он мог почти
физически ощущать, как происходит разряжение каких-то электропроводов, что
приводило к заполнению его сознания мягкими убаюкивающими волнами и
грезами наяву.
Сейчас Тад сидел, наклонившись над своим дневником с карандашом в
руке и пытался заставить себя сделать нечто, чтобы все это произошло. Но
чем больше проходило времени, а по-прежнему ничто не изменялось, тем
глупее и глупее он себя чувствовал.
Стишок из старой книжонки "Рокки и Буллвинкль" вдруг влетел ему в
голову и прочно засел там: "Эни-мэни-чили-бэни, духи почти готовы
разговаривать!" Что бы он сказал сейчас Лиз, если бы она заглянула в
кабинет и увидела Тада с карандашом и чистым листом бумаги за несколько
минут до полуночи? Что он пытается нарисовать кролика в альбоме для того,
чтобы победить в конкурсе, устроенном Школой знаменитых художников в
Нью-Хэвене? Но у него, черт возьми, даже нет альбома.
Он двинулся, чтобы убрать карандаш, но остановился. Тад вдруг решил
немного повернуться в своем кресле, чтобы можно было выглянуть из окна
слева от стола.
Там находилась птица, сидевшая на оконном карнизе и смотревшая на
Тада ярко-черными глазами.
Это был полевой воробей.
Пока он смотрел на Тада, к нему присоединился и другой воробей.
И еще один.
- О, мой Бог, - сказал Тад дрожащим, жидким голосом. Еще никогда в
жизни он не был столь испуган... и вдруг это чувство происходящего
заполнило его снова. Оно было сродни тому ощущению, которое Тад испытал,
разговаривая со Старком по телефону, но сейчас оно было сильнее, и
намного.
Еще один воробей приземлился на карнизе, потеснив трех коллег, а за
ними Тад смог увидеть целую колонию птиц, сидящих на крыше сарая,
используемого Бомонтами для садового инвентаря и машины Лиз. Древняя
кровля сарая была вся усеяна воробьями, под весом которых она прогибалась
и раскачивалась.
- О, мой Бог, - повторил Тад и услышал свой голос из какого-то
ужасного далека в миллионе миль отсюда, голос, полный ужаса и удивления. -
О, мой Бог, они настоящие - воробьи настоящие.
Во всех своих предположениях он никак не ощущал этого... но сейчас
было не время обдумывать происшедшее, обдумывать, для чего все это. Вдруг
кабинет куда-то исчез, и вместо него Тад очутился в районе Риджуэй в
Бергенфилде, где он вырос. Все выглядело столь же тихим и пустым, как тот
дом в кошмарном сне о Старке; он обнаружил себя вглядывающимся в этот
мертвый мир.
Но все же тот мир не был полностью мертвым, поскольку крыша каждого
здания была усеяна щебечущими воробьями. Каждая телеантенна прогибалась
под их весом. Каждое дерево было буквально облеплено воробьями. Они
оседлали все телефонные линии. Воробьи восседали на крышах припаркованных
автомобилей, на большом почтовом ящике на углу Дьюк-стрит и Мальборо-пейн
н на платформе для велосипедов перед универсальным магазином на
Дьюк-стрит, куда он мальчишкой часто ходил покупать молоко и хлеб.
Весь мир был заполнен воробьями, ожидавшими команды взлететь.
Тад Бомонт откинулся назад в своем кабинетом кресле, тонкая струйка
слюны появилась в уголке его рта, ноги беспомощно подергивались, и теперь
все карнизы около его кабинета были забиты воробьями, глядевшими на него
подобно странным пернатым зрителям. Долгий стонущий звук вышел изо рта
Тада. Его глаза закатились кверху, открыв напряженные белки.
Карандаш коснулся листа н начал писать.
СЕСТРЕНКА
Нацарапал он на верху листа. Затем последовали две отчеркивающие
линии, и появилась L-образная отметка, обозначающая в рукописях Старка
начало каждого нового абзаца. Он написал:
Женщина начала отскакивать от двери. Она сделала это почти сразу,
даже до того как остановила свое поворотное движение внутрь, но было уже
слишком поздно. Моя рука метнулась через образовавшийся двухдюймовый зазор
между дверью и стеной и схватила намертво ее руку.
Воробьи улетели.
Они все взлетели одновременно - и те, что были в голове Тада, из
далекого детства в Бергенфилде, и те, снаружи его дома в Ладлоу...
настоящие и живые. Они улетели сразу в два неба: белое весеннее небо 1960
года н темное летнее небо 1988 года.
Они летели и покачивались на своих крыльях.
Тад сел, выпрямляясь... но его рука продолжала водить карандаш.
Карандаш продолжал выводить слова и строки.
"Я сделал это, - подумал Тад устало и облегченно, облизывая рот и
утираясь левой рукой. - Я сделал это, и благодарение Богу, что мне это
удалось без свидетелей. Что же это?"
