Она похудела – благодаря диете и ежедневной гимнастике – и теперь приобрела вид женщины, у которой нет никаких иных забот, кроме ухода за своей красотой. Но в уголках ее губ появились крошечные морщинки – признак сдерживаемой досады и неудовлетворенности, которые точили ей душу.
Золотисто-карие глаза ее бесстрастно смотрели на красочное ущелье – беспорядочно нагроможденные острозубые разноцветные скалы, голые осыпи, испещренные темно-зелеными пятнами кустарников, и кобальтово-синее небо, на котором вырисовывались очертания горной цени Пирина с огромным конусом Эл-Тепе. Солнце палило, и воздух был сух, хотя в него уже проникали влажные струи – далекое дыхание Эгейского моря.
– Этому ущелью конца не видно, – пробормотал Борис, стирая платком пот со лба.
Ирина хладнокровно съязвила:
– Потому что мы еле движемся.
От жары он стал раздражительным и огрызнулся:
– Что ты этим хочешь сказать?
– Только то, что ты стал трусом.
– А как бы ты поступила на моем месте?
– Да хотя бы попыталась это скрыть.
– Скрыть!.. – Борис подыскивал колкость. – Как и многое другое?
А Ирина ответила бесстыдно:
– Да.
Борис готов был вспылить и обругать ее, как она того заслуживала, но тут же представил себе ее ледяную бесчувственность ночью, когда его начнут одолевать кошмары и она будет ему особенно нужна. Если Ирина была не в духе, никакие мольбы не могли склонить ее остаться в одной комнате с Борисом, и тогда ночные кошмары терзали его до умопомрачения. Поэтому вместо того, чтобы рассердиться, он начал философствовать:
– Признаюсь, нервы у меня не в порядке! Но я принес их в жертву великой цели. Укажи мне какое-нибудь предприятие, которое выросло бы так, как выросла «Никотиана»… Нет такого, правда? «Никотиана» – мой триумф в жизненной борьбе. Я стал чемпионом… Неважно, что я могу умереть перед финишем, как марафонский бегун.
Встречный ветер уносил его слова, так что Ирина слышала только обрывки фраз. Борис умолк, надеясь, что выспреннее и неуместное сравнение растрогает ее и вернет им хоть часть того прошлого, которое он сам разрушил. Алкоголь и Ирина были его единственным спасением от кошмарных ночных призраков. Стоило ему увидеть, что она спит рядом с ним, и он успокаивался.
– Ты считаешь меня трусом, – продолжал он хриплым голосом. – Но это не трусость, а благоразумие! Нам надо было дождаться колонны, потому что от одного ее вида партизанские отряды разлетятся, как мухи. Верно, что этот рыдван неудобен для езды! Но зато никому и в голову не придет, что в такой машине едем мы.
На это Ирина ответила:
– Нервы у тебя разболтались вконец.
Ее презрительные слова он принял за выражение сочувствия и сжал ей руку. Ирина терпеливо перенесла это пожатие, словно к ней прикоснулось какое-то гадкое пресмыкающееся, к которому она привыкла.
– Я поправлюсь, – уверял Борис, сознавая, что ему не удалось оправдаться в трусости, но не испытывая ни малейшего стыда. – Я вылечу свои нервы… Еще немного терпения, и мы уедем в Швейцарию.
– Боюсь, что будет поздно, – сказала Ирина.
– Поздно?… – В голосе его прозвучала наигранная шутливость. – Почему поздно?
Она ответила:
– Все рушится.
– Глупости. Англичане не допустят, чтобы к нам вошли советские войска. Не исключено, что первое время будет неразбериха – смешанное правительство с участием коммунистов на месяц-другой!.. Но только и всего.
Ирина презрительно усмехнулась. От его прежней проницательности остались лишь склонность к беспочвенным догадкам и легкомысленный оптимизм. Но это мало трогало Ирину – с некоторых пор она думала только о себе.
– Все же лучше нам уехать вовремя, – сказала она.
– Милая, мы не сможем уехать, пока я не договорюсь с Кондоянисом.
– Кондоянис – мошенник! – вспыхнула Ирина. – Странно, как ты не можешь этого понять! Ты просто-напросто даром отдаешь ему свой табак, не представляя, что из этого выйдет.
Ей было совершенно безразлично, что происходит с Борисом, но она не могла столь же равнодушно отнестись к его деньгам – огромным суммам, которые он опрометчиво бросал этому подозрительному греку. Правда, то были бумажные деньги, немецкие марки, обращенные в левы, но все же деньги… И коль скоро она стала законной наследницей владельца «Никотианы», ей было о чем беспокоиться.
– Вовсе нет, милая! – возразил Борис. – Если я веду дела с Кондоянисом, то это именно потому, что он предприимчивый человек. Меня ведь тоже называют мошенником! – Он самодовольно рассмеялся. – Я оформлю сделку договором. Кроме того, Кондоянис переведет в Базель па мое имя швейцарские франки.
– Какую сумму? – спросила Ирина с интересом.
– Миллион двести тысяч.
