поэтому мы будем называть его не эмпирическим, т.е. трансцендентальным
предметом ??Х". Казалось бы, здесь Кант различает две формы объективных
предметов: внутрисубъективную и транссубъективную, однако так нельзя
толковать его; тотчас после этого он прибавляет: "Чистое понятие об этом
трансцендентальном предмете (который действительно во всех наших познаниях
всегда одинаково X) есть то, что может давать всем нашим эмпирическим
понятиям вообще отношение к предмету, т.е. объективную реальность"120.
Значит, пока в представлении не чувствуется транссубъективная
принудительность, пока оно сознается как мое душевное состояние, хотя бы и
определенное не моим произволом, а другими моими душевными состояниями, к
которым оно относится как к своим объектам, Кант не называет еще его
объективным. Это особенно ясно видно из следующей формулировки проблемы
объективности, данной Кантом в доказательстве второй аналогии опыта: "Мы
имеем в себе представления, которые мы и можем сознавать в себе, но как бы
далеко ни простиралось это сознание, как бы точно и пунктуально оно ни было,
все-таки представления остаются только представлениями, т.е. внутренними
определениями нашей души в том или ином отношении времени. Каким же образом
мы приходим к тому, что придаем этим представлениям объект, к их
субъективной реальности как модификаций еще какую-то объективную реальность?
Объективное значение не может состоять в отношении к другому представлению
(о том, что можно было бы назвать представлением о предмете), так как тогда
снова является на сцену вопрос, как в свою очередь это представление выходит
из самого себя и приобретает еще объективное значение, кроме субъективного,
которое присуще ему как определению душевного состояния"121.
Итак, под объективностью знания Кант разумеет отнесенность представления
к чему-то такому, что кажется находящимся за пределами субъекта как явления,
т.е. такой характер представления, когда в нем чувствуется транссубъективная
принудительность, хотя бы она и создавалась только закономерностью самого
процесса познания. Вот почему мы говорим, что проблема трансцендентальной
предметности чересчур сближается у Канта с проблемой транссубъективной
предметности, т.е. с вопросом, как возможно, чтобы представления относились
мною к чему-то, что не есть я? А так как проблема трансцендентальной
предметности отождествляется с проблемою объективности и, следовательно, с
проблемою всеобщности и необходимости суждений, то ясно, что здесь
получается огромное накопление проблем и общее решение их должно заключать в
себе пробелы. Мы можем даже предсказать, что одна из таких проблем, именно
вопрос о транссубъективности внешнего опыта, совсем не будет решена. В самом
деле, Кант считает все переживания целиком душевными определениями
познающего субъекта; отсюда не составляют исключения также и все элементы
предметности, хотя бы она была трансцендентальною или транссубъективною122,
при этих условиях решить вопрос о транссубъективности внешнего опыта - это
значит показать, каким образом "мои" представления могут сложиться так,
чтобы казалось, что они заключают в себе транссубъективный предмет, хотя на
самом деле они не содержат в себе ничего транссубъективного. Из сказанного в
первых трех главах ясно, что этой цели достигнуть нельзя и, следовательно,
кантовское решение проблемы объективности окажется совершенно негодным для
объяснения внешнего опыта, хотя в своем исследовании Кант имел в виду именно
внешний опыт.
В самом деле, согласно учению Канта, наши суждения объективны постольку,
поскольку в них есть априорный синтез: априорный синтез обусловлен самою
природою мышления, без этого синтеза невозможно единство опыта, а
следовательно, и единство самосознания; а следовательно, и самое
существование самосознания; итак, априорный синтез есть нечто необходимое:
пока есть опыт, и пока есть самосознание, есть и априорный синтез.
