Некоторое время они шли молча, а потом она сказала:
– Мне кажется, Ирина неравнодушна к Павлу.
– Почему ты так думаешь? – спросил Чингис.
– Видно по глазам, когда она смотрит на него. Но и это ее не спасет. Павел не хочет иметь с ней ничего общего, и она это прекрасно понимает.
Чингис был поражен наблюдательностью жены.
– Да, пожалуй, – произнес он в раздумье. – Хотя кто знает! Все может быть… Жизнь и люди бесконечно сложны.
– Да, все бывает! – промолвила жена.
Затем мысли ее обратились к завтрашнему дню: надо было стоять в очередях, стряпать, возиться с детьми – их у нее было трое, – а вечером идти на партийное собрание. И она подумала, что в ее повседневных, будничных заботах, в ее любви к мужу есть свое величие и красота. Она теснее прижалась к его руке.
Жизнь налаживалась, и новый мир быстрыми шагами шел вперед. Коммунистическая партия оказалась цементом, который заполнил все поры Отечественного фронта и превратил его в нерушимый монолит. Война отнимала много сил и энергии, но, несмотря на это, начались работы по восстановлению, реорганизации и строительству. Исчезали воронки от бомб, улицы расчистились, убраны были поваленные столбы, битый кирпич и порванные провода. На бульварах весело перезванивались трамваи, а на площадях гремели громкоговорители, сообщавшие о победах на фронте. В ограбленной немцами стране не хватало продовольствия, обуви и одежды, но окрыленный свободой народ не унывал. По улицам шли советские части – моторизованная артиллерия, танки и «катюши», и простые люди все так же радостно приветствовали их.
До отправления на фронт вновь сформированной дивизии оставалась всего неделя, и командир этой дивизии генерал-майор Морев скрепя сердце решился взять отпуск на полдня. Он отказался выхлопотать заграничный паспорт своей больной невестке и теперь хотел отвезти Ирину к ее матери, а заодно уладить в родном городке кое-какие неприятности, вызванные дерзкими реакционными выходками отца.
Ирина вышла к автомобилю в скромном черном пальто и серой шелковой косынке, взятыми у служанки. Что-то подорвало ее красоту. Она побледнела, лицо стало восковое, глаза ввалились, взгляд погас. Это уже не была элегантная женщина. Ее красота, доселе неуязвимая, поблекла. Павел сел рядом с нею, слева. Он был в штатском костюме, светлом летнем пальто и кепи. Враги новой власти уже попрятались в свои норы, и генерал, один из командиров Сопротивления, ехал без своего верного телохранителя. Павел заметно осунулся – он день и ночь работал в военном министерстве.
Машина выехала па площадь и свернула на широкий бульвар, залитый мягким светом осеннего солнца. По небу плыли рваные облачка, а мостовая, дома и пожелтевшие каштаны были подернуты застоявшейся с утра легкой сизой дымкой.
Неожиданно с нижнего конца бульвара па головокружительной скорости вылетел приземистый джип. В несколько секунд он домчался до площади перед Народным собранием, не сбавляя скорости, сделал поворот на сто восемьдесят градусов и, резко затормозив, подкатил к дому с железной оградой. Люди, переходившие улицу, в ужасе отскочили на тротуар. Этот цирковой номер продемонстрировал прекрасную стабильность машины и степень опьянения человека, сидевшего за рулем. Из джипа вышли американский офицер, который еле держался на ногах, и красивая, но уже увядшая смуглолицая женщина. Она тоже была пьяна и заливалась визгливым неестественным смехом. Офицер покачнулся в схватил ее под руку, отнюдь не из галантности, а чтобы не упасть самому.
Когда автомобиль генерала поравнялся с ними, женщина – это была Зара – замерла в изумлении и крикнула на всю улицу:
– О, ты опять сумела устроиться!..
Ирина равнодушно отвернулась.
Павел спросил:
– Откуда она тебя знает?
– Это Зара, о ней тебе рассказывала твоя мать… Она работала на Бориса секретным агентом по торговой разведке. Когда-то была подругой его первой жены.
– А теперь работает па американцев?
– Возможно.
– Похожа на проститутку.
– И я была не лучше, – сказала Ирина. И добавила задумчиво: – Напрасно ты не достал мне паспорт. Тогда тебе не пришлось бы краснеть за меня.
Он ответил:
– Я не краснею за тебя. Но поступаю я так или иначе по многим причинам… Выслушай меня и постарайся понять! Когда я, выходя из твоего дома, прохожу мимо бойцов, которые стоят на посту, я чувствую на себе их тяжелые взгляды. Они думают: «Наш генерал ужинает с этой женщиной– и на машине ее катает… Так за что же мы кровь проливали?» Это простые, суровые и честные люди, им не забыть убитых товарищей, голода и лишений в горах. Могу ли я не считаться с их мнением о наших с тобой отношениях?
– Нет, не можешь.
Машина выехала из города и приближалась к ущелью. На склонах Витоши пятнами алели рощи в осеннем уборе; обрывы и осыпи прятались в сиреневых тенях или ярко выделялись, освещенные мягким осенним солнцем.
