
вслед за разумом, послушная разуму этика. Да и как можно заподозрить разум и
этику в чем-либо дурном? Они ведь всегда и во всем нас поддерживают. Они
оберегают нас и от потери чести, и от потери гордости! Может ли человеку
прийти на ум, что они своими заботами прикрывали то "ужасное", что
подстерегает нас на каждом шагу? Что они скрывали от человеческого бессилия
и не только его, но и свое собственное бессилие пред Необходимостью? Даже
Зевс, принужденный признаться в ограниченности своих сил, - превращается в
рыцаря покорности и не чувствует, что его бессилие равнозначаще тому, что у
него отнята и честь, и гордость, что он уже не Бог и вседержитель, а такое
же слабое и немощное существо, как Хризипп, Сократ и Платон и какой угодно
первый попавшийся смертный. Зевсу добродетели, конечно, не занимать стать, -
по крайней мере тому Зевсу, которого призывали Хризипп, Платон и Сократ: это
ведь не тот Зевс, народной мифологии и Гомера, которого пришлось Платону
перевоспитывать в "Государстве", - но и он "собственными силами" не все
может сделать. Фальстаф мог бы и к нему обратить свой коварный вопрос:
можешь ты вернуть человеку руку или ногу? Киргегард - так гневно оборвавший
Фальстафа, сам обращается к разуму и этике с вопросами жирного рыцаря:
можете вы вернуть Иову его детей, Аврааму - его Исаака, можете вы отдать
бедному юноше - царскую дочь, мне самому - Регину Ольсен? Если не можете, то
вы не боги, сколько бы нас ни уверяли в противном мудрецы, вы - идолы,
творение, если не рук человеческих, то человеческой фантазии. Бог значит,
что все возможно, что нет ничего невозможного. И вот почему разум, который
утверждает, что власть Бога ограничена и Бог не может выйти за пределы,
поставленные ему самой природой вещей, - не только не вызывает к себе любви,
но вызывает самую тяжелую, упорную, непримиримую ненависть. Вот почему и
"этика", всегда на разум опирающаяся и его прославляющая, должна быть
отстранена. И тогда возникает вопрос, который для спекулятивной философии
представляется совершенно бессмысленным: откуда дано разуму знать, что
возможно и что невозможно? И точно ли ему дано это знать? И затем есть ли
такое знание, есть ли знание вообще? Не эмпирическое, исходящее из опыта -
знание; такое знание не только не удовлетворяет, оно раздражает, оно
оскорбляет разум: сам Кант нам это сказал, а Спиноза заявил, что оскорбление
разума - есть тягчайшее преступление, laesio majestatis. Разум жадно
стремится ко всеобщим и необходимым, несотворенным и ни от кого не зависящим
истинам! Не находится ли сам разум во власти какой-то враждебной ему силы,
так заворожившей его, что случайное и преходящее представляется ему
необходимым и вечным? И этика, внушающая человеку, что покорность есть
высшая добродетель, - не находится ли и она в таком же положении, как и сам
разум? И она заворожена таинственными чарами, и там, где она сулит человеку
блаженство и спасение, его ждет гибель. Надо бежать от разума, надо бежать
от этики, не загадывая вперед, куда придешьxcii. Это и есть парадокс, это и
есть Абсурд, который был скрыт от Сократа, но который открывается в Св.
Писании: когда Аврааму, пишет ап. Павел, нужно было идти в обетованную
землю, он пошел, сам не зная, куда идетxciii.
VII. СТРАХ И НИЧТО
В состоянии невинности мир и спокойствие, но вместе c тем есть и что-то
иное... Но что же такое? Ничто. Какое действие имеет Ничто? Оно возбуждает
страх.
Киргегард
Противоположное греху понятие есть не добродетель, а вера. Вера есть вера
в Бога, для которого все возможно, для которого нет невозможного. Разум
человеческий, однако, не соглашается допустить, что все возможно: для него
это значит положить в основу мироздания безграничный произвол. Дело
нисколько не меняется, если мы, вслед за Киргегардом, скажем, что для Бога
все возможно - ибо в этом заключается признание, что Бог не считается ни с
нашим разумом, ни с нашей моралью. Можно ли вверить свою судьбу Богу, не
убедившись предварительно, что Бог есть разумное и моральное существо? А
что, если Бог безумен, а что, если Бог - зол и жесток? Авраам, который шел,
сам не зная, куда идет - невежда и глупец, Авраам, который занес нож над
своим сыном - преступник и злодей. Это для нас - самоочевидно, тут и спора
быть не может. Даже сам бл. Августин писал, что прежде, чем верить, я должен
спросить себя: cui est credendumxciv. Бог сотворил все: но разум и мораль не
сотворены - они премирны и предвечныxcv.