Следовательно, всматриваясь в представления, подчиненные априорному синтезу,
и строя по поводу них суждения, мы неизбежно чувствуем необходимость связей
в них и сознаем отнесенность наших суждений к одному единому предмету. Как
ни остроумны построения Канта, они пригодны разве только для объяснения
объективности внутреннего опыта, а для объяснения объективности внешнего
опыта они вовсе не годятся. Объективность внешнего опыта состоит в живом
сознании зависимости акта суждения от вещи, не принадлежащей к составу моей
душевной жизни, причем самое содержание объективного представления (напр.,
представления дерева, когда я смотрю на лес) чувствуется мне как независимая
от меня вещь, а не как что-то только относящееся к вещи. В построениях Канта
нет и намека на объяснение этой транссубъективности: по его собственному
учению ее нет в ощущениях, ее нет также и в априорных синтезах, так как они
суть продукты самодеятельности "моего" мышления, она не может возникнуть
также из комбинации ощущений и априорных синтезов, так как непонятно, каким
образом "моя" деятельность упорядочения "моих" ощущений может показаться мне
транссубьективною. Правда, историки и сторонники Канта иногда аргументируют
в пользу Канта следующим образом: априорный синтез есть синтез необходимый,
подчиненные ему ощущения образуют комплекс, структура которого чувствуется
как нечто независящее от моего произвола, вынуждающее меня признать ее
наличность, и это-то обстоятельство придает такому комплексу видимость
транссубъективности. Однако этот аргумент несостоятелен: в сфере внутреннего
опыта на каждом шагу встречается такая принудительность, и тем не менее она
не сопровождается сознанием транссубъективности. Положим, мы пережили ряд
каких-либо душевных состояний, напр., мы фантазировали и намеренно старались
скомбинировать образ подводного дворца морского царя из таких элементов, как
хрустальные стены, звезды на потолке, морские водоросли и т.п.; если вслед
за этим мы хотим анализировать этот комплекс переживаний, поскольку в нем
"мои" деятельности активного припоминания и творческого комбинирования
следовали друг за другом, и хотим высказать ряд суждений об его свойствах с
этой стороны, то он со всеми своими элементами будет стоять в нашей памяти
как единый предмет, независимый от нашего произвола, вынуждающий признать в
себе такую-то, а не иную структуру деятельностей и тем не менее вовсе не
транссубъективный: обсуждаемые мною мои деятельности не чувствуются как
не-я, не стоят передо мною так, как наблюдаемое или даже вспоминаемое
дерево123.
Если нам скажут, что такие суждения не относятся к сфере научного опыта,
т.е. не заключают в себе необходимости и всеобщности в том смысле, как
положения физики, а потому не удивительно, что предмет их не
транссубъективен, возражение не попадет в цель. Во-первых, еще вопрос,
правда ли, будто суждения о единичных переживаниях внутреннего опыта
совершенно лишены характера необходимости, а, во-вторых, и это самое
главное, нам даже и не нужно поднимать этой проблемы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
предметом ??Х". Казалось бы, здесь Кант различает две формы объективных
предметов: внутрисубъективную и транссубъективную, однако так нельзя
толковать его; тотчас после этого он прибавляет: "Чистое понятие об этом
трансцендентальном предмете (который действительно во всех наших познаниях
всегда одинаково X) есть то, что может давать всем нашим эмпирическим
понятиям вообще отношение к предмету, т.е. объективную реальность"120.
Значит, пока в представлении не чувствуется транссубъективная
принудительность, пока оно сознается как мое душевное состояние, хотя бы и
определенное не моим произволом, а другими моими душевными состояниями, к
которым оно относится как к своим объектам, Кант не называет еще его
объективным. Это особенно ясно видно из следующей формулировки проблемы
объективности, данной Кантом в доказательстве второй аналогии опыта: "Мы
имеем в себе представления, которые мы и можем сознавать в себе, но как бы
далеко ни простиралось это сознание, как бы точно и пунктуально оно ни было,
все-таки представления остаются только представлениями, т.е. внутренними
определениями нашей души в том или ином отношении времени. Каким же образом
мы приходим к тому, что придаем этим представлениям объект, к их
субъективной реальности как модификаций еще какую-то объективную реальность?
Объективное значение не может состоять в отношении к другому представлению
(о том, что можно было бы назвать представлением о предмете), так как тогда
снова является на сцену вопрос, как в свою очередь это представление выходит
из самого себя и приобретает еще объективное значение, кроме субъективного,
которое присуще ему как определению душевного состояния"121.
