Никогда еще она не выглядела такой жалкой и печальной. Автомобиль проезжал по улице, которая временами казалась Ирине знакомой. Но часто на том месте, где стоял сохранившийся в ее памяти дом, оказывалась груда перекрученного железа и бетонных глыб.
Машина остановилась у подъезда. Где это они?… Да ведь это их дом!.. Левое его крыло с террасой и зимним садом разрушено бомбой – Ирина уже знала об этом, – по уцелевшая часть была обитаема. Сквозь освещенные окна первого этажа виднелись занавески из брюссельских кружев и мебель красного дерева. У входа стояли постовой милиционер и необычного вида солдат – пожилой бородатый мужчина в накинутой на плечи шинели и с пятиконечной звездочкой на фуражке – боец повстанческой армии.
Ирина спросила его:
– Товарищ Морев здесь?
– Не знаю, – нахмурившись, ответил солдат.
Над дверью парадного подъезда, в который когда-то проходили дамы в бальных платьях и мужчины в смокингах, была прибита доска с наспех нарисованными серпом и молотом и корявой надписью: «Штаб VIII гвардейской группы». Обширный вестибюль с панелями красного дерева был освещен мягким светом, как и в те дни, когда генеральный директор «Никотианы» устраивал приемы для министров, депутатов и иностранцев. Но сейчас ковры и паркет были заляпаны грязью. Пахло табаком, сапогами и нафталином. На двери кабинета Бориса красовалась внушительная надпись: «Начальник штаба», а на двери маленькой гостиной, смежной с кабинетом: «Адъютант». Эта дверь была открыта настежь. Перед нею в кресле дремал человек с автоматом в руках, из комнаты доносился стук пишущей машинки. Увидев вошедших женщин, человек вскочил и, постучав в дверь, доложил:
– Товарищ подполковник!.. Приехали.
Из комнаты вышел молодой белобрысый офицер в новеньком, ловко подогнанном мундире, который, казалось, говорил за хозяина: «Я окончил военное училище и знаю, как должен выглядеть офицер». Лицо у юноши было умное, но совсем еще ребяческое. Ирина подумала, что он вот-вот щелкнет каблуками, по офицер только отрекомендовался:
– Подполковник Данкин.
– Я где-то встречалась с вами! – Ирина с трудом подавила улыбку, которая явно пришлась не по душе подполковнику. Но лицо ее внезапно омрачилось от набежавшею воспоминания. – Я вас видела в отряде, который задержал нас возле станции.
– Да. – Подполковник Данкин ничуть не смягчился и добавил холодным, официальным тоном: – Товарищ Морев телефонировал, чтобы вы располагались на втором этаже. Он оставил там за собой только одну комнату.
– Спасибо, господин подполковник.
– Я попрошу вас пользоваться черным ходом… Проход через штаб воспрещен.
– Как прикажете, господин подполковник, – ответила Ирина с язвительным смирением, равносильным дерзости.
У подножия лестницы, ведущей на второй этаж, кто-то догадался бросить коврик для ног, и ступеньки были почти чистые. Поднимаясь наверх, Ирина улыбалась про себя и думала: «Вот она, революционная армии!.. Этому подполковнику, наверное, нет и двадцати пяти лет!..» А в это время подполковник Данкин, пунцовый от гнева, ужо сидел за пишущей машинкой и дописывал приказ о распределении минометов и противотанковых орудий. Он был глубоко уязвлен насмешливым тоном Ирины и старался между делом придумать ей в отместку обидное и меткое прозвище, но мысли его были так поглощены минометами и противотанковыми орудиями, что лучше «буржуазной гадюки» он ничего не придумал.
Пока подполковник Данкин остывал от гнева, Ирина обходила комнаты второго этажа, зажигая лампу за лампой. Все стояло на своих местах, как и в мирное время, до бомбежек. Она прошлась по всему этажу, испытывая странное чувство, что ходит по чужому дому. Беспорядок на первом этаже – бестолково сдвинутая мебель, грязь на коврах и на паркете, запах сапог и дешевого табака – не испортил ей настроения. Еще меньше волновали ее разрушения – бомба уничтожила террасу и зимний сад. Ей казалось, что она никогда не жила и не распоряжалась в этом доме.
И тогда ей стало ясно, что этот дом ей в правда чужой. Он не принадлежал ни ей, ни Борису, ни Марии, ни папаше Пьеру, по крестьянам, которые под палящим солнцем собирали табак, и рабочим, которые его обрабатывали на складах. Ирина, Борис и папаша Пьер были всего лишь грабителями и мошенниками, которые отняли этот дом у его настоящих хозяев – рабочих и крестьян. «Никотиана» была просто-напросто бандой, шайкой мошенников. Об Этом свидетельствовали и ее зловещая история, и множество загубленных ею жизней, и ее бесчисленные обманы, подкупы и насилия. Теперь шайку разогнали: одни мошенники гибли, другие беспомощно плутали в хаосе крушения. А обманутые и ограбленные вернули себе этот дом, построенный их трудами и на их деньги. Они и расположились, как у себя дома: устроили внизу штаб, и весь первый этаж пропитался запахом сапог и дешевого табака. Все это было так понятно!.. Трезвый, уравновешенный, острый ум Ирины верно оценил создавшееся положение, и она примирилась с происходящим без злобы в растерянности. А в это время сотни изнеженных женщин плакали, как дети, и бились в истерике, потому что милиционеры пачкали грязными сапогами их дорогие ковры и вселяли бездомных в их просторные особняки. Эти женщины не могли попять, что таково неумолимое течение жизни, в которой все взаимообусловлено, и поэтому паразитизм одних не может не вызвать гневного бунта других.
