Лихтенфельд опять презрительно махнул рукой и умолк. Прайбиш был крестьянин, ничтожный простолюдин, и ничего не мог понять. Напрасно Лихтенфельд пытаался вдохнуть в него как-то – говорить напрямик было опасно – гордость императорской Германии, еще не испорченной мещанством Гитлера. Но Гитлер твердил, что немцы – богоизбранный народ, и обещал им реванш и богатства всего мира. Это-то и заставило Лихтенфельда, несмотря ни на что, стать национал-социалистом в тот весенний вечер, когда гремели барабаны и тысячи сапог маршировали по Унтерден-Линден.
Лишний раз убедившись, что Прайбиш нечувствителен к оттенкам в политических убеждениях, Лихтенфельд снова заговорил о том, что болгары непочтительны.
– Как вам нравится поведение их эксперта? – спросил он. – Заметили, с каким презрением он смотрел на мою собаку и охотничье ружье?
– Нет, – немного раздосадованно ответил Прайбиш.
Чрезмерная мнительность барона начала ему докучать. Он заметил только, что Лихтенфельд невежливо потребовал от болгар посадить его собаку в их машину.
– Костов просто хотел дать мне понять, что наши развлечения его раздражают, – продолжал Лихтенфельд тоном капризного ребенка. – Гм!.. Вы взяли с собой удочку? – Он насмешливо взглянул на футляр с рыболовными принадлежностями Прайбиша. – Уж не воображаете ли вы, что вас пригласят на ловлю форели?
– Не пригласят – не пойду, – равнодушно ответил Прайбиш.
– Надо их подтянуть, Прайбиш! – самоуверенно проговорил барон. – Вот увидите, как я буду принимать у них табак!..
На задних местах фон Гайер и майор Фришмут тоже разговаривали негромко, но о более серьезных вещах. Оба они внимательно смотрели на карту, которая лежала развернутой у них на коленях.
– В долине этой реки могут сосредоточиться по меньшей мере четыре дивизии, – сказал фон Гайер, указывая чубуком своей трубки на карту.
– Да. – Фришмут кивнул головой. – Здесь есть обширные участки, пригодные для аэродромов и замаскированных лагерей… Значит, из Южной Болгарии к морю могут одновременно двинуться три параллельные колонны.
– Хорошо бы запросить мнение военного министерства, – предложил фон Гайер.
– Болгарского? – задумчиво спросил майор.
– Да. У них опыт трех войн, и они хорошо знакомы с местностью.
– Знаю, – сказал Фришмут. – Но мне кажется, еще рановато… Броман сообщил, что их офицерский состав не вполне очищен от антимонархических элементов. Да и Тренделенберг настаивает, чтобы мы не торопились… Впрочем, все это детали. Дороги важнее! – Майор озабоченно покачал головой. – Взгляните хоть на этот вот поворот. Совершенно неправильное решение… Танкам и тяжелой моторизованной артиллерии здесь не пройти.
– Шоссе они могут поправить быстро, – сказал фон Гайер.
– Это нужно внушить им уже сейчас.
– Хотите просмотреть всю дорогу? – спросил бывший летчик.
– До каких пор?
– До греческой границы.
– Чего бы лучше, если только это не возбудит подозрений.
– Не беспокойтесь! – Фон Гайер зажег потухшую трубку. – Пока Лихтенфельд и Прайбиш будут принимать табак, мы с вами поедем дальше па юг. Увидите и немецкие могилы – память о прошлой войне.
– Могилы? – Майор Фришмут равнодушно поднял голову от карты, на которой его опытный глаз уже отметил некоторые неточности. – Вот как?
– Могилы!.. – каким-то особенным тоном повторил бывший летчик из эскадрильи Рихтгофена.
Эти следы минувшей войны влекли его и вызывали какое-то странное волнение. Но майору Фришмуту его волнение передаться не могло. Это был скучный педант, заурядная счетная машина из генерального штаба. Собирая сведения, нужные для плана будущего похода, он совершенно не думал о могилах.