Он посмотрел вниз на написанные его рукой слова, его сердце
колотилось столь сильно, что он чувствовал пульсацию, очень быструю н
прерывистую, в своей глотке. Предложения, размещенные на листе бумаги с
голубыми линиями, былин написаны почерком Тада - но и ранее все романы
Старка всегда писались этим же почерком. "Если у нас идентичные
дактилоскопические и голосовые отпечатки, одни и те же любимые сигареты,
было бы странно иметь разные почерки", - подумал Тад.
Его почерк, как и во все прежние времена, но где же слова, пришедшие
со стороны? Не из его собственной головы, тут было ясно, что в ней ничего
не могло быть кроме ужаса и смятения. Но н его рука почти ничего не
ощущала. Казалось, что все чувства и ощущения в этой правой руке
обрываются примерно тремя дюймами выше ладони. Он не ощущал ни малейшего
давления на пальцы, хотя мог видеть, что нажим на карандаш "Бэрол" был
достаточно силен, поскольку подушечки и кончики пальцев - большого,
указательного и среднего побелели. У Тада такая нечувствительность могла
ассоциироваться только с обезболивающим уколом новокаина.
Он дошел до самого низа первого листа. Его рука перевернула эту
страницу, открыла новую и возобновила запись текста.
Мириам Коули открыла рот, чтобы закричать. Я стоял как раз за дверью,
терпеливо ожидая ее более четырех часов, не прикасаясь к кофе и не куря
сигарет. (Я очень хотел закурить и обязательно закурю, как только все
закончу, но не раньше, поскольку запах может спугнуть ее). Мне нужно было
сперва закрыть ей глаза после того, как я перережу ей глотку
Тад сообразил с нарастающим ужасом, что он читает отчет об убийстве
Мириам Коули, написанный самим убийцей... и на этот раз у него перед
глазами не разбросанные и в беспорядке перемешанные связки слов, но четкий
и грубый рассказ человека, который, в своем ужасном роде, был чрезвычайно
эффектным писателем - достаточно эффектным, чтобы миллионы людей
приобретали и читали его романы.
"Дебют Джорджа Старка в документальном жанре", - подумал Тад с
тошнотворным чувством.
Он ведь все сделал в точности так, как намечал сделать заранее:
провел контакт, как-то проник в сознание Старка, точно так же, как Старку
удавалось проникнуть в сознание Тада. Но кто знает, какие страшные
неизвестные силы должен был он привлечь для достижения этого? Воробьи - и
осознание их реальности - были ужасны, но написанное было хуже. Он не
предполагал, что карандаш и тетрадь для записей будут теплыми, если их
касаться рукой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
физически ощущать, как происходит разряжение каких-то электропроводов, что
приводило к заполнению его сознания мягкими убаюкивающими волнами и
грезами наяву.
Сейчас Тад сидел, наклонившись над своим дневником с карандашом в
руке и пытался заставить себя сделать нечто, чтобы все это произошло. Но
чем больше проходило времени, а по-прежнему ничто не изменялось, тем
глупее и глупее он себя чувствовал.
Стишок из старой книжонки "Рокки и Буллвинкль" вдруг влетел ему в
голову и прочно засел там: "Эни-мэни-чили-бэни, духи почти готовы
разговаривать!" Что бы он сказал сейчас Лиз, если бы она заглянула в
кабинет и увидела Тада с карандашом и чистым листом бумаги за несколько
минут до полуночи? Что он пытается нарисовать кролика в альбоме для того,
чтобы победить в конкурсе, устроенном Школой знаменитых художников в
Нью-Хэвене? Но у него, черт возьми, даже нет альбома.
Он двинулся, чтобы убрать карандаш, но остановился. Тад вдруг решил
немного повернуться в своем кресле, чтобы можно было выглянуть из окна
слева от стола.
Там находилась птица, сидевшая на оконном карнизе и смотревшая на
Тада ярко-черными глазами.
Это был полевой воробей.
Пока он смотрел на Тада, к нему присоединился и другой воробей.
И еще один.
- О, мой Бог, - сказал Тад дрожащим, жидким голосом. Еще никогда в
жизни он не был столь испуган... и вдруг это чувство происходящего
заполнило его снова. Оно было сродни тому ощущению, которое Тад испытал,
разговаривая со Старком по телефону, но сейчас оно было сильнее, и
намного.
Еще один воробей приземлился на карнизе, потеснив трех коллег, а за
ними Тад смог увидеть целую колонию птиц, сидящих на крыше сарая,
используемого Бомонтами для садового инвентаря и машины Лиз. Древняя
кровля сарая была вся усеяна воробьями, под весом которых она прогибалась
и раскачивалась.
- О, мой Бог, - повторил Тад и услышал свой голос из какого-то
ужасного далека в миллионе миль отсюда, голос, полный ужаса и удивления. -
О, мой Бог, они настоящие - воробьи настоящие.
Во всех своих предположениях он никак не ощущал этого... но сейчас
было не время обдумывать происшедшее, обдумывать, для чего все это. Вдруг
кабинет куда-то исчез, и вместо него Тад очутился в районе Риджуэй в
Бергенфилде, где он вырос. Все выглядело столь же тихим и пустым, как тот
дом в кошмарном сне о Старке; он обнаружил себя вглядывающимся в этот
мертвый мир.
