Ложная же речь, поскольку она ложна, относится к несуществующему; поэтому
всякая ложная речь относится к чему-то отличному от того, о чем она истинна
(например, речь о круге ложна в отношении треугольника). О чем бы то ни
было имеется в одном смысле лишь одна речь, а именно речь о сути бытия
вещи, а в другом смысле-высказываний много, ибо сам предмет и он же вместе
со своими свойствами - это некоторым образом одно и то же, например Сократ
и образованный Сократ (ложная же речь - это, вообще говоря, речь ни о чем).
Поэтому Антисфен был чрезмерно простодушен, когда полагал, что об одном
может быть высказано только одно, а именно единственно лишь его собственное
наименование (logos), откуда следовало, что не может быть никакого
противоречия, да пожалуй, что и говорить неправду - тоже. Между тем всякую
вещь можно обозначить не только ее собственным определением, но и
определением чего-то иного, притом ложно - безусловно, но некоторым образом
и правильно, как, например, восемь можно обозначить как двойное, используя
определение двойки.
Итак, в приведенных здесь случаях о ложном говорится в этом смысле, а
лживым называется тот, кто склонен к подобным речам и предпочитает их не
из-за чего-то другого, а ради них самих и кто старается другим внушить
[веру в] такие речи, так же как мы называем ложными те предметы, которые
вызывают ложное представление. Поэтому вводит в заблуждение и рассуждение в
"Гиппии" относительно того, что один и тот же человек лжив и правдив. Оно
считает лживым того, кто может лгать (а таков человек знающий и
рассудительный); кроме того, оно отдает предпочтение тому, кто порочен по
собственной воле. Это положение получается ложно через наведение, а именно:
хромающий по собственной воле лучше, мол, того, кто хромает против своей
воли, а хромать означает здесь притворяться хромым; все же, если бы
действительно кто был хромым по доброй воле, он был бы, пожалуй, хуже, так
же как это бывает в области нравов.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Привходящим, или случайным, называется то, что чему-то присуще и о чем
может быть правильно сказано, но присуще не по необходимости и не большей
частью, как, например, если кто, копая яму для растения, нашел клад. Это
нахождение клада, конечно, случайно для того, кто копал яму: ведь не с
необходимостью следует одно из другого или после другого и не в большинстве
случаев находят клал, сажая растения. И точно так же может какой-нибудь
образованный человек быть бледным; но так как это бывает не по
необходимости и не в большинстве случаев, то мы называем
это привходящим. Так как, стало быть, то, что присуще, есть что-то и
принадлежит чему-то, а что-то из присущего присуще лишь где-то и когда-то,
то привходящим будет то, что, правда, какой-то вещи присуще, но присуще не
потому, что это была именно вот эта вещь, или именно вот в это время, или
именно вот в этом месте. Итак, для случайного нет никакой определенной
причины, а есть какая попадется, т. е. неопределенная. Например,
кому-нибудь случилось прибыть на Эгину, если он прибыл туда не потому, что
хотел попасть туда, а потому, что его занесла буря или похитили морские
разбойники. Таким образом, случайное произошло или есть, но не поскольку
оно само есть, а поскольку есть другое, ибо буря была причиной того, что
человек попал не туда, куда плыл, а это оказалась Эгина.
О привходящем говорится и в другом смысле, а именно относительно того, что
присуще каждой вещи самой по себе, но не содержится в ее сущности,
например: треугольнику свойственно иметь [в совокупности] два прямых угла.
И такого рода привходящее может быть вечным, а из указанных выше - никакое.
Основание этого приводится в другом месте.


КНИГА ШЕСТАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
То, что мы ищем, - это начала и причины существующего, притом, конечно,
поскольку оно существующее. А именно: имеется некоторая причина здоровья и
хорошего самочувствия, а также начала, элементы и причины математических
предметов, и вообще всякое знание, основанное на рассуждениях или каким-то
образом причастное рассуждению, имеет своим предметом более или менее точно
определенные причины и начала. Но всякое такое знание имеет дело с одним
определенным сущим и одним определенным родом, которым оно ограничивается,
а не с сущим вообще и не поскольку оно сущее, и не дает никакого
обоснования для сути предмета, а исходит из нее: в одном случае показывая
ее с помощью чувственного восприятия, в другом-принимая ее как предпосылку,
оно с большей или меньшей строгостью доказывает то, что само по себе
присуще тому роду, с которым имеет дело. А потому ясно, что на основе
такого рода наведения получается не доказательство сущности или сути
предмета, а некоторый другой способ их показа; и точно так же такие знания
ничего не говорят о том, существует ли или не существует тот род, с которым
они имеют дело, ибо одна и та же деятельность рассуждения должна выяснить,
что есть предмет и есть ли он.
Так как учение о природе также имеет теперь дело с некоторым родом сущего,
а именно с такой сущностью, которая имеет начало движения и покоя в самой
себе, то ясно, что оно учение не о деятельности и не о творчестве (ведь
творческое начало находится в творящем, будь то ум, искусство или некоторая
способность, а деятельное начало - в деятеле как его решение, ибо сделанное
и решенное-это одно и то же); поэтому если всякое рассуждение направлено
либо на деятельность или на творчество, либо на умозрительное, то учение о
природе должно быть умозрительным, но умозрительным знанием лишь о таком
сущем, которое способно двигаться, и о выраженной в определении (kata ton
logon) сущности, которая по большей части не существует отдельно [от
материи]. Не должно остаться незамеченным, каковы суть бытия вещи и ее
определение, ибо исследовать без них - это все равно что не делать ничего.
Из определяемых предметов и их сути одни можно сравнить с "курносым",
другие - с "вогнутым": они отличаются друг от друга тем, что "курносое"
есть нечто соединенное с материей (ведь "курносое" -это "вогнутый" нос), а
вогнутость имеется без чувственно воспринимаемой материи. Так вот, если о
всех природных вещах говорится в таком же смысле, как о курносом, например:
о носе, глазах, лице, плоти, кости, живом существе вообще, о листе, корне,
коре, растении вообще (ведь определение ни одной из них невозможно, если не
принимать во внимание движение; они всегда имеют материю), то ясно, как
нужно, когда дело идет об этих природных вещах, искать и определять их суть
и почему исследование души также отчасти относится к познанию природы, а
именно постольку, поскольку душа не существует без материи.
Что учение о природе, таким образом, есть учение умозрительное, это
очевидно из сказанного. Но и математика - умозрительная наука. А есть ли
она наука о неподвижном и существующем отдельно, это сейчас не ясно, однако
ясно, что некоторые математические науки рассматривают свои предметы как
неподвижные и как существующие отдельно. А если есть нечто вечное,
неподвижное и существующее отдельно, то его, очевидно, должна познать наука
умозрительная, однако оно должно быть предметом не учения о природе (ибо
последнее имеет дело с чем-то подвижным) и не математика, а наука, которая
первее обоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85