Я же вижу!
Его толкнули, чтобы он замолчал.
– Заткнись! – останавливали его. – Если он все-таки с нами, это делает ему честь.
Они и правда чувствовали в глубине души, что, если Стефан сейчас подвергается опасности наравне с ними, значит, он не может быть лицемером. И Максу ведь сначала не верили, а потом узнали, что он умер как настоящий борец. Однако тюковщик повторял упрямо и возмущенно:
– По утрам пироги слоеные лопает! Знаем мы таких.
И все-таки ему не удавалось настроить товарищей против Сюртучонка. Наоборот, Стефан сейчас поднимал настроение, увлекал и воодушевлял всех. Он говорил то же, что и другие агитаторы, но говорил это ярче, красноречивее и убедительнее. Одни хлопали ему, другие одобрительно кричали, и нестройное движение толпы к площади становилось все более стремительным. Теперь унтер только делал вид, что силится задержать рабочих и выполнить свои полицейские обязанности. Попытки его подчиненных остановить толпу превратились в комические потасовки с бастующими. Кое-кто из рабочих поднимал их на смех:
– Эй, щенки! Хватит путаться у нас под ногами!
– Сапоги себе запылите, эх вы!
Другие пытались смутить полицейских горькими упреками:
– Стыдно, ребята! За кусок хлеба и тысячу левов жалованья стрелять в своих братьев!
– Приказ! – тупо оправдывались полицейские.
– При чем тут приказ? – рассмеялся кто-то. – А если тебе прикажут лечь под поезд, ты что, ляжешь?
– Дураки вы, ребята! – добавил другой. – Ведь жизнью своей рискуете! Детей сиротами оставите, а ради чего? Ради имущества богачей!
Целое полицейское отделение беспомощно отступало под натиском рабочих.
Унтер подумал со стыдом, что, если бы инспектор увидел его людей в столь плачевном положении, он сразу бы подал рапорт о его увольнении. Сам унтер держался не более достойно, чем его подчиненные.
– Господин Морев, поймите, нельзя так!.. – жалко и умоляюще твердил он, все еще убежденный, что между братьями существует какое-то соглашение.
И так как он видел, что уже не может ничего сделать, он старался по крайней мере подчеркнуть, какую услугу он оказывает Стефану.
– Поймите, господин Морев!.. Я не стреляю единственно ради вас! – раболепно твердил он. – Ваш брат – хороший болгарин, почтенный человек… Меня уволят… Я рискую своей службой.
Стефан и рабочие смеялись. Наконец толпа подошла к площади, прорвала заслон охраняющих ее полицейских и, подобно бурной реке, разлилась по ней.
Бастующие увидели, что па площади пет копной полиции, которая могла бы их разогнать, и, успокоившись, мирно остановились перед читальней. Балконы и окна прилегающих к площади домов заполнили зеваки, сгоравшие от любопытства, смешанного с приятным чувством собственной безопасности. Площадь казалась им чем-то вроде арены для гладиаторов, на которой забастовщикам и полиции предстояло устроить редкостное, возбуждающее зрелище, способное разогнать провинциальную скуку. И ни одному из этих ничтожеств не пришло в голову, что подобное зрелище – предвестник бурных времен, которые прежде всего нарушат их покой. У окон кафе при читальне столпились пенсионеры – стратеги в политике, безработные интеллигенты – чемпионы бильярда, таблы, моникса – и несколько юнцов из золотой молодежи, которые проснулись рано, чтобы утром попытать счастья в рулетку, а вечером – в любви. Даже аптекарь, идейный приятель Сюртука, теоретик новых патриотов городка и общепризнанный виртуоз карамболей, отказался от дешевой славы, которую принесла бы ему партия в бильярд с одним из коллег, чиновником министерства здравоохранения, приехавшим сюда из Софии, чтобы лечить ваннами свой ревматизм. Оба они бросили кии ради более интересного зрелища, которое надеялись увидеть на площади. Приятели стали позади одной группы у окна и включились в общий разговор. Если не считать суждений о дальнейших ходах Гитлера, самой злободневной темой бесед у безработных интеллигентов и пенсионеров была «красная опасность». Они говорили об этой опасности не потому, что им самим пришлось бы что-то потерять, если бы она стала неминуемой, а потому, что эта тема была навязана им газетами.
Увидев, что забастовщики собрались около читальни, посетители кафе забеспокоились. Если начнутся беспорядки, бастующие могут ворваться в кафе, а это нарушит идиллию мовикса, таблы и нескончаемых лихорадочно сладостных разговоров о возможностях Гитлера. По сути дела, этим людишкам нравились не бурные события, а только разговоры о них.
– Заварится каша, вот увидите! – сказал один пенсионер, бывший учитель математики, старательно протирая пенсне уголком носового платка, чтобы разглядеть эту «кашу» получше.
– Вряд ли! – небрежно бросил аптекарь. – Сейчас их разгонят.