– Неплохо, – сказала она, хладнокровно сделав в уме подсчет.
Это было не бог весть сколько, но все те лучше, чем ничего. За швейцарские франки придется заплатить примерно вдвое дороже, чем на черном рынке, но зато табак не пропадет даром. Сделка была запутанная, сложная, рискованная и свидетельствовала о поражении Бориса. И все-таки миллион двести тысяч франков – это весомый добавок к их вкладу в швейцарском банке. Выяснив этот единственный интересующий ее вопрос, Ирина снова погрузилась в состояние безразличия ко всему. Она подумала, что стала ничуть не лучше Бориса. Немного погодя она услышала, как он достал из-под сиденья бутылку с коньяком и стал пить – уже в четвертый раз с утра. Бульканье действовало ей на нервы. «Пускай пьет, – решила она, – чем больше выпьет сейчас, тем меньше будет приставать ко мне в Кавалле». И она снова стала смотреть по сторонам, невольно прислушиваясь к болтовне шофера и секретаря. Как этого требовало приличие, они говорили без умолку, с усердием, чтобы не подумали, будто они подслушивают разговор хозяев. Они не оставляли без комментариев ни одной достопримечательности, и из их слов Ирина поняла, что машина уже пересекла старую границу и спускается по Рупельскому ущелью.
Река становилась все шире, полноводней и ленивей. Ее мутные воды ползли под разрушенными или наскоро восстановленными мостами. Справа и слева мелькали палатки трудовых лагерей, полуголые загорелые мужчины работали на прокладке полотна железной дороги. Небо из лазурного превратилось в пепельно-синее. Воздух раскалился, и было трудно дышать. А над головой стояло ослепительное огненное солнце.
Ирина устала смотреть но сторонам и опустила голову, потом откинула вуаль и закурила сигарету, бесстрастно наблюдая, как Борис беспокойно озирается и оглядывается назад, опасаясь, как бы не оторваться от моторизованной колонны. Страх, болезненный страх попасть в руки партизан неотступно преследовал его. И эти проявления малодушия и упадка разума по контрасту напомнили Ирине о старшем из братьев Моревых, с которым она виделась в Чамкории после Марииных похорон. Теперь она вспоминала о нем так же равнодушно, как и обо всех прочих мужчинах, которые ей когда-то нравились и которые постепенно исчезали из ее памяти. Время и скука – моль, разъедающая любое чувство, – уничтожили воспоминание о том вечере, который так взволновал ее. Медленно выдыхая струйку дыма, которую сразу же уносил ветер, она спросила:
– Что слышно о твоем брате?
Борис обрадовался, что Ирина прервала молчание, и ответил:
– Пошаливает в лесах.
– Я его видела как-то раз, – сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251
Золотисто-карие глаза ее бесстрастно смотрели на красочное ущелье – беспорядочно нагроможденные острозубые разноцветные скалы, голые осыпи, испещренные темно-зелеными пятнами кустарников, и кобальтово-синее небо, на котором вырисовывались очертания горной цени Пирина с огромным конусом Эл-Тепе. Солнце палило, и воздух был сух, хотя в него уже проникали влажные струи – далекое дыхание Эгейского моря.
– Этому ущелью конца не видно, – пробормотал Борис, стирая платком пот со лба.
Ирина хладнокровно съязвила:
– Потому что мы еле движемся.
От жары он стал раздражительным и огрызнулся:
– Что ты этим хочешь сказать?
– Только то, что ты стал трусом.
– А как бы ты поступила на моем месте?
– Да хотя бы попыталась это скрыть.
– Скрыть!.. – Борис подыскивал колкость. – Как и многое другое?
А Ирина ответила бесстыдно:
– Да.
Борис готов был вспылить и обругать ее, как она того заслуживала, но тут же представил себе ее ледяную бесчувственность ночью, когда его начнут одолевать кошмары и она будет ему особенно нужна. Если Ирина была не в духе, никакие мольбы не могли склонить ее остаться в одной комнате с Борисом, и тогда ночные кошмары терзали его до умопомрачения. Поэтому вместо того, чтобы рассердиться, он начал философствовать:
– Признаюсь, нервы у меня не в порядке! Но я принес их в жертву великой цели. Укажи мне какое-нибудь предприятие, которое выросло бы так, как выросла «Никотиана»… Нет такого, правда? «Никотиана» – мой триумф в жизненной борьбе. Я стал чемпионом… Неважно, что я могу умереть перед финишем, как марафонский бегун.
Встречный ветер уносил его слова, так что Ирина слышала только обрывки фраз. Борис умолк, надеясь, что выспреннее и неуместное сравнение растрогает ее и вернет им хоть часть того прошлого, которое он сам разрушил. Алкоголь и Ирина были его единственным спасением от кошмарных ночных призраков. Стоило ему увидеть, что она спит рядом с ним, и он успокаивался.
– Ты считаешь меня трусом, – продолжал он хриплым голосом. – Но это не трусость, а благоразумие! Нам надо было дождаться колонны, потому что от одного ее вида партизанские отряды разлетятся, как мухи. Верно, что этот рыдван неудобен для езды! Но зато никому и в голову не придет, что в такой машине едем мы.
