Ей стало смешно, что он не догадался открыть шкафы и взять оттуда туалетное мыло, чистую простыню или свежее, выглаженное полотенце. Вероятно, он считал, что экспроприация не должна распространяться на личные вещи его брата и невестки, и потому обошелся собственным мылом и полотенцем, которыми пользовался в горах. А может, просто ушел с головой в работу и даже не догадался открыть шкаф.
Эти забавные и пустяковые размышления о Павле отвлекли Ирину от мыслей о своем внутреннем разладе. Ей захотелось узнать, в какой комнате он спит. Когда она обходила верхний этаж, мрачное, почти физическое отвращение не позволило ей хотя бы заглянуть в комнату Бориса. Но сейчас она подумала, что Павел, наверно, выбрал именно эту комнату, так как она была рядом с лестницей. Ирина поспешила убедиться, так ли это. Комната была в беспорядке. На ночном столике лежали автомат и сумка с патронами. На письменном столе разбросаны советские журналы и несколько советских книг. Постель была не убрана, а на кушетке валялись брюки с красными лампасами и китель с генеральскими погонами. Оружие на ночном столике говорило о том, что товарищ Морев не очень-то доверяет некоторым союзникам Отечественного фронта и попытка внезапного ночного переворота не застала бы его врасплох. По кителю можно было судить, что его владелец – генерал. Ирина нашла, что это вполне логично, если Данкин стал подполковником. А кто же удостоился ранга маршала? Нет, такого титула они еще не придумали. Ирина рассмеялась, но добродушно и весело, что было совсем не к лицу вдове генерального директора «Никотианы». Грязные сапоги на персидских коврах вдруг превратились в какой-то парадокс, в котором она, однако, увидела теперь что-то жизнерадостное, волнующее, согревающее человеческим теплом, и это мгновенно рассеяло ее скуку. Это был лишь зародыш какого-то нового чувства, но он походил на луч, блеснувший во мраке ее тоски. Теперь ей казалось, что радостью жизни веет и от давно не бритого, неуклюжего солдата-партизана, стоявшего на посту у подъезда, и от мальчишеского лица подполковника Данкина, и от генеральского кителя Павла, небрежно брошенного на кушетку. Она поняла, что это легкое волнение зародилось в ней в ту памятную ночь в Чамкории и что другим женщинам старого мира подобные чувства недоступны. И она снова подумала, что была лишь залетной птицей в мире «Никотианы» и что гибель фирмы никак не отразилась на ней.
Повинуясь врожденному женскому инстинкту, который так долго был подавлен праздностью и роскошью, Ирина принялась наводить порядок в комнате. Она оправила постель, прибрала на письменном столе и бережно сложила генеральский китель и брюки с лампасами. У нее становилось все легче и легче на душе – словно ей было приятно убирать комнату Павла. Но вдруг чей-то суровый голос приковал ее к месту:
– Кто вам разрешил входить в комнату генерала?
Она обернулась и увидела светлую, как кукурузный початок, голову Данкина. Подполковник держал в руках кулек с виноградом, буханку солдатского хлеба и кусок брынзы. Его маленькие, словно синие бусинки, глаза сверкали гневом.
– Разве па это нужно особое разрешение? – спросила Ирина. – Я вошла, чтобы навести порядок.
– Это не ваше дело, – отрезал подполковник. – Никто, кроме меня, не имеет права входить в комнату генерала.
Он положил на письменный стол хлеб, брынзу и виноград и начал сердито рыться в карманах.
– Вы что же, решили оставить продукты на письменном столе?
Ирину забавляли негодование и мальчишеское лицо подполковника.
Данкин строго поглядел на «гадюку» и, чтобы внушить ей уважение к Народной армии, заявил важно:
– Это завтрак для генерала.
– Уж не боитесь ли вы, что я его съем?
– Пет, не боюсь! – Данкин не упустил случая съязвить. – Вы никогда не голодали.
Желая задеть Ирину побольнее, он потянул к себе средний ящик письменного стола, чтобы проверить, не отперт ли он. Затем снова начал рыться в карманах, но неожиданно перестал, заметив, что ключ от комнаты, который он искал, торчит в замочной скважине. Быстрым движением, которое должно было подчеркнуть его недоверие к Ирине, он переставил ключ с внутренней стороны на наружную и приказал враждебным тоном:
– Выйдите сейчас же из комнаты!
– Вы как будто подозреваете, что я роюсь в ящиках?
– Но ваше дело, что именно я подозреваю.
Ирина горько, по беззлобно усмехнулась.
– Я одинаково равнодушно отношусь и к старому и к новому, – сказала она.
– Таких людей мы условно считаем врагами.
– И даже но пытаетесь их перевоспитать?
– Пока у нас на это нет времени.
«Здорово отвечаешь, – подумала Ирина. – Быть тебе генералом». Глядя на мальчишеское лицо Данкина, она вспомнила о Павле и снова почувствовала прилив бодрости. Она вышла из комнаты и не подумала о том, чтобы рассердиться.
