- Но это же разбой!
- Да ну?! - Вильям весело расхохотался.
Чем яснее становилась мне цель нашего плавания, тем более я
прозревал: я попал не на обычное каперское судно, а на самый настоящий
пиратский корабль.
Выйдя в открытое море, мы взяли курс на юг, на Малые Антильские
острова и северное побережье Южной Америки. Рыская между островами, мы
готовились к набегам на небольшие селения, чтобы грабить всех, кто попадет
под руку. Подкарауливая в укромных морских закоулках проплывающие суда, мы
ждали богатой пиратской добычи, особенно тщательно следя за невольничьими
судами, плывшими из Африки.
Таков был этот достопочтенный корабль, на который забросила меня злая
судьба.
Попав на его борт, я лишился всяких путей к отступлению. Мышеловка
захлопнулась. С волками жить, как говорит пословица, - по-волчьи выть.
Когда я пытался укорять Вильяма в том, что он заранее не предостерег
меня, в его голубых глазах читалось искреннее изумление.
- Эй, Джонни, гром и молния, как же так? - говорил он с укоризной. -
Разве я скрывал от тебя, что это каперский корабль и нам придется
сражаться и грабить? Скажи, скрывал или не скрывал?
- Нет, но...
- Вот то-то... А потом, ты же в этих своих лесах на западе тоже
устраивал всякие бунты. Разве ты не бунтовал против колониальных властей и
не был сам зачинщиком? Был, был, Джонни, не отпирайся. Потому-то тебя и
хотели повесить и травили, как дикого зверя! Ты ведь был там отчаянным и
храбрым парнем. Был, сознавайся?
- Был, но ведь...
- А если был отчаянным и храбрым там, в своих лесах, то будешь таким
и на море, сердце у тебя здесь не раскиснет.
Мне хотелось ясно и просто растолковать ему разницу между тем, когда
оружие поднимают во имя правого дела, и тем, когда его применяют с целью
грабежа и разбоя, но я вовремя удержался, заметив недоумевающий
простодушный взгляд Вильяма: вряд ли удалось бы мне убедить его в различии
моральных побуждений. Мой приятель и сам не мог похвастать чистой
совестью, а потому постарался перевести разговор на другую тему.
Как-то, сидя за кружкой рома, Вильям спросил, отчего в лесу меня
звали странным именем Ян, а не просто Джон.
- У меня была мать полька, а отец хотя и англичанин, но тоже
польского происхождения, - ответил я.
- Поляки - это там, недалеко от Турции и Вены? - блеснул Вильям
своими познаниями в области географии.
- Да, не так чтобы далеко, - смеясь, махнул я рукой.
Он попросил меня рассказать о моей семье. Я рассказал, что знал.
Три английских корабля, впервые вошедших в 1607 году в Чесапикский
залив Вирджинии, доставили на американскую землю не одних лишь бродяг,
искателей приключений и авантюристов, как свидетельствуют об этом
исторические хроники. Среди прибывших была группа
промысловиков-смолокуров, поляков, нанятых на работу вирджинской компанией
для создания в колонии смолокуренного промысла. В их числе был и мой
прадед Ян Бобер.
Промысловики горячо взялись за дело, вскоре стали гнать для компании
смолу, деготь, добывать поташ и древесный уголь. Дела у них шли настолько
успешно, что в последующие годы компания стала вывозить из Польши все
новых смолокуров, слывших в те времена на весь мир лучшими мастерами.
Об этом периоде в нашей семье сохранилось одно предание. Будто бы лет
через десять - а может, и больше - после образования колонии английские
поселенцы добились некоторых - пустячных, правда, - политических свобод,
состоявших в том, что получили право выбирать из своей среды депутатов в
какой-то там колониальный конгрессик созываемый в столице Джеймстауне.
Когда польских смолокуров, как чужеземцев, не захотели допустить к участию
в выборах, они, оскорбившись, все как один оставили работу... Однако нужда
в них для колонии стала настолько ощутимой, а упорство их в защите своих
гражданских прав было столь непреклонным, что власти в конце концов
вынуждены были уступить и предоставить им те же права, что и английским
колонистам.
- Молодцы смолокуры! - одобрительно буркнул Вильям.
В то время прадед мой женился на одной англичанке, прибывшей в
колонию из Англии, и пару лет спустя это спасло ему жизнь. А дело было
так. Жена его ждала ребенка, и прадед повез ее из леса рожать в
Джеймстаун, где были врачи. А в ту пору как раз местные индейские племена
подняли большое восстание и поголовно вырезали чуть ли не всех колонистов
в лесных факториях. Один лишь Джеймстаун сумел отбиться и спасти своих
жителей.
О родившемся тогда дедушке своем, Мартине, знаю я немного. Жил он в
лесу, был фермером, женился тоже на англичанке, имел нескольких детей, из
которых Томаш, родившийся в 1656 году, и стал моим отцом. Когда отцу
исполнилось лет двадцать, воинственные индейцы с берегов реки Соскуиханны
вышли на тропу войны против белых поселенцев. Тогда некто Бэкон, один из
первых вирджинских пионеров, собрал отряды добровольцев, которые поголовно
истребили индейцев. Одним из первых добровольцев в отряде был мой отец.
Бэкон пользовался такой популярностью и славой, что люди стекались в его
отряды со всей Вирджинии.
В те суровые времена власть в Вирджинии захватили всякие лорды и
прочие богачи, которым принадлежали чуть ли не все земли и разные
богатства. Во главе у них стоял присланный из Англии губернатор колонии
лорд Бэркли, тиран и душитель народа. Видя, что вокруг Бэкона объединяется
все больше недовольных порядками, лорд Бэркли нанес удар своими войсками в
тыл добровольческим отрядам, когда те еще сражались с индейцами.
Однако сила добровольческого движения оказалась несокрушимой. Отряды
Бэкона повернули оружие против войск губернатора и владетельных лордов.
Разразилась кровавая гражданская война, в которой победоносные
добровольческие отряды одерживали одну победу за другой, пока не прижали
врага к самому океану.
Но здесь Бэкона подстерегла смерть. Это был сокрушительный удар по
повстанческому движению. Бэркли воспользовался смятением и паникой в рядах
повстанцев, быстро оправился и перешел в наступление. Повстанцы дрогнули и
были разгромлены. Огнем, мечом и виселицами победители усмирили народ. В
дикой злобе они безжалостным сапогом растоптали ростки свободы в
Вирджинии. Это было в 1677 году.
Моего отца, приговоренного к повешению, спасло только то, что дед его
считался иностранцем. Поэтому и его, как чужеземца, лишь выслали из
Америки. Он отправился в Польшу, не зная в то время ни одного польского
слова.
Спустя несколько лет он женился на довольно образованной девице из
семьи краковского мещанина. Живя в Польше счастливо, отец тем не менее
постоянно тосковал о лесах Вирджинии. И едва лишь в Америке повеяли новые,
более благоприятные политические ветры и была объявлена всеобщая амнистия,
отец вместе с семьей вернулся к подножию Аллеганских гор. Здесь в
последний год XVII столетия появился на свет и я. Несмотря на то, что мать
моя была полькой, польских слов я знал мало, зато научился читать и писать
по-английски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166