Тут Киргегард во второй раз столкнулся с идеей греха, какой она
представлялась языческому сознанию и какой она изображена в Св. Писании. Он
нас уверял, что идее греха в определении Сократа не хватало момента "злой
воли". Но мы убедились, что это исторически неверно. Именно язычество
неразрывно связывало грех со злой волей и даже пыталось, прибавлю здесь,
навязать нарождающемуся христианству свое представление о грехе. На этой
почве и завязался знаменитый пелагианский спор. Для Пелагия, выражаясь
словами Киргегарда, понятием, противоположным греху, была добродетель -
оттого он так страстно настаивал на том, что человеку дано своими силами
спастись, и так негодовал против тех, кто уповал не на свои заслуги, а на
Божью благодать. Пелагий, правда, был осужден, но даже и сам бл. Августин,
который первый дал надлежащий отпор Пелагию, никогда не мог (и не хотел!)
отказаться от понимания греха как выражения злой воли, и в истории
теологической мысли мы наблюдаем постоянные попытки (тайные, конечно)
возвращения, под тем или иным предлогом, к пелагианствуxcvi. Люди всегда
были склонны рассчитывать на свои силы и всегда больше доверяли своему
разуму, чем Богу. Киргегард, который, конечно, открещивался от пелагианского
учения и в общем был далек от него, все же не мог вырвать с корнем из своей
души убеждения, что начало греха злая воля и упорство и что добродетели
суждено играть какую-то, и даже не последнюю роль в деле нашего спасения. Не
только не мог, но и не хотел - и, как мы сейчас увидели, скорей не хотел,
чем не мог. Одновременно он, однако, чувствовал, что радикальное различие
между языческим и библейским пониманием греха совсем не в том.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Добродетельный человек есть рыцарь покорности. Он испытал весь позор и весь
ужас, которые связаны с его бессилием пред Необходимостью, и на этом
остановился. Дальше двинуться он уже не может: что-то ему внушило, что
дальше идти некуда, а стало быть, и не нужно.
Почему он остановился? Откуда пришли эти "некуда" и "не нужно"? Откуда
пришла эта покорность и этот культ покорности? Мы знаем: "некуда" открыл
языческому миру разум, "не должно" пришло от этического. Сам Зевс возвестил
их Хризиппу - надо полагать, что Сократ и Платон узнали о них из того же
источника. Покуда человек руководится разумом и преклоняется пред этическим,
эти "некуда" и "не должно" непреоборимы. Не давая себе в том отчета, он,
вместо того, чтобы искать "единого на потребу", отдает себя в распоряжение
"всеобщих и необходимых" суждений, к которым так "жадно стремится" разум и,
вслед за разумом, послушная разуму этика. Да и как можно заподозрить разум и
этику в чем-либо дурном? Они ведь всегда и во всем нас поддерживают. Они
оберегают нас и от потери чести, и от потери гордости! Может ли человеку
прийти на ум, что они своими заботами прикрывали то "ужасное", что
подстерегает нас на каждом шагу? Что они скрывали от человеческого бессилия
и не только его, но и свое собственное бессилие пред Необходимостью? Даже
Зевс, принужденный признаться в ограниченности своих сил, - превращается в
рыцаря покорности и не чувствует, что его бессилие равнозначаще тому, что у
него отнята и честь, и гордость, что он уже не Бог и вседержитель, а такое
же слабое и немощное существо, как Хризипп, Сократ и Платон и какой угодно
первый попавшийся смертный. Зевсу добродетели, конечно, не занимать стать, -
по крайней мере тому Зевсу, которого призывали Хризипп, Платон и Сократ: это
ведь не тот Зевс, народной мифологии и Гомера, которого пришлось Платону
перевоспитывать в "Государстве", - но и он "собственными силами" не все
может сделать. Фальстаф мог бы и к нему обратить свой коварный вопрос:
можешь ты вернуть человеку руку или ногу? Киргегард - так гневно оборвавший
Фальстафа, сам обращается к разуму и этике с вопросами жирного рыцаря:
можете вы вернуть Иову его детей, Аврааму - его Исаака, можете вы отдать
бедному юноше - царскую дочь, мне самому - Регину Ольсен? Если не можете, то
вы не боги, сколько бы нас ни уверяли в противном мудрецы, вы - идолы,
творение, если не рук человеческих, то человеческой фантазии. Бог значит,
что все возможно, что нет ничего невозможного. И вот почему разум, который
утверждает, что власть Бога ограничена и Бог не может выйти за пределы,
поставленные ему самой природой вещей, - не только не вызывает к себе любви,
