- Замолчи, несчастный! Если ты не способен защитить своих людей от
рабства, то хотя бы помолчи! Ты знаешь, как назвал тебя дон Эстебан?
Паршивой собакой, бессовестным бездельником и подлым пройдохой! И теперь
так назвать тебя имеет право любой честный человек. Какой же ты верховный
вождь, если добровольно, без боя отдаешь своих людей в тяжкое рабство, на
верную гибель? И какой же ты верховный вождь, если несправедлив и для
одних вероломно готовишь смерть, а других оберегаешь?
- Это ложь! - вспыхнул Конесо.
- Чем хуже те, кого ты предаешь? Разве только тем, что не хотят жить
под властью шамана-убийцы? В этом вся их вина?
Припертый к стене Конесо не мог отвести тяжких обвинений и сидел как
побитая собака.
- Отчего, - продолжал обвинять я, - ты не отдаешь в рабство трех
своих сыновей, стоящих сзади, почему оставляешь сына Пирокая и двух
братьев Фуюди - чем они лучше других? Они не лучше, а вот ты действительно
никчемный вождь и паршивая собака...
Но тут слова мои прервал грохот выстрела в соседнем лесу. Грозным
эхом разнесся он по всему серимскому селению. Все вздрогнули и
настороженно прислушались. Не прошло и минуты, как раздался второй
выстрел, потом третий, еще и еще. Их трудно было сосчитать.
- Что это? - оторопело воскликнул дон Эстебан, вскочивший с места при
первых же выстрелах.
- Ничего. Это мой отряд обучается в лесу стрельбе, - пояснил я
по-испански. - Пусть эти выстрелы не тревожат вашу милость, там мои люди.
Испанец окинул пристальным взглядом площадь и, увидев отряд Вагуры,
стоявший на прежнем месте, безмерно удивился.
- Но ведь отряд находится здесь.
- Этот здесь, - ответил я, - а в лесу другой... - Затем я продолжал
прерванный разговор с аравакскими старейшинами: - Верховный вождь не
оправдал вашего доверия и не хочет защищать своих людей. Поэтому я беру их
под свою защиту и обещаю - эти двадцать три воина не пойдут с испанцами.
Более того, клянусь, ни одного человека из Серимы мы не отдадим без боя.
Воля моя тверда, и у меня достанет сил довести борьбу до победы...
В этот момент внимание наше привлекли новые выстрелы. Они доносились
тоже с опушки леса, но теперь с другой стороны. Дон Эстебан опять вскочил
с табурета, явно потрясенный.
- Ничего страшного! - насмешливо успокоил я его. - Это все мои люди.
Пока я здесь, жизни вашей милости ничто не угрожает.
- Но теперь ведь стреляют совсем в другом месте, - широко раскрыл
глаза дон Эстебан.
- Вполне возможно. Это другой отряд. В лесу их у меня сейчас
несколько. Они охраняют селение со всех сторон, дабы с нашими гостями не
случилось какой беды...
- Прошу сейчас же мне сказать, - возбужденно воскликнул испанец, -
прошу сказать, о чем шел у вас разговор с индейцами! О чем шла речь?
- О вещах, для всех достаточно неприятных...
Звуки выстрелов, умноженные эхом, отраженным от деревьев леса,
неслись грозно и властно, обрушиваясь на нас один за другим словно удары
грома и тая в себе какую-то неведомую сокрушающую силу. Дон Эстебан,
почитавший себя до сих пор со своими испанскими головорезами и воинами
чаима хозяином положения, стал сознавать, что почва уходит у него из-под
ног.
- Тринадцать выстрелов, - побледнев, доложил ему сержант, когда
стрельба наконец прекратилась. - Тринадцать выстрелов.
- Нет! - покачал головой вождь-чаима. - Девять!
Ошибались оба: у Арасибо было только семь ружей.
И тут вдруг в другой части леса снова прогремели выстрелы. Это давал
о себе знать Кокуй.