– Такую толпу разогнать нелегко, – заметил учитель. Это был маленький аккуратный старичок с лысиной и белыми усами. Сорок лет подряд он мыслил холодными математическими силлогизмами, и это мешало ему верить в великое будущее, которое Гитлер готовил болгарам.
– Полиция знает свое дело! – раздраженно проговорил аптекарь. – Да и войска у нас имеются.
– Что хорошего, если придется вызывать войска?
Аптекарь быстро взглянул на дверь за прилавком, через которую можно было в случае необходимости сбежать, и тут же воспользовался случаем уязвить существующий строй.
– Чего вы хотите, господин Дешев, – демократии? Вот вам демократия: стачки, беспорядки, классовая ненависть… Все что угодно, только не творческий труд! – Он взял двумя пальцами кусочек рахат-лукума, поданного официантом, и, чавкая, продолжал: – Да, все что угодно, только не творческий труд! Одни лишь немцы могут навести порядок в Европе.
Лицо у аптекаря было полное, бритое, гладкое, как фарфор, одет он был со старомодной элегантностью пятидесятилетнего холостяка. Он сгорал от желания стать главным агентом фирмы «Байер-Майстер-Луциус», продать свою аптеку и переселиться в Софию, где он уже купил квартиру. Съев свой рахат-лукум, он продолжал славить творческий труд.
Пока зеваки на балконах и комментаторы в кафе ожидали развязки событий на площади, по телефонным проводам велись драматические служебные разговоры. В околийское управление поступали тревожные вести со всех табачных складов. Рабочие прекращали обработку табака без особых инцидентов – берегли свои нервы для дальнейших испытаний в борьбе. Только кое-где возникали мелкие стычки, преимущественно с ферментаторами: фирмы повысили ферментаторам поденную плату, и они отказывались бастовать. Но все это раздувалось директорами складов, ибо они преувеличивали по приказу своего начальства размах столкновений с целью заставить полицию действовать более энергично. Директор «Джебела», па складе которого рабочие избили македонских охранников и силой выгнали ферментаторов, возмущенно спрашивал околийского начальника, намеревается ли местная полиция защищать частную собственность или надо просить помощи из Софии. Околийский начальник сорвал свой гнев на инспекторе, а инспектор – на младших офицерах. Оп тотчас же послал конный эскадрон к складу «Джебела». Эскадрон разогнал около двухсот рабочих – после возни с ферментаторами они были утомлены и несколько пали духом. Расправа с этими забастовщиками задержала эскадрон, и это позволило рабочим «Никотианы», «Восточных Табаков» и «Эгейского моря» беспрепятственно выйти на площадь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251
Его толкнули, чтобы он замолчал.
– Заткнись! – останавливали его. – Если он все-таки с нами, это делает ему честь.
Они и правда чувствовали в глубине души, что, если Стефан сейчас подвергается опасности наравне с ними, значит, он не может быть лицемером. И Максу ведь сначала не верили, а потом узнали, что он умер как настоящий борец. Однако тюковщик повторял упрямо и возмущенно:
– По утрам пироги слоеные лопает! Знаем мы таких.
И все-таки ему не удавалось настроить товарищей против Сюртучонка. Наоборот, Стефан сейчас поднимал настроение, увлекал и воодушевлял всех. Он говорил то же, что и другие агитаторы, но говорил это ярче, красноречивее и убедительнее. Одни хлопали ему, другие одобрительно кричали, и нестройное движение толпы к площади становилось все более стремительным. Теперь унтер только делал вид, что силится задержать рабочих и выполнить свои полицейские обязанности. Попытки его подчиненных остановить толпу превратились в комические потасовки с бастующими. Кое-кто из рабочих поднимал их на смех:
– Эй, щенки! Хватит путаться у нас под ногами!
– Сапоги себе запылите, эх вы!
Другие пытались смутить полицейских горькими упреками:
– Стыдно, ребята! За кусок хлеба и тысячу левов жалованья стрелять в своих братьев!
– Приказ! – тупо оправдывались полицейские.
– При чем тут приказ? – рассмеялся кто-то. – А если тебе прикажут лечь под поезд, ты что, ляжешь?
– Дураки вы, ребята! – добавил другой. – Ведь жизнью своей рискуете! Детей сиротами оставите, а ради чего? Ради имущества богачей!
Целое полицейское отделение беспомощно отступало под натиском рабочих.
Унтер подумал со стыдом, что, если бы инспектор увидел его людей в столь плачевном положении, он сразу бы подал рапорт о его увольнении. Сам унтер держался не более достойно, чем его подчиненные.
– Господин Морев, поймите, нельзя так!.. – жалко и умоляюще твердил он, все еще убежденный, что между братьями существует какое-то соглашение.
И так как он видел, что уже не может ничего сделать, он старался по крайней мере подчеркнуть, какую услугу он оказывает Стефану.
– Поймите, господин Морев!.. Я не стреляю единственно ради вас! – раболепно твердил он. – Ваш брат – хороший болгарин, почтенный человек… Меня уволят… Я рискую своей службой.
