– О чем еще тебе писала мать? – спросила она, с горечью сознавая, что нет ничего безнадежней того нового чувства, которое все сильнее разгоралось в ее сердце.
– Ты ей очень нравишься, – ответил он спокойно. – Она считает, что ты вполне подходишь Борису.
– Я не об этом спрашиваю, – сказала Ирина.
– А о чем же?
– Я хотела бы знать, писала ли она что-нибудь о Стефане?
– Писала, что он умер в тюрьме.
– Только об этом?
– О чем же еще?
– С арестом и смертью Стефана связано еще очень многое.
И, немного поколебавшись, Ирина начала рассказывать. Она рассказывала о жестокости братоубийцы таким ровным и тихим голосом, что казалось, будто она обвиняет не преступника, а тот мир, который его породил и который был в то же время и ее миром. Закончив, она увидела, что Павел стоит у окна, устремив взгляд на темный лес.
– Ты слышал, что я тебе сказала? – спросила она, подойдя и тронув его за плечо. – Не доверяй ему ни в чем!.. Не вздумай скрываться здесь или в его доме в Софии!.. Пока что он бережет тебя на случай революции… Но стоит событиям обернуться по-другому, он, как Иуда, передаст тебя в руки гестапо… Самое ужасное в нем то, что он даже никогда не сознает гнусности своих поступков.
Но Павел ничего не ответил, потому что мысли его были заняты маленьким ремсистом, смуглым и пылким братишкой, с которым он простился, уезжая в Аргентину, и о котором часто вспоминал и в окопах Мадрида, и в школе военных инструкторов в Советском Союзе. Ирина наклонилась и, заглянув ему в лицо, заметила при свете луны, как он старается не выдать свое тяжелое немое горе. Губы его были стиснуты, а веки судорожно трепетали. Но в глазах его не было слез. Этот человек не мог плакать.
В это время из леса донесся какой-то жалобный стон, напоминавший крик совы.
– Мои люди подходят, – сказал Павел и быстрыми шагами направился к двери, словно сразу забыв обо всем, что произошло в этот вечер.
– Ты вернешься? – спросила Ирина обиженно.
– Нет! Ухожу с ними.
Она повторила гневно:
– Я спрашиваю, ты вернешься?… Когда-нибудь?
Он ответил небрежно:
– Да, может быть!.. Когда кончится борьба.
И тогда она почувствовала, что мгновенно перестала для него существовать, и ей стало горько и обидно, ибо она не знала, что он живет только борьбой. Она подошла к окну и стала смотреть па примыкавший к вилле пустырь, па котором была разбита теннисная площадка. Сетки и корт заросли бурьяном, который резкими тенями выделялся на светлом песке. Из леса веяло сыростью, пропитанной запахом папоротника и смолы. Жалобный крик совы повторился еще несколько раз. Ирине почудились в нем звуки, похожие па человеческий голос. Немного погодя она увидела тень Павла, углублявшегося в лес.
Ирина закрыла окно: ей захотелось спать. Люминал начал действовать.
V
Пройдя мимо запущенной теннисной площадки, Павел подошел к кирпичной ограде, которая отделяла задний Двор виллы от склона, поросшего соснами. Он ловко перемахнул через ограду и спустя минуту был уже в лесу, густом и непроглядно темпом даже в эту лунную ночь. Крик совы, страшно напоминающий человеческий голос, звучал все настойчивее.
Павел негромко свистнул два раза.
– Пароль! – хрипло выкрикнул кто-то из темноты.
– Девять, – сказал Павел.
– Пятьдесят четыре.
Но этого оказалось недостаточно, и Павла спросили строгим голосом:
– Где находится Тегеран?
– На Рыбачьем полуострове, – ответил Павел.
Наступило молчание: по-видимому, неизвестные колебались.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Павел.
– Иди сюда, – послышалось в ответ.
Метрах в десяти от него, между сосен, в зарослях папоротника, вспыхнул слабый свет фонарика с истощенной батарейкой, и тьму прорезал снопик желтоватых лучей. Павел пошел на огонек. Люди, которые вышли ему навстречу, не знали, кто он. Да им и не положено было знать это. Им только приказали отвести его в штаб оперативной зоны, где он должен был ознакомиться с обстановкой и Припять командование отдельной бригадой, которая действовала в Южных Родопах и время от времени входила в контакт с красными отрядами ЭАМ. Задание это было трудное и ответственное, по партия рассчитывала на Павла. Нелегко было согласовывать действия греков и болгар даже тогда, когда и те и другие были коммунистами. Они подозревали друг друга в неискренности, и виной тому были многовековое прошлое этих двух народов. Павел знал, какие предстоят трудности, но пока не задумывался о них.
Слабенький фонарик вспыхнул еще раз и потух: его обладатель бережливо расходовал скудный остаток энергии. Павел зажег свой фонарик со свежей батарейкой и синей лампочкой, свет которой нельзя было заметить издалека. И тут он увидел нескольких человек: они залегли в папоротнике, готовые выстрелить по первому знаку. Дула их автоматов смотрели па него угрожающе, словно зловещие маленькие глазки. Стрелки расположились веером – так, чтобы в случае неожиданного нападения держать под обстрелом не менее трех направлений.
– Он? – спросил владелец фонарика, направив его анемичный свет в лицо Павлу.
– Он самый! – ответил женский голос.
– Откуда ты меня знаешь? – спросил Павел.
Женщина не ответила. Павел с удовлетворением понял, что товарищи из штаба прислали за ним людей молчаливых и опытных.
Они обменялись еще несколькими словами, также чуть слышно. Потом партизаны встали, и все потянулись гуськом вверх по крутому склону. Мокрая и скользкая хвоя осложняла и без того трудный подъем. Все молчали – из предосторожности, от усталости или из-за плохого настроения. Спустя полчаса они вышли из тени, которую вершина горы отбрасывала на склон, и мрак поредел. Сквозь ветви сосен пробивался серебристый лунный свет, и в этом чахлом свете Павел все-таки смог различить силуэты своих спутников. Их было четверо – трое мужчин и одна женщина, невысокая и сухощавая, но проворная, как ласка. Она была одета по-мужски, и только пышные волосы отличали ее от мужчин.
Человек с фонариком шел впереди и вывел маленький отряд на горную тропу. Идти стало удобней. Они ужо далеко отошли от дачного поселка, и им больше но грозила опасность наткнуться на секретные посты, охраняющие резиденцию царя. Над тропой, что вилась между соснами, показалась узкая полоска неба, и стало светлее. В лесу царила полная тишина, в холодном воздухе стоял запах озона и смолы.
Павел шел в нескольких шагах позади женщины. Уже светало, и он теперь видел в предутреннем сумраке, что па пей была брезентовая куртка защитного цвета, потертые брюки-гольф и полуботинки на резиновой подошве, в которых она ступала бесшумно и легко, как волчица. Когда же она повернула голову, Павел увидел в профиль ее лицо – исхудалое, заострившееся и настороженное, как у всех нелегальных. На вид она была не первой молодости.
– Ты сегодня слышал радио? – внезапно спросил человек с фонариком, оглянувшись.
Вопрос был задан вполголоса, и Павел его не расслышал.
– Мичкин спрашивает, слышал ли ты сегодняшнюю сводку Советского информбюро, – объяснила женщина.
– Нет, – ответил Павел. – Я был занят.
– Это мы видели, – заметила женщина саркастическим тоном.
– Что ты видела? – спросил Павел.
Он не получил ответа. Женщина отстала от спутников и, наклонившись, принялась завязывать шнурки своих полуботинок. «Занозистые ребята!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251