На это Ирина ответила:
– Нервы у тебя разболтались вконец.
Ее презрительные слова он принял за выражение сочувствия и сжал ей руку. Ирина терпеливо перенесла это пожатие, словно к ней прикоснулось какое-то гадкое пресмыкающееся, к которому она привыкла.
– Я поправлюсь, – уверял Борис, сознавая, что ему не удалось оправдаться в трусости, но не испытывая ни малейшего стыда. – Я вылечу свои нервы… Еще немного терпения, и мы уедем в Швейцарию.
– Боюсь, что будет поздно, – сказала Ирина.
– Поздно?… – В голосе его прозвучала наигранная шутливость. – Почему поздно?
Она ответила:
– Все рушится.
– Глупости. Англичане не допустят, чтобы к нам вошли советские войска. Не исключено, что первое время будет неразбериха – смешанное правительство с участием коммунистов на месяц-другой!.. Но только и всего.
Ирина презрительно усмехнулась. От его прежней проницательности остались лишь склонность к беспочвенным догадкам и легкомысленный оптимизм. Но это мало трогало Ирину – с некоторых пор она думала только о себе.
– Все же лучше нам уехать вовремя, – сказала она.
– Милая, мы не сможем уехать, пока я не договорюсь с Кондоянисом.
– Кондоянис – мошенник! – вспыхнула Ирина. – Странно, как ты не можешь этого понять! Ты просто-напросто даром отдаешь ему свой табак, не представляя, что из этого выйдет.
Ей было совершенно безразлично, что происходит с Борисом, но она не могла столь же равнодушно отнестись к его деньгам – огромным суммам, которые он опрометчиво бросал этому подозрительному греку. Правда, то были бумажные деньги, немецкие марки, обращенные в левы, но все же деньги… И коль скоро она стала законной наследницей владельца «Никотианы», ей было о чем беспокоиться.
– Вовсе нет, милая! – возразил Борис. – Если я веду дела с Кондоянисом, то это именно потому, что он предприимчивый человек. Меня ведь тоже называют мошенником! – Он самодовольно рассмеялся. – Я оформлю сделку договором. Кроме того, Кондоянис переведет в Базель па мое имя швейцарские франки.
– Какую сумму? – спросила Ирина с интересом.
– Миллион двести тысяч.
– Неплохо, – сказала она, хладнокровно сделав в уме подсчет.
Это было не бог весть сколько, но все те лучше, чем ничего. За швейцарские франки придется заплатить примерно вдвое дороже, чем на черном рынке, но зато табак не пропадет даром. Сделка была запутанная, сложная, рискованная и свидетельствовала о поражении Бориса. И все-таки миллион двести тысяч франков – это весомый добавок к их вкладу в швейцарском банке. Выяснив этот единственный интересующий ее вопрос, Ирина снова погрузилась в состояние безразличия ко всему. Она подумала, что стала ничуть не лучше Бориса. Немного погодя она услышала, как он достал из-под сиденья бутылку с коньяком и стал пить – уже в четвертый раз с утра. Бульканье действовало ей на нервы. «Пускай пьет, – решила она, – чем больше выпьет сейчас, тем меньше будет приставать ко мне в Кавалле». И она снова стала смотреть по сторонам, невольно прислушиваясь к болтовне шофера и секретаря. Как этого требовало приличие, они говорили без умолку, с усердием, чтобы не подумали, будто они подслушивают разговор хозяев. Они не оставляли без комментариев ни одной достопримечательности, и из их слов Ирина поняла, что машина уже пересекла старую границу и спускается по Рупельскому ущелью.
Река становилась все шире, полноводней и ленивей. Ее мутные воды ползли под разрушенными или наскоро восстановленными мостами. Справа и слева мелькали палатки трудовых лагерей, полуголые загорелые мужчины работали на прокладке полотна железной дороги. Небо из лазурного превратилось в пепельно-синее. Воздух раскалился, и было трудно дышать. А над головой стояло ослепительное огненное солнце.
Ирина устала смотреть но сторонам и опустила голову, потом откинула вуаль и закурила сигарету, бесстрастно наблюдая, как Борис беспокойно озирается и оглядывается назад, опасаясь, как бы не оторваться от моторизованной колонны. Страх, болезненный страх попасть в руки партизан неотступно преследовал его. И эти проявления малодушия и упадка разума по контрасту напомнили Ирине о старшем из братьев Моревых, с которым она виделась в Чамкории после Марииных похорон. Теперь она вспоминала о нем так же равнодушно, как и обо всех прочих мужчинах, которые ей когда-то нравились и которые постепенно исчезали из ее памяти. Время и скука – моль, разъедающая любое чувство, – уничтожили воспоминание о том вечере, который так взволновал ее. Медленно выдыхая струйку дыма, которую сразу же уносил ветер, она спросила:
– Что слышно о твоем брате?
Борис обрадовался, что Ирина прервала молчание, и ответил:
– Пошаливает в лесах.
– Я его видела как-то раз, – сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251