возлюби
Господа Бога своего, то, несомненно, это был Спиноза. И из тех, для которых
сама добродетель уже давала блаженство, - он опять-таки был первым. Но
именно потому, он еще в большей степени, чем Эпиктет Паскалю, внушал ужас
Киргегарду, ибо чем совершеннее, в человеческом смысле, он был, тем
явственнее вырисовывалось в нем superbe diabolique. Он в самом деле был
способен выносить и выносил со спокойной и ясной душой utramque faciem
fortunaecl. Все уходило на второй план и теряло значение sub specie
aeternitatis, кроме духовной любви к Богу и такой же духовной радости о
добродетели. Величайший гений есть вместе с тем и величайший грешник:
"трудно" признаться в этом, объяснял нам Киргегард, но нельзя об этом
молчать. И Сократ, и Спиноза, и даже скромный Эпиктет - не праведники, как
мы привыкли думать, а грешники, своей праведностью прикрывающие и от себя, и
от других бессилие неверия. Может быть, повторю еще раз, это те грешники, о
которых сказано, что им на небесах обрадуются больше, чем десяткам и сотням
праведников, - но ведь то место Писания, где об этом рассказывается, так же
непонятно и загадочно для нас, как и то место, где говорится, что солнце
равно восходит над добрыми и злыми, или Кана Галилейская, желающая нас
убедить, что Бог может беспокоиться о таких пустяках, как угощение пришедших
на свадьбу людей. Недаром же Гегель по поводу Каны Галилейской вспоминал
самые ядовитые и кощунственные насмешки Вольтера над Библиейcli. И Сократ, и
Эпиктет, и Спиноза были бы на стороне Гегеля. Гегель не от своего имени
говорил: он говорил от имени разума и этики, от имени мудрости. Что же,
мудрость есть выражение superbe diabolique? Т.е. величайшего греха? Это о
ней написано: initium omnis peccati superbia? ("Начало всякого греха -
гордыня")clii.
XIV. АВТОНОМИЯ ЭТИЧЕСКОГО
Вы оба умерли, и ты обрел такое же блаженство, как и он (свидетель
истины). Подумай об этом - и тогда разве ты не скажешь того же, что и я:
какая это вопиющая к небу несправедливость, что мы обрели равное блаженство.
Киргегард
"Не от меня моя суровость", - говорит нам Киргегард. Но откуда пришла
суровость к Сократу, к Эпиктету, к Спинозе? И - теперь пора поставить еще
один вопрос, пожалуй, в своем роде еще более важный: отчего греческие
мудрецы, прославляя добродетель, так мало и как будто бы только вскользь
распространяются о трудностях, встречающихся на пути праведников, в то время
как у Киргегарда и его сочинения, и его дневник переполнены плачем и
жалобами об этих ужасах? Киргегард требовал, чтоб люди в своей жизни
подражали Христу и искали в жизни не радости, а скорби. Греческий (?((((((
без натяжки может быть сведен к подражанию Сократу, и греки учили о
блаженстве мудреца в фаларийском быке. И даже то, что Киргегард рассказывает
о бедности, унижениях и т.д., добровольно принимаемых на себя христианами, -
может найти себе параллель в учении цинической школы, вышедшей из Сократа.
Антисфену принадлежит известное изречение: ((((...(( ((c)(((( 1/2 ?(((...((
("Лучше мне сойти с ума, чем испытать наслаждение")cliii. Но, как ни суровы
были требования греческих мудрецов, никто из них, за исключением Эгезияcliv
- никогда не считал нужным разрисовывать с таким старанием, как Киргегард,
трудности и ужасы добродетельного существования - все предпочитали говорить
о красоте и возвышенности праведной жизни. От Сократа никто не слышал жалоб:
а ведь ему было на что пожаловаться. Он и чашу с ядом, поднесенную ему
тюремщиком, выпил, точно в ней был целительный напиток, как трогательно, со
слов присутствовавших при смерти учителя, рассказал об этом в назидание
потомству божественный Платон. То же и Спиноза: и он знал нужду, болезни,
терпел преследования, умер молодым - но в его философии это не оставило
никаких наружных, видимых следов. Он и в самом деле, так же, как и Сократ,
не огорчался, что ему в удел была дана не легкая и радостная, а тяжелая и
скорбная жизнь. Его добродетель принесла бы ему достаточное утешение, если
бы даже на его долю выпало все то, о чем рассказывает в своих книгах и
дневниках Киргегард, и оберегла бы его от "lugere et detestari", и от
отчаяния, с lugere et detestari связанного. Устами Эпиктета говорила сама
мудрость, когда он утверждал, что на месте Приама или Эдипа Сократ не
растерялся бы и спокойно сказал бы: если это богам угодно, пусть будет так.
Сократ ничего не слышал про Иова: но, доведись ему повстречаться с Иовом, он
и его стал бы врачевать своим обычным способом: диалектикой и иронией.
