– вдруг спросила Ирина.
– Разумеется, – ответил Борис. – Придет ли в голову бедняку усыновить голодного сопляка? А если и придет, так разве может он это сделать?
Он умолк и задумался, а по лицу его разлилась важность. Глаза его, утомленные цифрами и мутные от хмеля, смотрели куда-то в пространство с пустой, бессмысленной серьезностью. И Ирине показалось, что она видит его отца, бывшего учителя латинского языка, который так же смотрел в пространство, когда принимался философствовать.
– Значит, вы ее удочерите? – спросил Борис. – Что ж, это неплохо! Только бы оказалась хорошая наследственность.
Немного помолчав, он посмотрел на Ирину и добавил осторожно:
– А тебе не приходило в голову, что и нам следует сделать так же? Взять на воспитание какого-нибудь мальца от здоровых и честных родителей?
– Нет, – сухо ответила Ирина.
Она знала, что, когда Борис в хорошем настроении, он становится раболепным и угодливым, – он до смерти боится, как бы она его не бросила.
– Почему? – спросил он с отталкивающей слащавой нежностью.
Ирина покраснела от гнева и прошипела злобно:
– Не говори глупостей.
Борис проглотил это с видом супруга, привыкшего терпеливо выносить женины вспышки, которые, впрочем, не слишком его задевают.
– Не сердись! – продолжал он хриплым голосом. – Я только хотел узнать, что ты об этом думаешь. Мы люди цивилизованные, а цивилизованные люди гордятся тем, что умирают бездетными. Дети – это торжество… как это говорится? Да, дети – это торжество рода и обман индивидов. Чьи это слова?
– Да перестань же! – глухо простонала Ирина.
Наступила тишина. Ирина и Костов ели, подавленные глупой болтливостью Бориса.
– Как дела с Кондоянисом? – спросил эксперт.
– Дела идут отлично, – похвалился Борис. – Этот грек скоро достигнет масштабов Кнорра, а ваш покорный слуга сможет его догнать, если события будут развиваться так, как я ожидаю. Остается только отправиться в Салоники и осмотреть фабрику.
– На чем же нам ехать? – озабоченно спросил эксперт.
Он опасался, что Борис не осмелится ехать в автомобиле. Дорога проходила через область, в которой действовали партизаны.
– На машине Кондояниса, – сказал Борис. – Очень удобный «бьюик».
– А ты не боишься андартов? – язвительно спросила Ирина.
– Нет, милая, ничуть не боюсь, и ты прекрасно могла бы нас сопровождать. Белые андарты не трогают торговцев, которые едут по своим делам. Кондоянис поддерживает с ними связь. – Он взглянул на Ирину и таинственно усмехнулся: – У этого грека есть что-то от моего стиля! Он, наверное, подражает мне, правда? Впрочем, нет такого положения, с которым умный человек не мог бы справиться. Я хотел сказать, что белые андарты нам не опасны.
– А от красных ты ожидаешь комплиментов?
– О нет! – Борис усмешкой подчеркнул свое хорошее настроение. – Красных почти полностью истребили немцы. В этом меня уверил Кондоянис.
– Не очень-то ты верь Кондоянису. – Глупость и слащавая нежность Бориса раздражали Ирину. Ее охватило необъяснимое желание позлить его и посеять в его душе смятение. – Положение очень скверное… Вчера я видела на Тасосе одного своего коллегу, мобилизованного. Он сказал мне, что дисциплина в армии развалилась. Солдаты не хотят драться с партизанами, а офицеры не решаются их наказывать.
На это Борис ничего не возразил и заметно помрачнел. Слова Ирины не были для него новостью – обо всем этом он уже слышал.
– С твоего коллеги надо сорвать погоны и предать его военному суду, – сказал он. Затем проглотил рюмку коньяка и неожиданно рассвирепел. – Офицеры!.. В их руках судьба государства, а они дрожат за свою шкуру.
Но Ирина продолжала хладнокровно дразнить его:
– Что ж, разве они не имеют права дрожать за свою шкуру?
– Нет, не имеют! – крикнул Борис. – Им платят жалованье.
Но вдруг он понял, что это объяснение не выдерживает критики, и его охватило мрачное предчувствие грядущей катастрофы, от которого но телу пробежала дрожь.
– Им платят жалованье! – повторил он. – Но скоро эти трусы получат по заслугам.
– От кого? – спросила Ирина равнодушным тоном.
– От законной власти. – Борис закурил и важно нахмурился, затем рассказал новость, которую сообщил ему днем какой-то генерал. – От здоровых сил этого народа. Они послали делегацию, которая будет просить англо-американцев заключить сепаратный мир.
Борис умолк и высокомерно поднял голову, отчего стал еще больше похож на своего отца. Костов смотрел на него с досадой и сожалением. Ирина подавила зевок. Ей уже надоело его дразнить.
– Когда вы едете в Салоники? – спросила она, вставая.
– Завтра утром. Хочешь поехать с нами? Она ответила раздраженно:
– Нет. Я вернусь в Чамкорию.