Данкин запер дверь, положил ключ в карман и степенно, не торопясь, как и подобает подполковнику, пошел вниз по лестнице. Но когда он скрылся из виду за поворотом, так что Ирина уже не могла его увидеть, его движения приобрели гибкость и кошачье проворство двадцатилетнего юноши. Он огляделся по сторонам, словно опасаясь, что его могут уличить в недозволенной шалости, потом, ухватившись за полированные перила лестницы, лихо скатился на животе до самого низа. Легко и ловко он соскочил па паркет. Никто этого не видел. А если бы кто и увидел, то лишь весело улыбнулся бы. Борьба и суровая жизнь лишали до сих пор ремсиста Данкина самых скромных забав и развлечений.
Когда он ушел. Ирина велела служанке готовить ужин из продуктов, которые они привезли с собой из Чамкории. Она надеялась, что тем временем подойдет Павел и они поужинают вместе. Но Павел так и не пришел, и она поужинала одна в маленькой столовой, где они с Борисом провели так много часов в томительном молчании. Снова ее обуяли досада и равнодушие ко всему па свете. Чего она могла ожидать от Павла? Ничего, кроме такой же холодности и враждебности, с какими к ней относился Данкин.
Человек с автоматом, который стоял па посту в вестибюле, проговорился служанке, что генерал остался на партийное собрание. Ирина подумала, что Павел, наверное, так загружен работой, что вряд ли способен снова пережить горькие и сладостные минуты той ночи, когда они впервые встретились в чамкорийской вилле. Ее недавнее волнение улеглось. Снова ее охватило тяжелое настроение – давящее и безнадежное, как осенняя ночь. В душе ее медленно разрасталась ноющая тупая боль, которая словно заполняла ее грудь свинцом. Это была тоска по упущенной жизни, по растраченным чувствам, по всему, что ушло безвозвратно.
После ужина она выкурила несколько сигарет, потом послала со служанкой Данкину и человеку с автоматом ужин, приготовленный для Павла, – яичницу с жареным картофелем и бутылку экспортного вина. Данкин вернул еду, солгав, что уже успел поужинать. Он не хотел якшаться с буржуазией. Человек с автоматом оказался не столь принципиальным и с удовольствием съел яичницу. Ему приходилось голодать больше, чем Данкину.
Ирина перешла в спальню, но решила пока не ложиться, а подождать Павла. Горьким и безнадежным было это ожидание, словно встреча с Павлом осталась для нее последним лекарством, которое, кто знает, быть может, еще могло бы исцелить ее. Она попробовала было читать, но не смогла и тогда, чтобы убить время, стала рыться в своих бумагах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251
Эти забавные и пустяковые размышления о Павле отвлекли Ирину от мыслей о своем внутреннем разладе. Ей захотелось узнать, в какой комнате он спит. Когда она обходила верхний этаж, мрачное, почти физическое отвращение не позволило ей хотя бы заглянуть в комнату Бориса. Но сейчас она подумала, что Павел, наверно, выбрал именно эту комнату, так как она была рядом с лестницей. Ирина поспешила убедиться, так ли это. Комната была в беспорядке. На ночном столике лежали автомат и сумка с патронами. На письменном столе разбросаны советские журналы и несколько советских книг. Постель была не убрана, а на кушетке валялись брюки с красными лампасами и китель с генеральскими погонами. Оружие на ночном столике говорило о том, что товарищ Морев не очень-то доверяет некоторым союзникам Отечественного фронта и попытка внезапного ночного переворота не застала бы его врасплох. По кителю можно было судить, что его владелец – генерал. Ирина нашла, что это вполне логично, если Данкин стал подполковником. А кто же удостоился ранга маршала? Нет, такого титула они еще не придумали. Ирина рассмеялась, но добродушно и весело, что было совсем не к лицу вдове генерального директора «Никотианы». Грязные сапоги на персидских коврах вдруг превратились в какой-то парадокс, в котором она, однако, увидела теперь что-то жизнерадостное, волнующее, согревающее человеческим теплом, и это мгновенно рассеяло ее скуку. Это был лишь зародыш какого-то нового чувства, но он походил на луч, блеснувший во мраке ее тоски. Теперь ей казалось, что радостью жизни веет и от давно не бритого, неуклюжего солдата-партизана, стоявшего на посту у подъезда, и от мальчишеского лица подполковника Данкина, и от генеральского кителя Павла, небрежно брошенного на кушетку. Она поняла, что это легкое волнение зародилось в ней в ту памятную ночь в Чамкории и что другим женщинам старого мира подобные чувства недоступны. И она снова подумала, что была лишь залетной птицей в мире «Никотианы» и что гибель фирмы никак не отразилась на ней.