Ирина поняла, что события подошли к своему естественному концу и что ей придется уйти отсюда. Как проигравшийся авантюрист, она должна была искать удачи где-нибудь в другом месте. Но какая-то странная усталость, какое-то гнетущее ощущение пустоты, паутиной опутавшее ей душу, безнадежно сковывали и убивали малейший ее порыв. Конечно, грязные сапоги на персидском ковре, крах и экспроприация «Никотианы» были ей все же неприятны. Они лишали Ирину богатства, власти и угодливых поклонников, которые слепо исполняли все ее прихоти. Как любой умный авантюрист, она предусмотрела возможность такого конца и, владея деньгами за границей, могла уехать туда и продолжать прежнюю жизнь. Но она смертельно устала и пресытилась жизнью! Если выкурить три сигареты подряд, четвертая покажется безвкусной. Если провести две ночи в любовных наслаждениях, третья покажется скучной. А Ирина вот уже десять лет курила одни и те же сигареты и проводила дни и ночи в одних и тех же наслаждениях. Ритуал этих наслаждений был неизменен – сменялись только действующие лица. Вот чем объяснялось ее дурное настроение. Вот почему она была так равнодушна ко всему на свете. Вот почему она была такой опустошенной, угрюмой, не способной ни радоваться, ни волноваться.
Теперь она убедилась, что, подобно Борису, напрасно мнила себя победителем в жизненной борьбе, что жизнь искалечила и опустошила ее, не оставив в ее душе ни капли радости, а одну лишь досаду, печаль и холодный пепел былых наслаждений. Таков был итог ее жизни, ее победы в мире «Никотианы».
Погруженная в свои мысли, она и не заметила, как, бесцельно зажигая электричество, обошла весь верх и остановилась перед дверью ванной комнаты. Возле одного крана лежал кусок простого стирального мыла, а на табурете за перегородкой валялось забытое дешевое полотенце. Ирина догадалась, что мыло и полотенце принадлежат «товарищу Мореву», которому, должно быть, приятно пользоваться ванной после долгих дней жизни в землянках партизанского штаба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251
Машина остановилась у подъезда. Где это они?… Да ведь это их дом!.. Левое его крыло с террасой и зимним садом разрушено бомбой – Ирина уже знала об этом, – по уцелевшая часть была обитаема. Сквозь освещенные окна первого этажа виднелись занавески из брюссельских кружев и мебель красного дерева. У входа стояли постовой милиционер и необычного вида солдат – пожилой бородатый мужчина в накинутой на плечи шинели и с пятиконечной звездочкой на фуражке – боец повстанческой армии.
Ирина спросила его:
– Товарищ Морев здесь?
– Не знаю, – нахмурившись, ответил солдат.
Над дверью парадного подъезда, в который когда-то проходили дамы в бальных платьях и мужчины в смокингах, была прибита доска с наспех нарисованными серпом и молотом и корявой надписью: «Штаб VIII гвардейской группы». Обширный вестибюль с панелями красного дерева был освещен мягким светом, как и в те дни, когда генеральный директор «Никотианы» устраивал приемы для министров, депутатов и иностранцев. Но сейчас ковры и паркет были заляпаны грязью. Пахло табаком, сапогами и нафталином. На двери кабинета Бориса красовалась внушительная надпись: «Начальник штаба», а на двери маленькой гостиной, смежной с кабинетом: «Адъютант». Эта дверь была открыта настежь. Перед нею в кресле дремал человек с автоматом в руках, из комнаты доносился стук пишущей машинки. Увидев вошедших женщин, человек вскочил и, постучав в дверь, доложил:
– Товарищ подполковник!.. Приехали.
Из комнаты вышел молодой белобрысый офицер в новеньком, ловко подогнанном мундире, который, казалось, говорил за хозяина: «Я окончил военное училище и знаю, как должен выглядеть офицер». Лицо у юноши было умное, но совсем еще ребяческое. Ирина подумала, что он вот-вот щелкнет каблуками, по офицер только отрекомендовался:
– Подполковник Данкин.
– Я где-то встречалась с вами! – Ирина с трудом подавила улыбку, которая явно пришлась не по душе подполковнику. Но лицо ее внезапно омрачилось от набежавшею воспоминания. – Я вас видела в отряде, который задержал нас возле станции.
– Да. – Подполковник Данкин ничуть не смягчился и добавил холодным, официальным тоном: – Товарищ Морев телефонировал, чтобы вы располагались на втором этаже. Он оставил там за собой только одну комнату.