Павел продолжал:
– Предположим, я позвоню насчет паспорта товарищу Лукину Никодимову и попрошу его принять тебя. Он тебя примет, вежливо попросит присесть, но окинет с головы до ног таким пронзительным, леденящим взглядом… Он знает о тебе все. Через его руки прошли документы о преступлениях «Никотианы» и Германского папиросного концерна. А ведь ему долгие годы приходилось скрываться, работать в подполье, и подчас жизнь его висела на волоске: за ним следили агенты того мира, к которому принадлежишь ты… Может быть, глядя па тебя, он вспомнит об истязаниях, которые перенес в полиции, и о своих зверски замученных товарищах… Он исполнит мою просьбу и выдаст тебе разрешение на паспорт… Но скажи, смогу лп я равнодушно отнестись к тому, что он подумает обо мне?
И она снова ответила:
– Нет, не сможешь.
Они въехали в ущелье. С Витоши потянуло холодом. Павел продолжал спокойным и твердым голосом:
– Представь себе партийное собрание, на котором сидят мои товарищи… Кто-нибудь из них встает и спрашивает, почему я покровительствовал женщине, замешанной в аферах «Никотианы» и Германского папиросного концерна. Я даю какие-то объяснения, затем наступает молчание… Да, тяжелое, свинцовое молчание, которое очень много значит на наших партийных собраниях. Никто не выступает ни за, ни против меня, все молчат… Разве смогу я вынести это?
Она вдруг спросила упавшим голосом:
– Зачем ты говоришь мне все это?
– Чтобы ты возненавидела меня, – ответил он. – Чтобы ты поняла, что я ничего не могу, а может быть, и не хочу делать для тебя. Так тебе самой будет легче…
– А ты помнишь ту ночь?
– Какую ночь?
– В Чамкории. – Ирина тихо засмеялась. – Ты был на нелегальном положении и собирался уйти в горы… Ты боялся, как бы я тебя не выдала, и оборвал телефонный шнур, а потом легкомысленно проболтал несколько часов с женщиной из враждебного мира. Тогда между нами что-то и возникло.
– Возникло… – пробормотал Павел. – Но может быть, это была лишь ночная иллюзия…
– Не надо притворяться грубым! – грустно сказала Ирина. – То, что я испытала тогда, никогда больше не повторялось.
– Это тебе только кажется, – возразил он. – Такое же чувство ты испытывала ко многим мужчинам.
– Ты не прав, – глухо проговорила она.
– В чем?
– Ты неправильно судишь обо мне… Лила, та лучше меня понимает.
– Она слишком чиста и о других судит по себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251
– Мне кажется, Ирина неравнодушна к Павлу.
– Почему ты так думаешь? – спросил Чингис.
– Видно по глазам, когда она смотрит на него. Но и это ее не спасет. Павел не хочет иметь с ней ничего общего, и она это прекрасно понимает.
Чингис был поражен наблюдательностью жены.
– Да, пожалуй, – произнес он в раздумье. – Хотя кто знает! Все может быть… Жизнь и люди бесконечно сложны.
– Да, все бывает! – промолвила жена.
Затем мысли ее обратились к завтрашнему дню: надо было стоять в очередях, стряпать, возиться с детьми – их у нее было трое, – а вечером идти на партийное собрание. И она подумала, что в ее повседневных, будничных заботах, в ее любви к мужу есть свое величие и красота. Она теснее прижалась к его руке.
Жизнь налаживалась, и новый мир быстрыми шагами шел вперед. Коммунистическая партия оказалась цементом, который заполнил все поры Отечественного фронта и превратил его в нерушимый монолит. Война отнимала много сил и энергии, но, несмотря на это, начались работы по восстановлению, реорганизации и строительству. Исчезали воронки от бомб, улицы расчистились, убраны были поваленные столбы, битый кирпич и порванные провода. На бульварах весело перезванивались трамваи, а на площадях гремели громкоговорители, сообщавшие о победах на фронте. В ограбленной немцами стране не хватало продовольствия, обуви и одежды, но окрыленный свободой народ не унывал. По улицам шли советские части – моторизованная артиллерия, танки и «катюши», и простые люди все так же радостно приветствовали их.
До отправления на фронт вновь сформированной дивизии оставалась всего неделя, и командир этой дивизии генерал-майор Морев скрепя сердце решился взять отпуск на полдня. Он отказался выхлопотать заграничный паспорт своей больной невестке и теперь хотел отвезти Ирину к ее матери, а заодно уладить в родном городке кое-какие неприятности, вызванные дерзкими реакционными выходками отца.
Ирина вышла к автомобилю в скромном черном пальто и серой шелковой косынке, взятыми у служанки. Что-то подорвало ее красоту. Она побледнела, лицо стало восковое, глаза ввалились, взгляд погас. Это уже не была элегантная женщина. Ее красота, доселе неуязвимая, поблекла. Павел сел рядом с нею, слева. Он был в штатском костюме, светлом летнем пальто и кепи. Враги новой власти уже попрятались в свои норы, и генерал, один из командиров Сопротивления, ехал без своего верного телохранителя. Павел заметно осунулся – он день и ночь работал в военном министерстве.