XI
Папиросная фабрика Кондояниса стояла на окраине Салоник, у шоссе, ведущего в Полигерос. Это было большое здание на пустом дворе, поросшем бурьяном. Во многих окнах его не было стекол, и их забили фанерой. На дворе росло несколько полузасохших олив, унылых и посеревших от знойного солнца, в водопроводной колонке, перед которой стояло каменное корыто, не было воды, в углу лежала куча невывезенного мусора. С тех пор как началась война с итальянцами, фабрика бездействовала и царившее на ней зловещее безмолвие вселяло недоверие в будущего ее собственника.
– Я думал, что здание более современное, – сухо заметил Борис, выйдя из автомобиля Кондояниса.
– Важнее всего машины, – отозвался грек.
Он остановился и отдал какое-то распоряжение сторожу. Тот вынул связку ключей и бросился отпирать главный вход. Пока он ото делал, господа отправились осматривать внутренний двор. Впереди шли Борис и Костов, за ними – инженер, специалист по папиросным машинам, а позади – Кондоянис, какой-то нотариус-грек и Малони – итальянец, швейцарский подданный, на чье имя Борис покупал фабрику. Это был высокий, представительный мужчина, смуглолицый, с черной, аккуратно подстриженной бородкой, которая придавала ему театральную мужественность маршала Бальбо. Он держался как аристократ, который готов немедленно вызвать на дуэль всякого, кто усомнится в его честности. И хотя он довольно часто давал повод для подобных сомнений, это не мешало ему слыть сговорчивым посредником при заключении фиктивных договоров, рассчитанных на обман казны одного или нескольких государств. Костову было противно смотреть па его щегольскую, красивую бородку. Однажды у Торосяна во время игры в покер, когда нераспечатанных колод больше не осталось, эксперт заметил, как итальянец помечал ногтем мизинца глянцевитые рубашки карт. Но было ли это подозрительное царапанье мошенничеством или случайным проявлением нервозности – решить он не мог.
Борис заглянул во все закоулки двора, прикидывая, сколько площади осталось незастроенной. Малони и Кондоянис неохотно следовали за ним, инженер нервно посматривал на часы, а Костов зажигал одну сигарету за другой и бросал их недокуренными. Всех раздражала мелочность, с какой Борис оспаривал полученные им сведения о фабрике.
– Вы говорили, что незастроенная площадь составляет восемьсот метров, – сказал он, определяя на глаз размеры. – А мне кажется, что здесь не больше шестисот.
– Если измерите точно, убедитесь, что восемьсот, – холодно возразил грек.
Его беспокоила немецкая автомашина, которая следовала за ними и остановилась на некотором расстоянии от фабрики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251
– Разумеется, – ответил Борис. – Придет ли в голову бедняку усыновить голодного сопляка? А если и придет, так разве может он это сделать?
Он умолк и задумался, а по лицу его разлилась важность. Глаза его, утомленные цифрами и мутные от хмеля, смотрели куда-то в пространство с пустой, бессмысленной серьезностью. И Ирине показалось, что она видит его отца, бывшего учителя латинского языка, который так же смотрел в пространство, когда принимался философствовать.
– Значит, вы ее удочерите? – спросил Борис. – Что ж, это неплохо! Только бы оказалась хорошая наследственность.
Немного помолчав, он посмотрел на Ирину и добавил осторожно:
– А тебе не приходило в голову, что и нам следует сделать так же? Взять на воспитание какого-нибудь мальца от здоровых и честных родителей?
– Нет, – сухо ответила Ирина.
Она знала, что, когда Борис в хорошем настроении, он становится раболепным и угодливым, – он до смерти боится, как бы она его не бросила.
– Почему? – спросил он с отталкивающей слащавой нежностью.
Ирина покраснела от гнева и прошипела злобно:
– Не говори глупостей.
Борис проглотил это с видом супруга, привыкшего терпеливо выносить женины вспышки, которые, впрочем, не слишком его задевают.
– Не сердись! – продолжал он хриплым голосом. – Я только хотел узнать, что ты об этом думаешь. Мы люди цивилизованные, а цивилизованные люди гордятся тем, что умирают бездетными. Дети – это торжество… как это говорится? Да, дети – это торжество рода и обман индивидов. Чьи это слова?
– Да перестань же! – глухо простонала Ирина.
Наступила тишина. Ирина и Костов ели, подавленные глупой болтливостью Бориса.
– Как дела с Кондоянисом? – спросил эксперт.
– Дела идут отлично, – похвалился Борис. – Этот грек скоро достигнет масштабов Кнорра, а ваш покорный слуга сможет его догнать, если события будут развиваться так, как я ожидаю. Остается только отправиться в Салоники и осмотреть фабрику.
– На чем же нам ехать? – озабоченно спросил эксперт.
Он опасался, что Борис не осмелится ехать в автомобиле. Дорога проходила через область, в которой действовали партизаны.
– На машине Кондояниса, – сказал Борис. – Очень удобный «бьюик».
– А ты не боишься андартов? – язвительно спросила Ирина.
