– А мне хочется пропустить пару рюмок, – сказал он. – Нервы напряжены.
– Ты не должен привыкать к этому, – заметила она.
– Да, не должен!.. – согласился он рассеянно и выпил две рюмки одну за другой. – Впрочем, я пью редко.
Ирина с облегчением заметила, что он устал или поглощен мыслями о Марии и ему неинтересно, какое впечатление произвела на нее обстановка его дома. Борис закурил сигарету, но сразу же бросил ее в пепельницу и налил себе еще рюмку коньяку.
– Страшно будет, если ты привыкнешь пить, – снова заметила Ирина.
– Что?… Пить?… – Голос Бориса прозвучал искусственно и неуверенно. – Не беспокойся, я никогда не стану этим злоупотреблять. Меня целиком поглощает работа.
Но она поняла, что он уже злоупотребляет алкоголем – ведь и в ресторане он выпил несколько рюмок. Может быть, к этому его толкает предельное напряжение, в котором он всегда живет.
Борис подошел к Ирине, быстро наклонился и поцеловал ее. На несколько секунд губы их слились, потом она легонько оттолкнула его, потому что здесь их в любую минуту могли увидеть. Но как только они отпрянули друг от друга, они поняли, что вечера у часовни никогда больше не вернутся и что за эти три года многое исчезло из их любви, молодости и из их душ.
– Теперь ты должна довериться мне вполне, – сказал он, как бы желая зачеркнуть то, что они поняли.
– Это не важно, – отозвалась она быстро. – Не важно, что будет после этого вечера.
Послышался скрип двери, открывавшейся на втором этаже. Ирина и Борис обернулись.
По лестнице спускалась Мария.
В первое мгновение Ирина ощутила злорадство, потом смущение, потом испуг и, наконец, чувство животного страха и желание убежать. Но она взяла себя в руки и, не пошевельнувшись, смотрела с напряженным до предела вниманием на страшный призрак, спускающийся в холл. Так вот она, женщина, которая отняла у нее Бориса, которая заставила ее испытать такую ревность, такие муки и горькую тоску!.. Значит, вот она, хозяйка этого дома, владелица этого богатства, единственная наследница «Никотианы», то чудное, элегантное существо в баре, чей опаловый блеск поразил Ирину пять месяцев назад!.. Теперь Мария была в грязном халате из плотного розового шелка, который безобразно топорщился на ее угловатом, скелетообразном теле. Кожа на ее лице напоминала пожелтевший, скомканный пергамент – так изборождено оно было глубокими морщинами, а голова почти облысела, и это придавало больной какое-то устрашающее сходство с мертвецом, вставшим из могилы. В следующее мгновение Ирина увидела ее пустые глаза – трагические глаза без мысли и сознания, безумные глаза, которые были лишены всякого выражения и подчеркивали тупость идиотской самодовольной усмешки, застывшей на лице, и скованность тела, вытянутого в позе величавой надменности. Ужасное видение рывками спускалось по лестнице, а за ним шла горничная, тревожно раскинув руки и словно следя за ребенком или заводной куклой, которая в любую минуту может упасть.
– Почему ты пускаешь ее вниз неодетой? – строго спросил Борис.
– Потому что с ней случился бы припадок, – с досадой ответила горничная. – Она думает, что госпожица пришла послушать ее концерт.
Ирина медленно повернула к Борису искаженное ужасом лицо.
– Видишь? – произнес он холодно.
Ирина все поняла. Теперь перед ней стояла не ненавистная соперница, но автомат без мысли и сознания. Безукоризненно сдержанная и подобранная Мария, за которой сверкало золото «Никотианы», превратилась в жалкую развалину. Меланхолическое спокойствие ее лица перешло в тупую улыбку помешанной. Умные, холодные, печальные глаза, которые раньше вызывали в Ирине ненависть, ибо в них было что-то, что могло привлекать Бориса само по себе, помимо денег, сейчас казались слепыми, так как это были глаза существа, которое ничего не видело, не слышало, не понимало.
Все так же вытянувшись и задрав голову, помешанная вдруг остановилась и, сделав жалкую попытку принять величавую позу, посмотрела на Ирину. Борис устало опустился в кресло.
– Мария, ты узнаешь эту даму? – глухо спросил он.
– Я узнаю всех армян в Пере, – с важностью ответила больная. Затем кивнула головой и добавила надменно: – Садитесь!.. Я исполню для вас концерт.
– Какой концерт? – спросил Борис.
– Концентрированный концерт, – проговорила больная. – Для армян.
Борис повернулся к Ирине. По его лицу промелькнула усмешка, но такая холодная и бесчувственная, что Ирине она показалась невыносимой.
– Слышала ты когда-нибудь такой концерт? – спросил он.
– Нет, – серьезно ответила Ирина.
Она обратилась к помешанной:
– Вы не помните, где мы виделись?
Мария как будто поняла вопрос: ее застывшая высокомерная гримаса мгновенно исчезла, и на лице отразилось глупое удивление. Где-то на периферии ее сумеречного сознания, пронизанное завистью и восхищением, всплыло воспоминание об этом красивом матовом лице и карих глазах. Но это воспоминание беспомощно сталкивалось и сцеплялось с осколками других воспоминаний, с бессвязными ассоциациями и обломками ее прежнего сознания. Больная все так же растерянно моргала, смутно понимая, что не может говорить разумно, а это наполняло ее столь же смутным чувством стыда, гневом и болью, которые она старалась скрыть. Но вдруг воспоминание об Ирине неожиданно столкнулось и сцепилось с какими-то представлениями, все еще сохранившимися в ее памяти. Сознание беспомощности исчезло, и она сказала уверенно, как вполне здоровый человек:
– Да, припоминаю!.. Вы сестра Алисы Баклаян, моей подруги по колледжу в Стамбуле… Вы жили в Пере.
Даже Борис и горничная были поражены связностью этих фраз. Но тропинка мысли внезапно оборвалась, упершись в расщелину. И больная добавила тупо:
– У вас было много перьев.
А затем она, неведомо как, снова прониклась бессмысленной уверенностью в своем величии, и лицо ее застыло в прежней высокомерной гримасе. Она заявила, что она великая, несравненная артистка… Давала фортепьянные концерты в Лондоне, Нью-Йорке и Париже, путешествует беспрерывно и объехала весь мир. Публика бросала ей букеты и несмолкаемыми овациями вызывала на «бис». Все это Мария выговаривала, горделиво и смешно мотая головой, невнятно бормоча жалкие, несвязные слова, которые подбирала не по смыслу, а по внешнему звуковому сходству. Она похвалилась, что обладает сотней роялей, самых красивых на свете, а когда Борис спросил, где они, ответила, что заперла их в гардеробе, чтобы их не трогала горничная. Потом она величественно поклонилась и, задрав голову, прямая как палка, деревянной походкой направилась к роялю, чтобы дать свой «концентрированный концерт». Ее дорогой, но заношенный халат развевался, как широкое бальное платье, и, когда она приблизилась, Ирина почувствовала неприятный запах. Ах, неужели это та Мария, за которой стоит «Никотиана» и которую бедные девушки из ее родного города считали каким-то сказочным существом!..
Ирина, Борис и горничная медленно перешли в гостиную и сели в кресла у рояля.
– Если она опять заговорит, не надо ей возражать, – тихо предупредил Борис.
– Давно она такая? – спросила Ирина.
– Несколько месяцев.
– Вы лечите ее?
– А чем лечить?… – По лицу Бориса промелькнула привычная холодная усмешка; казалось, он был доволен тем, что болезнь Марии неизлечима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251