"Боюсь, что мы не можем
избавиться от бога, покуда мы верим еще в грамматику". [16, с.130]. В XVI
веке интерпретация шла от мира (одновременно вещей и текстов) к
Божественной речи, которая в нем расшифровывалась; наша интерпретация или,
точнее, та интерпретация, которая сложилась в XIX веке, идет от людей,
бога, от наших познаний или химер к словам, которые делают их возможными, и
обнаруживается при этом не суверенность первозданной речи, а то, что мы, не
раскрыв еще рта, подвластны языку и пронизаны им. Таким образом,
современная критика посвящает себя весьма странному роду толковательства:
оно движется не от констатации существования языка к раскрытию того, что он
означает, но от явственного развертывания дискурсии к выявлению языка в его
собственном бытии".
То есть толкование - это уже не столько интерпретация теста, сколько поиск
и самодостраивание некоторых познавательных механизмов. И эти механизмы
могут быть различными. Это различие я вижу в различии блуждания I и
блуждания II.
Можно предположить, что блуждание I отличается от блуждания II степенью
осознания той познавательной ситуации, в которую погружен сознающий. Сама
постановка вопроса о том, что язык это не средство, нужное для объяснения
"настоящих вещей", постановка вопроса о подвластности языку радикально
меняет ситуацию. Действительно, графоман не видит того, что он говорит
штампами, - так же как господин Журден не знает, что он говорит прозой.
Отсюда можно сделать вывод о том, что блуждание I и блуждание II
различаются по рефлексивным позициям познающего. Рефлексивные позиции - это
некоторые параметры порядка, макрохарактеристики блуждания непосредственно
из самого блуждания не следующие.
Несомненно, что осознание зависимости от языка предстает как такого рода
рефлексивная позиция.
Для осознания своей зависимости от языка необходимо некоторое
познавательное усилие, связанное с постоянной фиксацией этой зависимости:
язык говорит мной, я зависим от языка, поэтому с познанием дела обстоят
совсем не просто.
Это усилие, с одной стороны, способствует развитию познавательных практик,
но с другой, оно уводит познающего от классической субъект-объектной схемы
познания. Познающему кроме предмета своего исследования надо познавать еще
и себя, и свой язык.
В.И. Аршинов и Я.И. Свирский в своей статье "Синергетическое движение в
языке" рассматривают язык как активную самоорганизующуюся среду
познавательного процесса, связывая акты понимания с особого рода
синергетическим движением. Познающий способен организовать свои
познавательные практики таким образом, чтобы (говоря на моем языке) видеть
разницу между блужданием I и блужданием II.
Согласно авторам, использующим концепцию Бергсона, синергетическое движение
в языке связано с интуициями, специальными практиками блужданий по
пространству языка:
"Единственная задача философии здесь должна состоять в возбуждении
известного рода духовной деятельности, затрудненной у большинства людей
более полезными в жизни привычками ума. Выбирая возможно менее связанные
друг с другом образы, удастся избегнуть того, чтобы один из них не занял
место интуиции, так как тогда он был бы немедленно смещен одним из своих
соперников. Действуя так, можно будет приучить сознание к совершенно особой
и определенной склонности. Но для этого нужно еще, чтобы оно само пошло на
такие усилия" [4, с.202].
Научиться постигать мир интуитивно, по Бергсону, можно лишь через
внутреннее изменение отношения к миру и к себе, требующее в конечном счете
некоего сознательного усилия, скачка, "вспышки". Средством инициации такой
вспышки интуиции и должен выступать посвящаемый ей текст. М. Мамардашвили
неоднократно подчеркивал, что любой процесс научения сопровождается такими
вспышко-подобными актами сознания.
Приведенное пояснение косвенным образом указывает и на то, что
синергетическое движение в языке, претендующее, по сути дела, на открытие
доступа к становящемуся бытию, само должно нести в себе элемент становления
и, соответственно, ускользать от четко артикулированных форм. Нетерпимость
к застывшим формам является одной из его характеристик. Это свойство,
пожалуй, может быть проинтерпретировано как одно из правил запрета -
запрета на употребление "готовых" понятий и представлений. Это правило
внутри себя в некоем смысле парадоксально, ибо каркасом любого, в том числе
и естественного, языка можно считать именно готовые статичные формы: имена
собственные и нарицательные, между которыми существуют "правила перехода",
выраженные глаголами. Рассматриваемое же движение в языке опирается в
основном на глагольные формы, оставляя собственным именам и категориям
вторичную, контекстную роль [2, с.33-48].