Стефан и рабочие смеялись. Наконец толпа подошла к площади, прорвала заслон охраняющих ее полицейских и, подобно бурной реке, разлилась по ней.
Бастующие увидели, что па площади пет копной полиции, которая могла бы их разогнать, и, успокоившись, мирно остановились перед читальней. Балконы и окна прилегающих к площади домов заполнили зеваки, сгоравшие от любопытства, смешанного с приятным чувством собственной безопасности. Площадь казалась им чем-то вроде арены для гладиаторов, на которой забастовщикам и полиции предстояло устроить редкостное, возбуждающее зрелище, способное разогнать провинциальную скуку. И ни одному из этих ничтожеств не пришло в голову, что подобное зрелище – предвестник бурных времен, которые прежде всего нарушат их покой. У окон кафе при читальне столпились пенсионеры – стратеги в политике, безработные интеллигенты – чемпионы бильярда, таблы, моникса – и несколько юнцов из золотой молодежи, которые проснулись рано, чтобы утром попытать счастья в рулетку, а вечером – в любви. Даже аптекарь, идейный приятель Сюртука, теоретик новых патриотов городка и общепризнанный виртуоз карамболей, отказался от дешевой славы, которую принесла бы ему партия в бильярд с одним из коллег, чиновником министерства здравоохранения, приехавшим сюда из Софии, чтобы лечить ваннами свой ревматизм. Оба они бросили кии ради более интересного зрелища, которое надеялись увидеть на площади. Приятели стали позади одной группы у окна и включились в общий разговор. Если не считать суждений о дальнейших ходах Гитлера, самой злободневной темой бесед у безработных интеллигентов и пенсионеров была «красная опасность». Они говорили об этой опасности не потому, что им самим пришлось бы что-то потерять, если бы она стала неминуемой, а потому, что эта тема была навязана им газетами.
Увидев, что забастовщики собрались около читальни, посетители кафе забеспокоились. Если начнутся беспорядки, бастующие могут ворваться в кафе, а это нарушит идиллию мовикса, таблы и нескончаемых лихорадочно сладостных разговоров о возможностях Гитлера. По сути дела, этим людишкам нравились не бурные события, а только разговоры о них.
– Заварится каша, вот увидите! – сказал один пенсионер, бывший учитель математики, старательно протирая пенсне уголком носового платка, чтобы разглядеть эту «кашу» получше.
– Вряд ли! – небрежно бросил аптекарь. – Сейчас их разгонят.
– Такую толпу разогнать нелегко, – заметил учитель. Это был маленький аккуратный старичок с лысиной и белыми усами. Сорок лет подряд он мыслил холодными математическими силлогизмами, и это мешало ему верить в великое будущее, которое Гитлер готовил болгарам.
– Полиция знает свое дело! – раздраженно проговорил аптекарь. – Да и войска у нас имеются.
– Что хорошего, если придется вызывать войска?
Аптекарь быстро взглянул на дверь за прилавком, через которую можно было в случае необходимости сбежать, и тут же воспользовался случаем уязвить существующий строй.
– Чего вы хотите, господин Дешев, – демократии? Вот вам демократия: стачки, беспорядки, классовая ненависть… Все что угодно, только не творческий труд! – Он взял двумя пальцами кусочек рахат-лукума, поданного официантом, и, чавкая, продолжал: – Да, все что угодно, только не творческий труд! Одни лишь немцы могут навести порядок в Европе.
Лицо у аптекаря было полное, бритое, гладкое, как фарфор, одет он был со старомодной элегантностью пятидесятилетнего холостяка. Он сгорал от желания стать главным агентом фирмы «Байер-Майстер-Луциус», продать свою аптеку и переселиться в Софию, где он уже купил квартиру. Съев свой рахат-лукум, он продолжал славить творческий труд.
Пока зеваки на балконах и комментаторы в кафе ожидали развязки событий на площади, по телефонным проводам велись драматические служебные разговоры. В околийское управление поступали тревожные вести со всех табачных складов. Рабочие прекращали обработку табака без особых инцидентов – берегли свои нервы для дальнейших испытаний в борьбе. Только кое-где возникали мелкие стычки, преимущественно с ферментаторами: фирмы повысили ферментаторам поденную плату, и они отказывались бастовать. Но все это раздувалось директорами складов, ибо они преувеличивали по приказу своего начальства размах столкновений с целью заставить полицию действовать более энергично. Директор «Джебела», па складе которого рабочие избили македонских охранников и силой выгнали ферментаторов, возмущенно спрашивал околийского начальника, намеревается ли местная полиция защищать частную собственность или надо просить помощи из Софии. Околийский начальник сорвал свой гнев на инспекторе, а инспектор – на младших офицерах. Оп тотчас же послал конный эскадрон к складу «Джебела». Эскадрон разогнал около двухсот рабочих – после возни с ферментаторами они были утомлены и несколько пали духом. Расправа с этими забастовщиками задержала эскадрон, и это позволило рабочим «Никотианы», «Восточных Табаков» и «Эгейского моря» беспрепятственно выйти на площадь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251