"Опыт" его уже не раздражает, а удовлетворяет, и
он считает, что задача философии окончена. Пусть пытками - но и человек, и
Бог приведены к повиновению. Мир должен быть несовершенным, зло истребить
невозможно. Конечно, если бы было иначе: если бы истины были не вечные
истины, а сотворенные, человек же был не сотворенным, а вечным, то в зле бы
и надобности не было. Или, если бы истинам не удалось пробраться в разумение
Бога, не испросивши его соизволения, то злу тоже не нашлось бы места в
мироздании. Но Лейбницу, вернее, умозрительной философии, до этого дела нет.
Ей главное охранить истины, - а как будет с человеком, как будет с Богом, до
этого ей нет заботы. Или того хуже: сущность умозрительной философии в том
именно и состоит, чтоб раз навсегда отказаться от мысли в каком-либо смысле
ограничить власть истины. Оттуда такое непоколебимое убеждение у Лейбница,
что самый акт творения предполагает уже несовершенство и что человек до
грехопадения, т.е. такой человек, каким он вышел из рук Творца, был столь же
слабым и ничтожным, как и все последующие поколения Адама. Зло пришло не
через грехопадение, как рассказано в Библии, и не от грехопадения, а оттого,
что человек был сотворен Богом. И если мы вкусим от плодов запретного дерева
и, таким образом, дадим возможность несотворенным истинам пройти в наше
разумение, - мы будем, как боги, знающие добро и зло, и мироздание такое,
какое оно есть, будет оправдано.
Мы снова видим, что библейский змей, казавшийся без всякой нужды
пристегнутым к повествованию Книги Бытия, оказывается духовным вождем лучших
представителей мыслящего человечества. Лейбниц, по примеру схоластических
философов, в акте творения видит источник зла, не давая себе даже отчета в
том, что таким образом он увековечивает зло. Еще меньше подозревает он, что,
опорочивал акт творения, он отрекается от Св. Писания. В Писании ведь,
наоборот, сказано, что все сотворенное было valde bonum ("добро зело"). И
было именно оттого valde bonum, что оно сотворено Богом. Так что если бы в
самом деле Лейбниц хотел следовать Св. Писанию, то он мог и должен был бы в
несотворенных Богом истинах, именно ввиду того, что они не сотворены Богом,
увидеть или хоть по крайней мере постараться разглядеть ущербность,
дефектность, непричастность к тому valde bonum, которое по слову Творца
сообщалось всему, что им было вызвано к бытию. И ведь в самом деле, несмотря
на всю идеальность их, вечные истины так же бездушны, так же безвольны, так
же пусты и призрачны, как и несотворенная материя греков. Они пришли от
Ничто и рано или поздно вернутся в него. Лейбниц еще в юные годы, почти
подростком, читал лютеровскую книгу "О порабощенной воле", как и "Diatribae
de libero arbitrio" Эразма Роттердамского, против которых она была написана,
и, по-видимому, несмотря на свою молодость, превосходно разобрался в
аргументации спорящих сторон. Но лютеровского "homo non potest vivere" он не
расслышал, хотя Лютер не говорил, а гремел. Гремел именно против истин,
прошедших, вернее, мнящих, что они прошли, в волю Творца, не испросив его
согласия, и против людей, которые, как Эразм, не чувствуют, что эти вечные
истины, проникнувшие в их разумение, поработили и парализовали его волю. Для
юного Лейбница, как и для Лейбница-старика, лютеровское "homo non potest
vivere" не было "аргументом" и никоим образом не могло быть
противопоставлено "очевидностям", на которые вечные истины опираются и
благодаря которым они претендуют на независимость даже от Бога. И еще
меньше, конечно, мог допустить он, что наша приверженность к истинам,
прошедшим в разумение Бога независимо от его воли, и есть результат того
падения человека, о котором рассказано в Писании, что на самоочевидностях
лежит проклятье греха и что разумная или спекулятивная философия так же
безблагодатна (т.е. не освящена божественным valde bonum), как и плоды с
дерева познания добра и зла. Первородный грех для Лейбница, как и для
умозрительной философии, был мифом, точнее - вымыслом, с которым, из
уважения ко всеми признаваемой Священной Книге, спорить не следует, но с
которым считаться серьезно нельзя. Сколько бы ни гремел Лютер, сколько бы ни
гремели пророки и апостолы, философ знает, что громы вечных истин разума не
раздробят. И если даже окажется, как это Лейбниц и сам признавал, что все
зло в мире произошло от вечных истин, - это не поколеблет ни вечных истин,
ни благоговения, которое к вечным истинам питает философия. Истина, по самой
своей сущности, не допускает колебаний и не терпит колебаний в людях, на нее
глядящих: для колеблющихся у нее изготовлены пытки. Она грозно требует,
чтобы ее принимали такой, какая она есть, и от всяких вопрошаний, от всякой
критики гордо и уверенно защищается ссылкой на свою несотворенность и
независимость от воли какого бы то ни было существа, даже всемогущего Бога.