Но все же тот мир не был полностью мертвым, поскольку крыша каждого
здания была усеяна щебечущими воробьями. Каждая телеантенна прогибалась
под их весом. Каждое дерево было буквально облеплено воробьями. Они
оседлали все телефонные линии. Воробьи восседали на крышах припаркованных
автомобилей, на большом почтовом ящике на углу Дьюк-стрит и Мальборо-пейн
н на платформе для велосипедов перед универсальным магазином на
Дьюк-стрит, куда он мальчишкой часто ходил покупать молоко и хлеб.
Весь мир был заполнен воробьями, ожидавшими команды взлететь.
Тад Бомонт откинулся назад в своем кабинетом кресле, тонкая струйка
слюны появилась в уголке его рта, ноги беспомощно подергивались, и теперь
все карнизы около его кабинета были забиты воробьями, глядевшими на него
подобно странным пернатым зрителям. Долгий стонущий звук вышел изо рта
Тада. Его глаза закатились кверху, открыв напряженные белки.
Карандаш коснулся листа н начал писать.
СЕСТРЕНКА
Нацарапал он на верху листа. Затем последовали две отчеркивающие
линии, и появилась L-образная отметка, обозначающая в рукописях Старка
начало каждого нового абзаца. Он написал:
Женщина начала отскакивать от двери. Она сделала это почти сразу,
даже до того как остановила свое поворотное движение внутрь, но было уже
слишком поздно. Моя рука метнулась через образовавшийся двухдюймовый зазор
между дверью и стеной и схватила намертво ее руку.
Воробьи улетели.
Они все взлетели одновременно - и те, что были в голове Тада, из
далекого детства в Бергенфилде, и те, снаружи его дома в Ладлоу...
настоящие и живые. Они улетели сразу в два неба: белое весеннее небо 1960
года н темное летнее небо 1988 года.
Они летели и покачивались на своих крыльях.
Тад сел, выпрямляясь... но его рука продолжала водить карандаш.
Карандаш продолжал выводить слова и строки.
"Я сделал это, - подумал Тад устало и облегченно, облизывая рот и
утираясь левой рукой. - Я сделал это, и благодарение Богу, что мне это
удалось без свидетелей. Что же это?"
Он посмотрел вниз на написанные его рукой слова, его сердце
колотилось столь сильно, что он чувствовал пульсацию, очень быструю н
прерывистую, в своей глотке. Предложения, размещенные на листе бумаги с
голубыми линиями, былин написаны почерком Тада - но и ранее все романы
Старка всегда писались этим же почерком. "Если у нас идентичные
дактилоскопические и голосовые отпечатки, одни и те же любимые сигареты,
было бы странно иметь разные почерки", - подумал Тад.
Его почерк, как и во все прежние времена, но где же слова, пришедшие
со стороны? Не из его собственной головы, тут было ясно, что в ней ничего
не могло быть кроме ужаса и смятения. Но н его рука почти ничего не
ощущала. Казалось, что все чувства и ощущения в этой правой руке
обрываются примерно тремя дюймами выше ладони. Он не ощущал ни малейшего
давления на пальцы, хотя мог видеть, что нажим на карандаш "Бэрол" был
достаточно силен, поскольку подушечки и кончики пальцев - большого,
указательного и среднего побелели. У Тада такая нечувствительность могла
ассоциироваться только с обезболивающим уколом новокаина.
Он дошел до самого низа первого листа. Его рука перевернула эту
страницу, открыла новую и возобновила запись текста.
Мириам Коули открыла рот, чтобы закричать. Я стоял как раз за дверью,
терпеливо ожидая ее более четырех часов, не прикасаясь к кофе и не куря
сигарет. (Я очень хотел закурить и обязательно закурю, как только все
закончу, но не раньше, поскольку запах может спугнуть ее). Мне нужно было
сперва закрыть ей глаза после того, как я перережу ей глотку
Тад сообразил с нарастающим ужасом, что он читает отчет об убийстве
Мириам Коули, написанный самим убийцей... и на этот раз у него перед
глазами не разбросанные и в беспорядке перемешанные связки слов, но четкий
и грубый рассказ человека, который, в своем ужасном роде, был чрезвычайно
эффектным писателем - достаточно эффектным, чтобы миллионы людей
приобретали и читали его романы.
"Дебют Джорджа Старка в документальном жанре", - подумал Тад с
тошнотворным чувством.
Он ведь все сделал в точности так, как намечал сделать заранее:
провел контакт, как-то проник в сознание Старка, точно так же, как Старку
удавалось проникнуть в сознание Тада. Но кто знает, какие страшные
неизвестные силы должен был он привлечь для достижения этого? Воробьи - и
осознание их реальности - были ужасны, но написанное было хуже. Он не
предполагал, что карандаш и тетрадь для записей будут теплыми, если их
касаться рукой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129