Повинуясь врожденному женскому инстинкту, который так долго был подавлен праздностью и роскошью, Ирина принялась наводить порядок в комнате. Она оправила постель, прибрала на письменном столе и бережно сложила генеральский китель и брюки с лампасами. У нее становилось все легче и легче на душе – словно ей было приятно убирать комнату Павла. Но вдруг чей-то суровый голос приковал ее к месту:
– Кто вам разрешил входить в комнату генерала?
Она обернулась и увидела светлую, как кукурузный початок, голову Данкина. Подполковник держал в руках кулек с виноградом, буханку солдатского хлеба и кусок брынзы. Его маленькие, словно синие бусинки, глаза сверкали гневом.
– Разве па это нужно особое разрешение? – спросила Ирина. – Я вошла, чтобы навести порядок.
– Это не ваше дело, – отрезал подполковник. – Никто, кроме меня, не имеет права входить в комнату генерала.
Он положил на письменный стол хлеб, брынзу и виноград и начал сердито рыться в карманах.
– Вы что же, решили оставить продукты на письменном столе?
Ирину забавляли негодование и мальчишеское лицо подполковника.
Данкин строго поглядел на «гадюку» и, чтобы внушить ей уважение к Народной армии, заявил важно:
– Это завтрак для генерала.
– Уж не боитесь ли вы, что я его съем?
– Пет, не боюсь! – Данкин не упустил случая съязвить. – Вы никогда не голодали.
Желая задеть Ирину побольнее, он потянул к себе средний ящик письменного стола, чтобы проверить, не отперт ли он. Затем снова начал рыться в карманах, но неожиданно перестал, заметив, что ключ от комнаты, который он искал, торчит в замочной скважине. Быстрым движением, которое должно было подчеркнуть его недоверие к Ирине, он переставил ключ с внутренней стороны на наружную и приказал враждебным тоном:
– Выйдите сейчас же из комнаты!
– Вы как будто подозреваете, что я роюсь в ящиках?
– Но ваше дело, что именно я подозреваю.
Ирина горько, по беззлобно усмехнулась.
– Я одинаково равнодушно отношусь и к старому и к новому, – сказала она.
– Таких людей мы условно считаем врагами.
– И даже но пытаетесь их перевоспитать?
– Пока у нас на это нет времени.
«Здорово отвечаешь, – подумала Ирина. – Быть тебе генералом». Глядя на мальчишеское лицо Данкина, она вспомнила о Павле и снова почувствовала прилив бодрости. Она вышла из комнаты и не подумала о том, чтобы рассердиться.
Данкин запер дверь, положил ключ в карман и степенно, не торопясь, как и подобает подполковнику, пошел вниз по лестнице. Но когда он скрылся из виду за поворотом, так что Ирина уже не могла его увидеть, его движения приобрели гибкость и кошачье проворство двадцатилетнего юноши. Он огляделся по сторонам, словно опасаясь, что его могут уличить в недозволенной шалости, потом, ухватившись за полированные перила лестницы, лихо скатился на животе до самого низа. Легко и ловко он соскочил па паркет. Никто этого не видел. А если бы кто и увидел, то лишь весело улыбнулся бы. Борьба и суровая жизнь лишали до сих пор ремсиста Данкина самых скромных забав и развлечений.
Когда он ушел. Ирина велела служанке готовить ужин из продуктов, которые они привезли с собой из Чамкории. Она надеялась, что тем временем подойдет Павел и они поужинают вместе. Но Павел так и не пришел, и она поужинала одна в маленькой столовой, где они с Борисом провели так много часов в томительном молчании. Снова ее обуяли досада и равнодушие ко всему па свете. Чего она могла ожидать от Павла? Ничего, кроме такой же холодности и враждебности, с какими к ней относился Данкин.
Человек с автоматом, который стоял па посту в вестибюле, проговорился служанке, что генерал остался на партийное собрание. Ирина подумала, что Павел, наверное, так загружен работой, что вряд ли способен снова пережить горькие и сладостные минуты той ночи, когда они впервые встретились в чамкорийской вилле. Ее недавнее волнение улеглось. Снова ее охватило тяжелое настроение – давящее и безнадежное, как осенняя ночь. В душе ее медленно разрасталась ноющая тупая боль, которая словно заполняла ее грудь свинцом. Это была тоска по упущенной жизни, по растраченным чувствам, по всему, что ушло безвозвратно.
После ужина она выкурила несколько сигарет, потом послала со служанкой Данкину и человеку с автоматом ужин, приготовленный для Павла, – яичницу с жареным картофелем и бутылку экспортного вина. Данкин вернул еду, солгав, что уже успел поужинать. Он не хотел якшаться с буржуазией. Человек с автоматом оказался не столь принципиальным и с удовольствием съел яичницу. Ему приходилось голодать больше, чем Данкину.
Ирина перешла в спальню, но решила пока не ложиться, а подождать Павла. Горьким и безнадежным было это ожидание, словно встреча с Павлом осталась для нее последним лекарством, которое, кто знает, быть может, еще могло бы исцелить ее. Она попробовала было читать, но не смогла и тогда, чтобы убить время, стала рыться в своих бумагах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251