Машина выехала па площадь и свернула на широкий бульвар, залитый мягким светом осеннего солнца. По небу плыли рваные облачка, а мостовая, дома и пожелтевшие каштаны были подернуты застоявшейся с утра легкой сизой дымкой.
Неожиданно с нижнего конца бульвара па головокружительной скорости вылетел приземистый джип. В несколько секунд он домчался до площади перед Народным собранием, не сбавляя скорости, сделал поворот на сто восемьдесят градусов и, резко затормозив, подкатил к дому с железной оградой. Люди, переходившие улицу, в ужасе отскочили на тротуар. Этот цирковой номер продемонстрировал прекрасную стабильность машины и степень опьянения человека, сидевшего за рулем. Из джипа вышли американский офицер, который еле держался на ногах, и красивая, но уже увядшая смуглолицая женщина. Она тоже была пьяна и заливалась визгливым неестественным смехом. Офицер покачнулся в схватил ее под руку, отнюдь не из галантности, а чтобы не упасть самому.
Когда автомобиль генерала поравнялся с ними, женщина – это была Зара – замерла в изумлении и крикнула на всю улицу:
– О, ты опять сумела устроиться!..
Ирина равнодушно отвернулась.
Павел спросил:
– Откуда она тебя знает?
– Это Зара, о ней тебе рассказывала твоя мать… Она работала на Бориса секретным агентом по торговой разведке. Когда-то была подругой его первой жены.
– А теперь работает па американцев?
– Возможно.
– Похожа на проститутку.
– И я была не лучше, – сказала Ирина. И добавила задумчиво: – Напрасно ты не достал мне паспорт. Тогда тебе не пришлось бы краснеть за меня.
Он ответил:
– Я не краснею за тебя. Но поступаю я так или иначе по многим причинам… Выслушай меня и постарайся понять! Когда я, выходя из твоего дома, прохожу мимо бойцов, которые стоят на посту, я чувствую на себе их тяжелые взгляды. Они думают: «Наш генерал ужинает с этой женщиной– и на машине ее катает… Так за что же мы кровь проливали?» Это простые, суровые и честные люди, им не забыть убитых товарищей, голода и лишений в горах. Могу ли я не считаться с их мнением о наших с тобой отношениях?
– Нет, не можешь.
Машина выехала из города и приближалась к ущелью. На склонах Витоши пятнами алели рощи в осеннем уборе; обрывы и осыпи прятались в сиреневых тенях или ярко выделялись, освещенные мягким осенним солнцем.
Павел продолжал:
– Предположим, я позвоню насчет паспорта товарищу Лукину Никодимову и попрошу его принять тебя. Он тебя примет, вежливо попросит присесть, но окинет с головы до ног таким пронзительным, леденящим взглядом… Он знает о тебе все. Через его руки прошли документы о преступлениях «Никотианы» и Германского папиросного концерна. А ведь ему долгие годы приходилось скрываться, работать в подполье, и подчас жизнь его висела на волоске: за ним следили агенты того мира, к которому принадлежишь ты… Может быть, глядя па тебя, он вспомнит об истязаниях, которые перенес в полиции, и о своих зверски замученных товарищах… Он исполнит мою просьбу и выдаст тебе разрешение на паспорт… Но скажи, смогу лп я равнодушно отнестись к тому, что он подумает обо мне?
И она снова ответила:
– Нет, не сможешь.
Они въехали в ущелье. С Витоши потянуло холодом. Павел продолжал спокойным и твердым голосом:
– Представь себе партийное собрание, на котором сидят мои товарищи… Кто-нибудь из них встает и спрашивает, почему я покровительствовал женщине, замешанной в аферах «Никотианы» и Германского папиросного концерна. Я даю какие-то объяснения, затем наступает молчание… Да, тяжелое, свинцовое молчание, которое очень много значит на наших партийных собраниях. Никто не выступает ни за, ни против меня, все молчат… Разве смогу я вынести это?
Она вдруг спросила упавшим голосом:
– Зачем ты говоришь мне все это?
– Чтобы ты возненавидела меня, – ответил он. – Чтобы ты поняла, что я ничего не могу, а может быть, и не хочу делать для тебя. Так тебе самой будет легче…
– А ты помнишь ту ночь?
– Какую ночь?
– В Чамкории. – Ирина тихо засмеялась. – Ты был на нелегальном положении и собирался уйти в горы… Ты боялся, как бы я тебя не выдала, и оборвал телефонный шнур, а потом легкомысленно проболтал несколько часов с женщиной из враждебного мира. Тогда между нами что-то и возникло.
– Возникло… – пробормотал Павел. – Но может быть, это была лишь ночная иллюзия…
– Не надо притворяться грубым! – грустно сказала Ирина. – То, что я испытала тогда, никогда больше не повторялось.
– Это тебе только кажется, – возразил он. – Такое же чувство ты испытывала ко многим мужчинам.
– Ты не прав, – глухо проговорила она.
– В чем?
– Ты неправильно судишь обо мне… Лила, та лучше меня понимает.
– Она слишком чиста и о других судит по себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251