– Нет, милая, ничуть не боюсь, и ты прекрасно могла бы нас сопровождать. Белые андарты не трогают торговцев, которые едут по своим делам. Кондоянис поддерживает с ними связь. – Он взглянул на Ирину и таинственно усмехнулся: – У этого грека есть что-то от моего стиля! Он, наверное, подражает мне, правда? Впрочем, нет такого положения, с которым умный человек не мог бы справиться. Я хотел сказать, что белые андарты нам не опасны.
– А от красных ты ожидаешь комплиментов?
– О нет! – Борис усмешкой подчеркнул свое хорошее настроение. – Красных почти полностью истребили немцы. В этом меня уверил Кондоянис.
– Не очень-то ты верь Кондоянису. – Глупость и слащавая нежность Бориса раздражали Ирину. Ее охватило необъяснимое желание позлить его и посеять в его душе смятение. – Положение очень скверное… Вчера я видела на Тасосе одного своего коллегу, мобилизованного. Он сказал мне, что дисциплина в армии развалилась. Солдаты не хотят драться с партизанами, а офицеры не решаются их наказывать.
На это Борис ничего не возразил и заметно помрачнел. Слова Ирины не были для него новостью – обо всем этом он уже слышал.
– С твоего коллеги надо сорвать погоны и предать его военному суду, – сказал он. Затем проглотил рюмку коньяка и неожиданно рассвирепел. – Офицеры!.. В их руках судьба государства, а они дрожат за свою шкуру.
Но Ирина продолжала хладнокровно дразнить его:
– Что ж, разве они не имеют права дрожать за свою шкуру?
– Нет, не имеют! – крикнул Борис. – Им платят жалованье.
Но вдруг он понял, что это объяснение не выдерживает критики, и его охватило мрачное предчувствие грядущей катастрофы, от которого но телу пробежала дрожь.
– Им платят жалованье! – повторил он. – Но скоро эти трусы получат по заслугам.
– От кого? – спросила Ирина равнодушным тоном.
– От законной власти. – Борис закурил и важно нахмурился, затем рассказал новость, которую сообщил ему днем какой-то генерал. – От здоровых сил этого народа. Они послали делегацию, которая будет просить англо-американцев заключить сепаратный мир.
Борис умолк и высокомерно поднял голову, отчего стал еще больше похож на своего отца. Костов смотрел на него с досадой и сожалением. Ирина подавила зевок. Ей уже надоело его дразнить.
– Когда вы едете в Салоники? – спросила она, вставая.
– Завтра утром. Хочешь поехать с нами? Она ответила раздраженно:
– Нет. Я вернусь в Чамкорию.
XI
Папиросная фабрика Кондояниса стояла на окраине Салоник, у шоссе, ведущего в Полигерос. Это было большое здание на пустом дворе, поросшем бурьяном. Во многих окнах его не было стекол, и их забили фанерой. На дворе росло несколько полузасохших олив, унылых и посеревших от знойного солнца, в водопроводной колонке, перед которой стояло каменное корыто, не было воды, в углу лежала куча невывезенного мусора. С тех пор как началась война с итальянцами, фабрика бездействовала и царившее на ней зловещее безмолвие вселяло недоверие в будущего ее собственника.
– Я думал, что здание более современное, – сухо заметил Борис, выйдя из автомобиля Кондояниса.
– Важнее всего машины, – отозвался грек.
Он остановился и отдал какое-то распоряжение сторожу. Тот вынул связку ключей и бросился отпирать главный вход. Пока он ото делал, господа отправились осматривать внутренний двор. Впереди шли Борис и Костов, за ними – инженер, специалист по папиросным машинам, а позади – Кондоянис, какой-то нотариус-грек и Малони – итальянец, швейцарский подданный, на чье имя Борис покупал фабрику. Это был высокий, представительный мужчина, смуглолицый, с черной, аккуратно подстриженной бородкой, которая придавала ему театральную мужественность маршала Бальбо. Он держался как аристократ, который готов немедленно вызвать на дуэль всякого, кто усомнится в его честности. И хотя он довольно часто давал повод для подобных сомнений, это не мешало ему слыть сговорчивым посредником при заключении фиктивных договоров, рассчитанных на обман казны одного или нескольких государств. Костову было противно смотреть па его щегольскую, красивую бородку. Однажды у Торосяна во время игры в покер, когда нераспечатанных колод больше не осталось, эксперт заметил, как итальянец помечал ногтем мизинца глянцевитые рубашки карт. Но было ли это подозрительное царапанье мошенничеством или случайным проявлением нервозности – решить он не мог.
Борис заглянул во все закоулки двора, прикидывая, сколько площади осталось незастроенной. Малони и Кондоянис неохотно следовали за ним, инженер нервно посматривал на часы, а Костов зажигал одну сигарету за другой и бросал их недокуренными. Всех раздражала мелочность, с какой Борис оспаривал полученные им сведения о фабрике.
– Вы говорили, что незастроенная площадь составляет восемьсот метров, – сказал он, определяя на глаз размеры. – А мне кажется, что здесь не больше шестисот.
– Если измерите точно, убедитесь, что восемьсот, – холодно возразил грек.
Его беспокоила немецкая автомашина, которая следовала за ними и остановилась на некотором расстоянии от фабрики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251