Дневники же и сочинения Киргегарда вызвали бы в нем крайнее негодование и
внушили бы ему самое неподдельное отвращение. Как можно думать, что Иов не
тогда был прав, когда говорил: Бог дал, Бог взял, а когда он, не слушая
никаких резонов, бессмысленно вопил и проклинал! Разумный человек должен
aequo anima utramque faciem fortunae ferreclv: все, что есть в мире, дано
человеку на подержание, а не в собственность и может быть всегда отнято. И
еще больше возмутили бы его заверения Киргегарда, что каждый человек сам
решает, в чем его Исаак. Ведь это - произвол, самый настоящий, подлинный
произвол, разгул произвола. Не только человеку - богам не дано самим, как им
вздумается, решать, что важно, что не важно: не потому что-либо свято, что
боги его любят, а боги могут и должны любить только святоеclvi. Блаженство и
смертных, и бессмертных не в "конечном", не в преходящих радостях и
отсутствии столь же преходящих скорбей, а в "добре", которое ни в какой
связи ни с радостями, ни со скорбями нашими не находится и которое сделано
из совсем иного материала, чем то, чем люди обычно дорожат или что люди
обычно любят. Оттого-то даже у Эпиктета "ты должен" высится и повелевает над
всеми "я хочу". Но высится не так, как у Киргегарда. Эпиктету, как и
Сократу, никогда и на ум не приходило сказать, что сулимое их философией
блаженство, на человеческую оценку, хуже всякой беды, какая может с нами
приключиться. Философия не удостаивает даже внимания "обычной оценки" и
того, что люди считают своими бедами; если же случайно, по какому-нибудь
поводу и вспоминает о том, то лишь чтоб отмахнуться, как от ничего не
стоящего, суетного и презренного. Даже жертва Авраама не смутила бы
греческого мудреца: "если богам угодно - пусть будет так", - сказал бы он.
Тот, кто не способен подняться на такую высоту умного зрения, - не достоин
называться именем человека: он жалкий раб, скованный низменными и ничтожными
привязанностями к преходящему. Свободный человек возносится над всем этим,
уходит в чистую область этического и вечного, до которой шумы и треволнения
земли не доходят. Свобода вовсе не есть возможность, как возвещает, ссылаясь
на Св. Писание, Киргегард, свобода есть дарованная людям богами возможность
выбора между добром и злом. И эта возможность, роднящая нас с бессмертными,
предоставлена каждому человеку. Сократ хотел быть свободным - и был
свободным: он искал в жизни "высокого" - только высокого - и находил его.
Его философия есть упражнение свободы в поисках высокого. Кто хочет пройти в
Царствие Божие - тот должен подражать Сократу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Господа Бога своего, то, несомненно, это был Спиноза. И из тех, для которых
сама добродетель уже давала блаженство, - он опять-таки был первым. Но
именно потому, он еще в большей степени, чем Эпиктет Паскалю, внушал ужас
Киргегарду, ибо чем совершеннее, в человеческом смысле, он был, тем
явственнее вырисовывалось в нем superbe diabolique. Он в самом деле был
способен выносить и выносил со спокойной и ясной душой utramque faciem
fortunaecl. Все уходило на второй план и теряло значение sub specie
aeternitatis, кроме духовной любви к Богу и такой же духовной радости о
добродетели. Величайший гений есть вместе с тем и величайший грешник:
"трудно" признаться в этом, объяснял нам Киргегард, но нельзя об этом
молчать. И Сократ, и Спиноза, и даже скромный Эпиктет - не праведники, как
мы привыкли думать, а грешники, своей праведностью прикрывающие и от себя, и
от других бессилие неверия. Может быть, повторю еще раз, это те грешники, о
которых сказано, что им на небесах обрадуются больше, чем десяткам и сотням
праведников, - но ведь то место Писания, где об этом рассказывается, так же
непонятно и загадочно для нас, как и то место, где говорится, что солнце
равно восходит над добрыми и злыми, или Кана Галилейская, желающая нас
убедить, что Бог может беспокоиться о таких пустяках, как угощение пришедших
на свадьбу людей. Недаром же Гегель по поводу Каны Галилейской вспоминал
самые ядовитые и кощунственные насмешки Вольтера над Библиейcli. И Сократ, и
Эпиктет, и Спиноза были бы на стороне Гегеля. Гегель не от своего имени
говорил: он говорил от имени разума и этики, от имени мудрости. Что же,
мудрость есть выражение superbe diabolique? Т.е. величайшего греха? Это о
ней написано: initium omnis peccati superbia? ("Начало всякого греха -
гордыня")clii.
XIV. АВТОНОМИЯ ЭТИЧЕСКОГО
Вы оба умерли, и ты обрел такое же блаженство, как и он (свидетель
истины). Подумай об этом - и тогда разве ты не скажешь того же, что и я:
какая это вопиющая к небу несправедливость, что мы обрели равное блаженство.