но вызывает самую тяжелую, упорную, непримиримую ненависть. Вот почему и
"этика", всегда на разум опирающаяся и его прославляющая, должна быть
отстранена. И тогда возникает вопрос, который для спекулятивной философии
представляется совершенно бессмысленным: откуда дано разуму знать, что
возможно и что невозможно? И точно ли ему дано это знать? И затем есть ли
такое знание, есть ли знание вообще? Не эмпирическое, исходящее из опыта -
знание; такое знание не только не удовлетворяет, оно раздражает, оно
оскорбляет разум: сам Кант нам это сказал, а Спиноза заявил, что оскорбление
разума - есть тягчайшее преступление, laesio majestatis. Разум жадно
стремится ко всеобщим и необходимым, несотворенным и ни от кого не зависящим
истинам! Не находится ли сам разум во власти какой-то враждебной ему силы,
так заворожившей его, что случайное и преходящее представляется ему
необходимым и вечным? И этика, внушающая человеку, что покорность есть
высшая добродетель, - не находится ли и она в таком же положении, как и сам
разум? И она заворожена таинственными чарами, и там, где она сулит человеку
блаженство и спасение, его ждет гибель. Надо бежать от разума, надо бежать
от этики, не загадывая вперед, куда придешьxcii. Это и есть парадокс, это и
есть Абсурд, который был скрыт от Сократа, но который открывается в Св.
Писании: когда Аврааму, пишет ап. Павел, нужно было идти в обетованную
землю, он пошел, сам не зная, куда идетxciii.
VII. СТРАХ И НИЧТО
В состоянии невинности мир и спокойствие, но вместе c тем есть и что-то
иное... Но что же такое? Ничто. Какое действие имеет Ничто? Оно возбуждает
страх.
Киргегард
Противоположное греху понятие есть не добродетель, а вера. Вера есть вера
в Бога, для которого все возможно, для которого нет невозможного. Разум
человеческий, однако, не соглашается допустить, что все возможно: для него
это значит положить в основу мироздания безграничный произвол. Дело
нисколько не меняется, если мы, вслед за Киргегардом, скажем, что для Бога
все возможно - ибо в этом заключается признание, что Бог не считается ни с
нашим разумом, ни с нашей моралью. Можно ли вверить свою судьбу Богу, не
убедившись предварительно, что Бог есть разумное и моральное существо? А
что, если Бог безумен, а что, если Бог - зол и жесток? Авраам, который шел,
сам не зная, куда идет - невежда и глупец, Авраам, который занес нож над
своим сыном - преступник и злодей. Это для нас - самоочевидно, тут и спора
быть не может. Даже сам бл. Августин писал, что прежде, чем верить, я должен
спросить себя: cui est credendumxciv. Бог сотворил все: но разум и мораль не
сотворены - они премирны и предвечныxcv.
Тут Киргегард во второй раз столкнулся с идеей греха, какой она
представлялась языческому сознанию и какой она изображена в Св. Писании. Он
нас уверял, что идее греха в определении Сократа не хватало момента "злой
воли". Но мы убедились, что это исторически неверно. Именно язычество
неразрывно связывало грех со злой волей и даже пыталось, прибавлю здесь,
навязать нарождающемуся христианству свое представление о грехе. На этой
почве и завязался знаменитый пелагианский спор. Для Пелагия, выражаясь
словами Киргегарда, понятием, противоположным греху, была добродетель -
оттого он так страстно настаивал на том, что человеку дано своими силами
спастись, и так негодовал против тех, кто уповал не на свои заслуги, а на
Божью благодать. Пелагий, правда, был осужден, но даже и сам бл. Августин,
который первый дал надлежащий отпор Пелагию, никогда не мог (и не хотел!)
отказаться от понимания греха как выражения злой воли, и в истории
теологической мысли мы наблюдаем постоянные попытки (тайные, конечно)
возвращения, под тем или иным предлогом, к пелагианствуxcvi. Люди всегда
были склонны рассчитывать на свои силы и всегда больше доверяли своему
разуму, чем Богу. Киргегард, который, конечно, открещивался от пелагианского
учения и в общем был далек от него, все же не мог вырвать с корнем из своей
души убеждения, что начало греха злая воля и упорство и что добродетели
суждено играть какую-то, и даже не последнюю роль в деле нашего спасения. Не
только не мог, но и не хотел - и, как мы сейчас увидели, скорей не хотел,
чем не мог. Одновременно он, однако, чувствовал, что радикальное различие
между языческим и библейским пониманием греха совсем не в том.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85