– Спасибо, господин подполковник.
– Я попрошу вас пользоваться черным ходом… Проход через штаб воспрещен.
– Как прикажете, господин подполковник, – ответила Ирина с язвительным смирением, равносильным дерзости.
У подножия лестницы, ведущей на второй этаж, кто-то догадался бросить коврик для ног, и ступеньки были почти чистые. Поднимаясь наверх, Ирина улыбалась про себя и думала: «Вот она, революционная армии!.. Этому подполковнику, наверное, нет и двадцати пяти лет!..» А в это время подполковник Данкин, пунцовый от гнева, ужо сидел за пишущей машинкой и дописывал приказ о распределении минометов и противотанковых орудий. Он был глубоко уязвлен насмешливым тоном Ирины и старался между делом придумать ей в отместку обидное и меткое прозвище, но мысли его были так поглощены минометами и противотанковыми орудиями, что лучше «буржуазной гадюки» он ничего не придумал.
Пока подполковник Данкин остывал от гнева, Ирина обходила комнаты второго этажа, зажигая лампу за лампой. Все стояло на своих местах, как и в мирное время, до бомбежек. Она прошлась по всему этажу, испытывая странное чувство, что ходит по чужому дому. Беспорядок на первом этаже – бестолково сдвинутая мебель, грязь на коврах и на паркете, запах сапог и дешевого табака – не испортил ей настроения. Еще меньше волновали ее разрушения – бомба уничтожила террасу и зимний сад. Ей казалось, что она никогда не жила и не распоряжалась в этом доме.
И тогда ей стало ясно, что этот дом ей в правда чужой. Он не принадлежал ни ей, ни Борису, ни Марии, ни папаше Пьеру, по крестьянам, которые под палящим солнцем собирали табак, и рабочим, которые его обрабатывали на складах. Ирина, Борис и папаша Пьер были всего лишь грабителями и мошенниками, которые отняли этот дом у его настоящих хозяев – рабочих и крестьян. «Никотиана» была просто-напросто бандой, шайкой мошенников. Об Этом свидетельствовали и ее зловещая история, и множество загубленных ею жизней, и ее бесчисленные обманы, подкупы и насилия. Теперь шайку разогнали: одни мошенники гибли, другие беспомощно плутали в хаосе крушения. А обманутые и ограбленные вернули себе этот дом, построенный их трудами и на их деньги. Они и расположились, как у себя дома: устроили внизу штаб, и весь первый этаж пропитался запахом сапог и дешевого табака. Все это было так понятно!.. Трезвый, уравновешенный, острый ум Ирины верно оценил создавшееся положение, и она примирилась с происходящим без злобы в растерянности. А в это время сотни изнеженных женщин плакали, как дети, и бились в истерике, потому что милиционеры пачкали грязными сапогами их дорогие ковры и вселяли бездомных в их просторные особняки. Эти женщины не могли попять, что таково неумолимое течение жизни, в которой все взаимообусловлено, и поэтому паразитизм одних не может не вызвать гневного бунта других.
Ирина поняла, что события подошли к своему естественному концу и что ей придется уйти отсюда. Как проигравшийся авантюрист, она должна была искать удачи где-нибудь в другом месте. Но какая-то странная усталость, какое-то гнетущее ощущение пустоты, паутиной опутавшее ей душу, безнадежно сковывали и убивали малейший ее порыв. Конечно, грязные сапоги на персидском ковре, крах и экспроприация «Никотианы» были ей все же неприятны. Они лишали Ирину богатства, власти и угодливых поклонников, которые слепо исполняли все ее прихоти. Как любой умный авантюрист, она предусмотрела возможность такого конца и, владея деньгами за границей, могла уехать туда и продолжать прежнюю жизнь. Но она смертельно устала и пресытилась жизнью! Если выкурить три сигареты подряд, четвертая покажется безвкусной. Если провести две ночи в любовных наслаждениях, третья покажется скучной. А Ирина вот уже десять лет курила одни и те же сигареты и проводила дни и ночи в одних и тех же наслаждениях. Ритуал этих наслаждений был неизменен – сменялись только действующие лица. Вот чем объяснялось ее дурное настроение. Вот почему она была так равнодушна ко всему на свете. Вот почему она была такой опустошенной, угрюмой, не способной ни радоваться, ни волноваться.
Теперь она убедилась, что, подобно Борису, напрасно мнила себя победителем в жизненной борьбе, что жизнь искалечила и опустошила ее, не оставив в ее душе ни капли радости, а одну лишь досаду, печаль и холодный пепел былых наслаждений. Таков был итог ее жизни, ее победы в мире «Никотианы».
Погруженная в свои мысли, она и не заметила, как, бесцельно зажигая электричество, обошла весь верх и остановилась перед дверью ванной комнаты. Возле одного крана лежал кусок простого стирального мыла, а на табурете за перегородкой валялось забытое дешевое полотенце. Ирина догадалась, что мыло и полотенце принадлежат «товарищу Мореву», которому, должно быть, приятно пользоваться ванной после долгих дней жизни в землянках партизанского штаба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251