Итак, под объективностью знания Кант разумеет отнесенность представления
к чему-то такому, что кажется находящимся за пределами субъекта как явления,
т.е. такой характер представления, когда в нем чувствуется транссубъективная
принудительность, хотя бы она и создавалась только закономерностью самого
процесса познания. Вот почему мы говорим, что проблема трансцендентальной
предметности чересчур сближается у Канта с проблемой транссубъективной
предметности, т.е. с вопросом, как возможно, чтобы представления относились
мною к чему-то, что не есть я? А так как проблема трансцендентальной
предметности отождествляется с проблемою объективности и, следовательно, с
проблемою всеобщности и необходимости суждений, то ясно, что здесь
получается огромное накопление проблем и общее решение их должно заключать в
себе пробелы. Мы можем даже предсказать, что одна из таких проблем, именно
вопрос о транссубъективности внешнего опыта, совсем не будет решена. В самом
деле, Кант считает все переживания целиком душевными определениями
познающего субъекта; отсюда не составляют исключения также и все элементы
предметности, хотя бы она была трансцендентальною или транссубъективною122,
при этих условиях решить вопрос о транссубъективности внешнего опыта - это
значит показать, каким образом "мои" представления могут сложиться так,
чтобы казалось, что они заключают в себе транссубъективный предмет, хотя на
самом деле они не содержат в себе ничего транссубъективного. Из сказанного в
первых трех главах ясно, что этой цели достигнуть нельзя и, следовательно,
кантовское решение проблемы объективности окажется совершенно негодным для
объяснения внешнего опыта, хотя в своем исследовании Кант имел в виду именно
внешний опыт.
В самом деле, согласно учению Канта, наши суждения объективны постольку,
поскольку в них есть априорный синтез: априорный синтез обусловлен самою
природою мышления, без этого синтеза невозможно единство опыта, а
следовательно, и единство самосознания; а следовательно, и самое
существование самосознания; итак, априорный синтез есть нечто необходимое:
пока есть опыт, и пока есть самосознание, есть и априорный синтез.
Следовательно, всматриваясь в представления, подчиненные априорному синтезу,
и строя по поводу них суждения, мы неизбежно чувствуем необходимость связей
в них и сознаем отнесенность наших суждений к одному единому предмету. Как
ни остроумны построения Канта, они пригодны разве только для объяснения
объективности внутреннего опыта, а для объяснения объективности внешнего
опыта они вовсе не годятся. Объективность внешнего опыта состоит в живом
сознании зависимости акта суждения от вещи, не принадлежащей к составу моей
душевной жизни, причем самое содержание объективного представления (напр.,
представления дерева, когда я смотрю на лес) чувствуется мне как независимая
от меня вещь, а не как что-то только относящееся к вещи. В построениях Канта
нет и намека на объяснение этой транссубъективности: по его собственному
учению ее нет в ощущениях, ее нет также и в априорных синтезах, так как они
суть продукты самодеятельности "моего" мышления, она не может возникнуть
также из комбинации ощущений и априорных синтезов, так как непонятно, каким
образом "моя" деятельность упорядочения "моих" ощущений может показаться мне
транссубьективною. Правда, историки и сторонники Канта иногда аргументируют
в пользу Канта следующим образом: априорный синтез есть синтез необходимый,
подчиненные ему ощущения образуют комплекс, структура которого чувствуется
как нечто независящее от моего произвола, вынуждающее меня признать ее
наличность, и это-то обстоятельство придает такому комплексу видимость
транссубъективности. Однако этот аргумент несостоятелен: в сфере внутреннего
опыта на каждом шагу встречается такая принудительность, и тем не менее она
не сопровождается сознанием транссубъективности. Положим, мы пережили ряд
каких-либо душевных состояний, напр., мы фантазировали и намеренно старались
скомбинировать образ подводного дворца морского царя из таких элементов, как
хрустальные стены, звезды на потолке, морские водоросли и т.п.; если вслед
за этим мы хотим анализировать этот комплекс переживаний, поскольку в нем
"мои" деятельности активного припоминания и творческого комбинирования
следовали друг за другом, и хотим высказать ряд суждений об его свойствах с
этой стороны, то он со всеми своими элементами будет стоять в нашей памяти
как единый предмет, независимый от нашего произвола, вынуждающий признать в
себе такую-то, а не иную структуру деятельностей и тем не менее вовсе не
транссубъективный: обсуждаемые мною мои деятельности не чувствуются как
не-я, не стоят передо мною так, как наблюдаемое или даже вспоминаемое
дерево123.
Если нам скажут, что такие суждения не относятся к сфере научного опыта,
т.е. не заключают в себе необходимости и всеобщности в том смысле, как
положения физики, а потому не удивительно, что предмет их не
транссубъективен, возражение не попадет в цель. Во-первых, еще вопрос,
правда ли, будто суждения о единичных переживаниях внутреннего опыта
совершенно лишены характера необходимости, а, во-вторых, и это самое
главное, нам даже и не нужно поднимать этой проблемы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104