Киргегард
"Не от меня моя суровость", - говорит нам Киргегард. Но откуда пришла
суровость к Сократу, к Эпиктету, к Спинозе? И - теперь пора поставить еще
один вопрос, пожалуй, в своем роде еще более важный: отчего греческие
мудрецы, прославляя добродетель, так мало и как будто бы только вскользь
распространяются о трудностях, встречающихся на пути праведников, в то время
как у Киргегарда и его сочинения, и его дневник переполнены плачем и
жалобами об этих ужасах? Киргегард требовал, чтоб люди в своей жизни
подражали Христу и искали в жизни не радости, а скорби. Греческий (?((((((
без натяжки может быть сведен к подражанию Сократу, и греки учили о
блаженстве мудреца в фаларийском быке. И даже то, что Киргегард рассказывает
о бедности, унижениях и т.д., добровольно принимаемых на себя христианами, -
может найти себе параллель в учении цинической школы, вышедшей из Сократа.
Антисфену принадлежит известное изречение: ((((...(( ((c)(((( 1/2 ?(((...((
("Лучше мне сойти с ума, чем испытать наслаждение")cliii. Но, как ни суровы
были требования греческих мудрецов, никто из них, за исключением Эгезияcliv
- никогда не считал нужным разрисовывать с таким старанием, как Киргегард,
трудности и ужасы добродетельного существования - все предпочитали говорить
о красоте и возвышенности праведной жизни. От Сократа никто не слышал жалоб:
а ведь ему было на что пожаловаться. Он и чашу с ядом, поднесенную ему
тюремщиком, выпил, точно в ней был целительный напиток, как трогательно, со
слов присутствовавших при смерти учителя, рассказал об этом в назидание
потомству божественный Платон. То же и Спиноза: и он знал нужду, болезни,
терпел преследования, умер молодым - но в его философии это не оставило
никаких наружных, видимых следов. Он и в самом деле, так же, как и Сократ,
не огорчался, что ему в удел была дана не легкая и радостная, а тяжелая и
скорбная жизнь. Его добродетель принесла бы ему достаточное утешение, если
бы даже на его долю выпало все то, о чем рассказывает в своих книгах и
дневниках Киргегард, и оберегла бы его от "lugere et detestari", и от
отчаяния, с lugere et detestari связанного. Устами Эпиктета говорила сама
мудрость, когда он утверждал, что на месте Приама или Эдипа Сократ не
растерялся бы и спокойно сказал бы: если это богам угодно, пусть будет так.
Сократ ничего не слышал про Иова: но, доведись ему повстречаться с Иовом, он
и его стал бы врачевать своим обычным способом: диалектикой и иронией.
Дневники же и сочинения Киргегарда вызвали бы в нем крайнее негодование и
внушили бы ему самое неподдельное отвращение. Как можно думать, что Иов не
тогда был прав, когда говорил: Бог дал, Бог взял, а когда он, не слушая
никаких резонов, бессмысленно вопил и проклинал! Разумный человек должен
aequo anima utramque faciem fortunae ferreclv: все, что есть в мире, дано
человеку на подержание, а не в собственность и может быть всегда отнято. И
еще больше возмутили бы его заверения Киргегарда, что каждый человек сам
решает, в чем его Исаак. Ведь это - произвол, самый настоящий, подлинный
произвол, разгул произвола. Не только человеку - богам не дано самим, как им
вздумается, решать, что важно, что не важно: не потому что-либо свято, что
боги его любят, а боги могут и должны любить только святоеclvi. Блаженство и
смертных, и бессмертных не в "конечном", не в преходящих радостях и
отсутствии столь же преходящих скорбей, а в "добре", которое ни в какой
связи ни с радостями, ни со скорбями нашими не находится и которое сделано
из совсем иного материала, чем то, чем люди обычно дорожат или что люди
обычно любят. Оттого-то даже у Эпиктета "ты должен" высится и повелевает над
всеми "я хочу". Но высится не так, как у Киргегарда. Эпиктету, как и
Сократу, никогда и на ум не приходило сказать, что сулимое их философией
блаженство, на человеческую оценку, хуже всякой беды, какая может с нами
приключиться. Философия не удостаивает даже внимания "обычной оценки" и
того, что люди считают своими бедами; если же случайно, по какому-нибудь
поводу и вспоминает о том, то лишь чтоб отмахнуться, как от ничего не
стоящего, суетного и презренного. Даже жертва Авраама не смутила бы
греческого мудреца: "если богам угодно - пусть будет так", - сказал бы он.
Тот, кто не способен подняться на такую высоту умного зрения, - не достоин
называться именем человека: он жалкий раб, скованный низменными и ничтожными
привязанностями к преходящему. Свободный человек возносится над всем этим,
уходит в чистую область этического и вечного, до которой шумы и треволнения
земли не доходят. Свобода вовсе не есть возможность, как возвещает, ссылаясь
на Св. Писание, Киргегард, свобода есть дарованная людям богами возможность
выбора между добром и злом. И эта возможность, роднящая нас с бессмертными,
предоставлена каждому человеку. Сократ хотел быть свободным - и был
свободным: он искал в жизни "высокого" - только высокого - и находил его.
Его философия есть упражнение свободы в поисках высокого. Кто хочет пройти в
Царствие Божие - тот должен подражать Сократу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85