И тут, очевидно, мы попадаем в заколдованный круг, из которого вырваться
человеку не дано обычными способами. Все "аргументы" на стороне
несотворенной истины. С ней спорить нельзя, с ней нужно бороться, ее нужно
сбросить с себя, как некое наваждение, как кошмарное видение. Но "разум"
никогда по своему почину не начнет борьбы. Разум "жадно стремится" к
несотворенным истинам, даже отдаленно не предчувствуя, что в несотворенности
их укрылись смерть и гибель и что при всей своей "идеальности" они таят в
себе не менее угрозы всему живущему, чем "материя" древних. Для разума
божественное или библейское fiat ("да будет") величайший соблазн, для разума
и жизнь сама величайший соблазн, и именно потому соблазн, что она
свидетельствует о творческом fiat, которое разум на своем языке переводит
ненавистным ему словом "произвол". Разум потому так строго возбраняет
человеку lugere et detestari и так повелительно требует от него intelligere.
Intelligere значит принять и благословить несотворенные истины, удивляться
им и прославлять их. Все же проклятия человека направлены как раз на то, что
разум приемлет и благословляет, и прежде всего на истины, которые,
возомнивши, что их несотворенность есть их преимущество, проникли не в
разумение Бога, как уверяет нас Лейбниц, а в разумение падшего человека. И
только проклятиями оттуда их можно изгнать, только непримиримая, на все
готовая ненависть к плодам дерева познания может открыть доступ человеку к
дереву жизни. Разуму с его удивлением пред несотворенными истинами нужно
противопоставить Абсурд с его отчаянием по поводу тех опустошений, которые
не зависящие от воли Божией истины внесли в мироздание. Несотворенные истины
сами не живут и несут смерть всему живущему. От них пошел грех - спасение же
от греха не в познании неизбежности всего происходящего и не в добродетели,
которая, сознавши неизбежность, "добровольно" ей покоряется, а в вере в
Бога, для которого все возможно, который все сотворил по своей воле и пред
лицом которого всякое несотворенное есть только жалкое и пустое Ничто. В
этом и заключается Абсурд, к которому зовет нас Киргегард, и отсюда берет
начало экзистенциальная философия, которая, в противоположность философии
умозрительной, есть философия библейского откровенияccxviii.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
он считает, что задача философии окончена. Пусть пытками - но и человек, и
Бог приведены к повиновению. Мир должен быть несовершенным, зло истребить
невозможно. Конечно, если бы было иначе: если бы истины были не вечные
истины, а сотворенные, человек же был не сотворенным, а вечным, то в зле бы
и надобности не было. Или, если бы истинам не удалось пробраться в разумение
Бога, не испросивши его соизволения, то злу тоже не нашлось бы места в
мироздании. Но Лейбницу, вернее, умозрительной философии, до этого дела нет.
Ей главное охранить истины, - а как будет с человеком, как будет с Богом, до
этого ей нет заботы. Или того хуже: сущность умозрительной философии в том
именно и состоит, чтоб раз навсегда отказаться от мысли в каком-либо смысле
ограничить власть истины. Оттуда такое непоколебимое убеждение у Лейбница,
что самый акт творения предполагает уже несовершенство и что человек до
грехопадения, т.е. такой человек, каким он вышел из рук Творца, был столь же
слабым и ничтожным, как и все последующие поколения Адама. Зло пришло не
через грехопадение, как рассказано в Библии, и не от грехопадения, а оттого,
что человек был сотворен Богом. И если мы вкусим от плодов запретного дерева
и, таким образом, дадим возможность несотворенным истинам пройти в наше
разумение, - мы будем, как боги, знающие добро и зло, и мироздание такое,
какое оно есть, будет оправдано.