- Сто чертей! - скрипнул зубами сержант.
Он как ошпаренный бросился на площадь и стал созывать всех своих
людей: как испанцев, так и индейцев. Мы смотрели на него как на
помешанного.
- Отчего этот парень так всполошился? - обратился я к дону Эстебану,
пожимая плечами, и добавил: - Без стражи все его пленники разбегутся.
Судя по всему, дон Эстебан готов был взорваться: глаза его метали
молнии, пот выступил на лбу и обильно струился по лицу.
- Что все это значит? - снова выкрикнул он сдавленным голосом, и
трудно было понять, то ли взбешенным, то ли испуганным.
- Сейчас я все объясню вашей милости! - ответил я я, обратившись к
Манаури, добавил: - Все, что я скажу дону Эстебану, переведи
присутствующим здесь на аравакский.
Затем, повернувшись к испанцу, громко отчеканил:
- Ты спрашиваешь, ваша милость, что означают эти выстрелы? Они
означают, что вас, сеньоры, почтенных наших гостей, я честь имею
покорнейше просить вести себя спокойней, без всяких лишних волнений.
Означает это также, что ни теперь, ни позже я не дам вам ни одного
обитателя этих берегов для работы в Ангостуре или где-либо еще.
- Что? Что, сударь? Ты что плетешь? - Жилы вздулись у него на висках
и на шее, глаза вылезли из орбит. Судорожным движением он схватился за
пистолет, торчавший у него из-за пояса.
- Бога ради! - Я был сама любезность. - Не надо так гневаться, ваша
милость. Взгляни, будь добр, за мою спину.
Он взглянул - и это помогло. Там стоял Арнак с нацеленным на него
ружьем.
- Я уже упоминал однажды в этом почтенном обществе, - сказал я, - что
нам доводилось расправляться с вашей милости соплеменниками, ибо они
недооценивали наших сил! Ужель и на этот раз предстоит событие столь
печальное?
Моя уверенность и спокойствие умерили его пыл. Наконец-то он стал,
кажется, прозревать и смотрел на меня так, будто хотел насквозь пронзить
взглядом.
- Сержант вашей милости чрезмерно горяч и не слишком умен, -
продолжал я. - Не откажи, ваша милость, посоветовать ему не принуждать нас
вопреки нашей воле оборвать раньше времени его ценную жизнь!
Дон Эстебан, скрипя зубами, последовал моему совету и отдал своим
солдатам соответствующий приказ. После первых минут горячки испанец стал
обретать равновесие духа и, прищурив глаза, присматриваться к окружающему
внимательно и настороженно.
- К чему все же ваша милость клонит? - вдруг прямо спросил он.
- К миру и согласию.
Он вонзил в меня взгляд, словно стилет.
- Это издевка?
- Упаси бог!
- Ты, ваша милость, намерен прибегнуть к насилию?
- Только в случае необходимости.
- Но, надеюсь, ты не сомневаешься, что и мы умеем стрелять?
- Дон Эстебан, кто посмеет в этом усомниться? - Любезным поклоном я
выразил свое согласие. - Но сопротивление ничего вам не даст - силы
слишком неравны. Если дело дойдет до перестрелки, вы доставите нам крайнее
огорчение печальной необходимостью лишить всех вас жизни, прежде чем вы
успеете произнести "Отче наш". А жаль!
Наступила минута тягостного молчания. Дон Эстебан понял - с моей
стороны это не просто похвальба. Он окончательно подавил в себе гнев и
усмирил злобу, которых не на ком было сорвать. С изменившимся, все еще
покрытым бледностью лицом, он смотрел на меня озадаченным взглядом, словно
только теперь впервые меня увидел и вдруг обнаружил нечто совершенно
неожиданное. Он смотрел не только обескураженно, но с каким-то застывшим
удивлением.
- Дон Хуан, ты сам дьявол! - пробормотал наконец он. - Но не думай,
что убийство испанца на этот раз обойдется тебе безнаказанно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166