Сходное, на мой взгляд, правило было концептуализировано Сергеем
Эйзенштейном применительно к языку кино, выразительным средствам
кинематографа. Новое ищется в коллажах, слиянии разного. Познавательное
внимание фиксируется на поддержании внимания к подобного рода деятельности.
В результате этого рождается, выкристаллизовывается неслучайность случайных
сочетаний - формируется макро-образ, гештальт фрактального блуждания.
Макро-способ может быть неустойчивым, катастрофическим с точки зрения
образуемых им коммуникативных схем, способов понимания, зависеть от
контекста его восприятия, но может быть и устойчивым, организовывая
выделенные направления - русла, каналы, "линки", засечки, те или иные
порядки и структуры в мире.
Я считаю, что говорить о фрактальном блуждании можно не только с точки
зрения познавательных практик отдельного человека, но и с точки зрения
формирования понятий и категорий.
Понятие и категория и есть некий макро-образец, выпадающий во внешнее в
результате блуждания.
Причем для понимания понятия зачастую блуждание типа блуждания I просто
необходимо - так как у многих категорий и понятий нет четко заданных
внешних образцов-определений.
Например, у понятия множества нет строгого определения. Это фундаментальная
категория. Как мне понять - что такое множество? Или (что то же самое): как
мне сформировать способ неслучайного выбора из тех или иных возможностей
чего-то такого, о чем я могу сказать, что это - множество? Надо воспитать
интуицию. Надо поблуждать - рассмотреть конкретные примеры употребления,
оснастить понятие перескоками, ссылками на другие понятия.
Схожая ситуация возможна и при введении нового понятия в научное знание.
Как ввести новое понятие? Как сделать так, чтобы у людей возникали
неслучайные механизмы отбора? Надо оснастить это понятие ссылками с помощью
фрактальных блужданий.
То есть я думаю, что введение фундаментального понятия, и как следствие
этого - формирование знания идет по схеме: "комплекс-затравка" плюс
блуждания по полю языковых возможностей. На основании "затравочного
комплекса" дается первое (пусть и неверное, недостаточно точное), пробное
определение, в "блуждании" от которого ищутся новые смыслы и интерпретации.
Блуждания создают механизм отбора из возможностей и служат провокациями для
создания новых "затравок"2).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
избавиться от бога, покуда мы верим еще в грамматику". [16, с.130]. В XVI
веке интерпретация шла от мира (одновременно вещей и текстов) к
Божественной речи, которая в нем расшифровывалась; наша интерпретация или,
точнее, та интерпретация, которая сложилась в XIX веке, идет от людей,
бога, от наших познаний или химер к словам, которые делают их возможными, и
обнаруживается при этом не суверенность первозданной речи, а то, что мы, не
раскрыв еще рта, подвластны языку и пронизаны им. Таким образом,
современная критика посвящает себя весьма странному роду толковательства:
оно движется не от констатации существования языка к раскрытию того, что он
означает, но от явственного развертывания дискурсии к выявлению языка в его
собственном бытии".
То есть толкование - это уже не столько интерпретация теста, сколько поиск
и самодостраивание некоторых познавательных механизмов. И эти механизмы
могут быть различными. Это различие я вижу в различии блуждания I и
блуждания II.
Можно предположить, что блуждание I отличается от блуждания II степенью
осознания той познавательной ситуации, в которую погружен сознающий. Сама
постановка вопроса о том, что язык это не средство, нужное для объяснения
"настоящих вещей", постановка вопроса о подвластности языку радикально
меняет ситуацию. Действительно, графоман не видит того, что он говорит
штампами, - так же как господин Журден не знает, что он говорит прозой.
Отсюда можно сделать вывод о том, что блуждание I и блуждание II
различаются по рефлексивным позициям познающего. Рефлексивные позиции - это
некоторые параметры порядка, макрохарактеристики блуждания непосредственно
из самого блуждания не следующие.
Несомненно, что осознание зависимости от языка предстает как такого рода
рефлексивная позиция.
Для осознания своей зависимости от языка необходимо некоторое
познавательное усилие, связанное с постоянной фиксацией этой зависимости:
язык говорит мной, я зависим от языка, поэтому с познанием дела обстоят
совсем не просто.
Это усилие, с одной стороны, способствует развитию познавательных практик,
но с другой, оно уводит познающего от классической субъект-объектной схемы
познания. Познающему кроме предмета своего исследования надо познавать еще
и себя, и свой язык.