Мы снова видим, что библейский змей, казавшийся без всякой нужды
пристегнутым к повествованию Книги Бытия, оказывается духовным вождем лучших
представителей мыслящего человечества. Лейбниц, по примеру схоластических
философов, в акте творения видит источник зла, не давая себе даже отчета в
том, что таким образом он увековечивает зло. Еще меньше подозревает он, что,
опорочивал акт творения, он отрекается от Св. Писания. В Писании ведь,
наоборот, сказано, что все сотворенное было valde bonum ("добро зело"). И
было именно оттого valde bonum, что оно сотворено Богом. Так что если бы в
самом деле Лейбниц хотел следовать Св. Писанию, то он мог и должен был бы в
несотворенных Богом истинах, именно ввиду того, что они не сотворены Богом,
увидеть или хоть по крайней мере постараться разглядеть ущербность,
дефектность, непричастность к тому valde bonum, которое по слову Творца
сообщалось всему, что им было вызвано к бытию. И ведь в самом деле, несмотря
на всю идеальность их, вечные истины так же бездушны, так же безвольны, так
же пусты и призрачны, как и несотворенная материя греков. Они пришли от
Ничто и рано или поздно вернутся в него. Лейбниц еще в юные годы, почти
подростком, читал лютеровскую книгу "О порабощенной воле", как и "Diatribae
de libero arbitrio" Эразма Роттердамского, против которых она была написана,
и, по-видимому, несмотря на свою молодость, превосходно разобрался в
аргументации спорящих сторон. Но лютеровского "homo non potest vivere" он не
расслышал, хотя Лютер не говорил, а гремел. Гремел именно против истин,
прошедших, вернее, мнящих, что они прошли, в волю Творца, не испросив его
согласия, и против людей, которые, как Эразм, не чувствуют, что эти вечные
истины, проникнувшие в их разумение, поработили и парализовали его волю. Для
юного Лейбница, как и для Лейбница-старика, лютеровское "homo non potest
vivere" не было "аргументом" и никоим образом не могло быть
противопоставлено "очевидностям", на которые вечные истины опираются и
благодаря которым они претендуют на независимость даже от Бога. И еще
меньше, конечно, мог допустить он, что наша приверженность к истинам,
прошедшим в разумение Бога независимо от его воли, и есть результат того
падения человека, о котором рассказано в Писании, что на самоочевидностях
лежит проклятье греха и что разумная или спекулятивная философия так же
безблагодатна (т.е. не освящена божественным valde bonum), как и плоды с
дерева познания добра и зла. Первородный грех для Лейбница, как и для
умозрительной философии, был мифом, точнее - вымыслом, с которым, из
уважения ко всеми признаваемой Священной Книге, спорить не следует, но с
которым считаться серьезно нельзя. Сколько бы ни гремел Лютер, сколько бы ни
гремели пророки и апостолы, философ знает, что громы вечных истин разума не
раздробят. И если даже окажется, как это Лейбниц и сам признавал, что все
зло в мире произошло от вечных истин, - это не поколеблет ни вечных истин,
ни благоговения, которое к вечным истинам питает философия. Истина, по самой
своей сущности, не допускает колебаний и не терпит колебаний в людях, на нее
глядящих: для колеблющихся у нее изготовлены пытки. Она грозно требует,
чтобы ее принимали такой, какая она есть, и от всяких вопрошаний, от всякой
критики гордо и уверенно защищается ссылкой на свою несотворенность и
независимость от воли какого бы то ни было существа, даже всемогущего Бога.
И тут, очевидно, мы попадаем в заколдованный круг, из которого вырваться
человеку не дано обычными способами. Все "аргументы" на стороне
несотворенной истины. С ней спорить нельзя, с ней нужно бороться, ее нужно
сбросить с себя, как некое наваждение, как кошмарное видение. Но "разум"
никогда по своему почину не начнет борьбы. Разум "жадно стремится" к
несотворенным истинам, даже отдаленно не предчувствуя, что в несотворенности
их укрылись смерть и гибель и что при всей своей "идеальности" они таят в
себе не менее угрозы всему живущему, чем "материя" древних. Для разума
божественное или библейское fiat ("да будет") величайший соблазн, для разума
и жизнь сама величайший соблазн, и именно потому соблазн, что она
свидетельствует о творческом fiat, которое разум на своем языке переводит
ненавистным ему словом "произвол". Разум потому так строго возбраняет
человеку lugere et detestari и так повелительно требует от него intelligere.
Intelligere значит принять и благословить несотворенные истины, удивляться
им и прославлять их. Все же проклятия человека направлены как раз на то, что
разум приемлет и благословляет, и прежде всего на истины, которые,
возомнивши, что их несотворенность есть их преимущество, проникли не в
разумение Бога, как уверяет нас Лейбниц, а в разумение падшего человека. И
только проклятиями оттуда их можно изгнать, только непримиримая, на все
готовая ненависть к плодам дерева познания может открыть доступ человеку к
дереву жизни. Разуму с его удивлением пред несотворенными истинами нужно
противопоставить Абсурд с его отчаянием по поводу тех опустошений, которые
не зависящие от воли Божией истины внесли в мироздание. Несотворенные истины
сами не живут и несут смерть всему живущему. От них пошел грех - спасение же
от греха не в познании неизбежности всего происходящего и не в добродетели,
которая, сознавши неизбежность, "добровольно" ей покоряется, а в вере в
Бога, для которого все возможно, который все сотворил по своей воле и пред
лицом которого всякое несотворенное есть только жалкое и пустое Ничто. В
этом и заключается Абсурд, к которому зовет нас Киргегард, и отсюда берет
начало экзистенциальная философия, которая, в противоположность философии
умозрительной, есть философия библейского откровенияccxviii.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85