– За ними хорошо смотрят? – спросил майор из приличия.
– Достаточно хорошо, – ответил фон Гайер. – Болгары чтят мертвых.
Час спустя автомобиль достиг бедных болотистых окраин городка X. Ударил в иос застоявшийся запах фруктов, сохнущего табака и жилищ, не имеющих канализации. На пыльной улице, среди фруктовых отбросов, вместе с ленивыми собаками копошились грязные, полуодетые дети с болячками вокруг губ. На оградах и крышах приземистых домишек Сушнлся навоз, который зимой должен был служить топливом. Было что-то пронзительнр грустное в этой нищете под ярко-синим небом, в этих безрадостных улицах с полудеревенским и рабочим населением, которое кормилось главным образом поденщиной на складах. Но теперь почти все склады были закрыты, и безработица особенно жестоко душила людей. Появление автомобилей вызвало здесь враждебное оживление. Угрюмые мужчины мрачно и долго смотрели вслед господским машинам. Женщины, стиравшие в грязных дворах, поднимали головы от своих корыт и ругались. А ругались они крикливо и злобно с яростью матерей, дети которых голодают. Несколько оборванных мальчишек стали кидаться камнями, которые с шумом застучали по крыльям немецкой машины.
– Неужели тут нет полиции? – негодующе спросил Лихтенфельд.
Он сердито обернулся, назад, словно хотел обрушить свой гнев на тех, кто сидел в задней машине. Фришмут бесстрастно смотрел перед собой, а фон Гайер нахмурил брови.
– Это рабочий квартал, – пояснил Прайбиш.
– Да, – процедил фон Гайер. – Страшная бедность! Экономика у болгар в прескверном состоянии.
– Но это как раз хорошо! – важно отстучала счетная машина генерального штаба. – Вот для них еще одно основание идти вместе с нами!..
Никто ему не возразил. Фришмут снова начал размышлять о том, как плохи горные дороги в Болгарии – по ним не пройдут ни танки, ни тяжелая моторизованная артиллерия. Лихтенфельд бранил про себя наглость простолюдинов. Прайбиш отворачивался, чтобы не видеть грязных голодных ребятишек, ибо это зрелище оскорбляло его отцовские чувства – у пего было четверо детей. А фон Гайер снова погрузился в мрачное и сладостное возбуждение, которое всегда охватывало его при мысли о грядущей войне. Он думал о германской мощи и ее извечном противнике – славянах, о гигантских сражениях, которые забушуют на континентах, океанах и в воздухе, о величии победы и мрачном жребии поражения. Он взвешивал и последствия победы, и последствия поражения, потому что был не так ограничен и скован, как счетная машина из генералу ного штаба, сидевшая рядом. Он взвешивал огромные силы врага на востоке, вероятную гибель миллионов немцев смертоносное действие новых видов оружия и разрушение цветущих городов. И только одно не приходило ему в голову: каким мрачным безумием было непрестанно думать о новой войне с тех самых дней, когда Германия потерпела последнее поражение, с того самого часа, когда он, фон Гайер, снял с себя форму летчика боевой эскадрильи Рихтгофена.
Наконец автомобили миновали кварталы, населенные озлобленной беднотой, проехали через центр, безлюдный и сонный, и повернули в сторону вокзала, к складу «Никотианы».
Приезд господ, как всегда, вызвал суматоху и соперничество. Первым их встретил Баташский, теперь директор филиала. Борис поздоровался с ним любезно. Баташский воровал, но производил закупки в деревне столь энергично, что польза, которую он приносил фирме, с лихвой покрывала ущерб от его воровства. Хозяева его ценили.
Но сегодня Баташский с горечью понял, что он как был, так и остался неотесанным невеждой, лишенным возможности продвигаться по службе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251