В.И. Аршинов и Я.И. Свирский в своей статье "Синергетическое движение в
языке" рассматривают язык как активную самоорганизующуюся среду
познавательного процесса, связывая акты понимания с особого рода
синергетическим движением. Познающий способен организовать свои
познавательные практики таким образом, чтобы (говоря на моем языке) видеть
разницу между блужданием I и блужданием II.
Согласно авторам, использующим концепцию Бергсона, синергетическое движение
в языке связано с интуициями, специальными практиками блужданий по
пространству языка:
"Единственная задача философии здесь должна состоять в возбуждении
известного рода духовной деятельности, затрудненной у большинства людей
более полезными в жизни привычками ума. Выбирая возможно менее связанные
друг с другом образы, удастся избегнуть того, чтобы один из них не занял
место интуиции, так как тогда он был бы немедленно смещен одним из своих
соперников. Действуя так, можно будет приучить сознание к совершенно особой
и определенной склонности. Но для этого нужно еще, чтобы оно само пошло на
такие усилия" [4, с.202].
Научиться постигать мир интуитивно, по Бергсону, можно лишь через
внутреннее изменение отношения к миру и к себе, требующее в конечном счете
некоего сознательного усилия, скачка, "вспышки". Средством инициации такой
вспышки интуиции и должен выступать посвящаемый ей текст. М. Мамардашвили
неоднократно подчеркивал, что любой процесс научения сопровождается такими
вспышко-подобными актами сознания.
Приведенное пояснение косвенным образом указывает и на то, что
синергетическое движение в языке, претендующее, по сути дела, на открытие
доступа к становящемуся бытию, само должно нести в себе элемент становления
и, соответственно, ускользать от четко артикулированных форм. Нетерпимость
к застывшим формам является одной из его характеристик. Это свойство,
пожалуй, может быть проинтерпретировано как одно из правил запрета -
запрета на употребление "готовых" понятий и представлений. Это правило
внутри себя в некоем смысле парадоксально, ибо каркасом любого, в том числе
и естественного, языка можно считать именно готовые статичные формы: имена
собственные и нарицательные, между которыми существуют "правила перехода",
выраженные глаголами. Рассматриваемое же движение в языке опирается в
основном на глагольные формы, оставляя собственным именам и категориям
вторичную, контекстную роль [2, с.33-48].
Сходное, на мой взгляд, правило было концептуализировано Сергеем
Эйзенштейном применительно к языку кино, выразительным средствам
кинематографа. Новое ищется в коллажах, слиянии разного. Познавательное
внимание фиксируется на поддержании внимания к подобного рода деятельности.
В результате этого рождается, выкристаллизовывается неслучайность случайных
сочетаний - формируется макро-образ, гештальт фрактального блуждания.
Макро-способ может быть неустойчивым, катастрофическим с точки зрения
образуемых им коммуникативных схем, способов понимания, зависеть от
контекста его восприятия, но может быть и устойчивым, организовывая
выделенные направления - русла, каналы, "линки", засечки, те или иные
порядки и структуры в мире.
Я считаю, что говорить о фрактальном блуждании можно не только с точки
зрения познавательных практик отдельного человека, но и с точки зрения
формирования понятий и категорий.
Понятие и категория и есть некий макро-образец, выпадающий во внешнее в
результате блуждания.
Причем для понимания понятия зачастую блуждание типа блуждания I просто
необходимо - так как у многих категорий и понятий нет четко заданных
внешних образцов-определений.
Например, у понятия множества нет строгого определения. Это фундаментальная
категория. Как мне понять - что такое множество? Или (что то же самое): как
мне сформировать способ неслучайного выбора из тех или иных возможностей
чего-то такого, о чем я могу сказать, что это - множество? Надо воспитать
интуицию. Надо поблуждать - рассмотреть конкретные примеры употребления,
оснастить понятие перескоками, ссылками на другие понятия.
Схожая ситуация возможна и при введении нового понятия в научное знание.
Как ввести новое понятие? Как сделать так, чтобы у людей возникали
неслучайные механизмы отбора? Надо оснастить это понятие ссылками с помощью
фрактальных блужданий.
То есть я думаю, что введение фундаментального понятия, и как следствие
этого - формирование знания идет по схеме: "комплекс-затравка" плюс
блуждания по полю языковых возможностей. На основании "затравочного
комплекса" дается первое (пусть и неверное, недостаточно точное), пробное
определение, в "блуждании" от которого ищутся новые смыслы и интерпретации.
Блуждания создают механизм отбора из возможностей и служат провокациями для
создания новых "затравок"2).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65