– Я, сказать по правде, совсем измучился! Очень беспокоился весь этот месяц…
– Что поделаешь, – тихо отозвалась Лила. Потом добавила громко: – Так я пойду…
– Ступай! – Шишко снова присел на корточки возле бойлера и принялся что-то разглядывать. – Послушай! – вдруг вспомнил он. – У Симеона сноха рожает, мать пошла к ним – принимать… Дома никого нет.
– Знаю, – сказала Лила.
– Затопи печку. Уголь есть?
– Есть, но я думала Симеону отнести.
– Ты о них не беспокойся. Блаже, наверное, им уже купил. Затопи печку и читай в тепле. Завтра получу деньги за бойлер и привезу еще сто кило.
Лила опять собралась уходить, но Шишко еще раз остановил ее.
– Слушай! Ты пеламиды больше не ешь. Она, говорят, испорченная… К нам всегда падаль везут. Лавочник ее из-под полы купил, по дешевке, и ветеринар составил акт.
– Я ее выкину.
Лила пошла домой. Туман сгустился. Базарный день угасал в освещенных корчмах постоялых дворов, в которых подвыпившие крестьяне играли на волынках и тамбурах. Из конюшен, где стояли распряженные волы, шел теплый влажный запах сена и навоза. Запертые на замок темные еврейские лавчонки молча притаились, а над ними кротих хозяев. Мелкие еврейские ремесленники строили себе дома в торговых рядах с таким расчетом, чтобы первый этаж служил мастерской, а второй – жильем. За окнами этих жилищ коротали свой замшелый век люди, из среды которых порой смело вырывались на волю молодые ремсисты. Миновав торговые ряды, Лила пошла по узким уличкам рабочего квартала. Почти все его низкие, вросшие в землю домишки были уже темны: рабочие, экономя уголь, ложились рано. Над рекой навис густой туман; в морозной тишине глухо раздавался стук топора: кто-то колол дрова. Свернув на свою уличку, Лила вдруг заметила силуэт высокого мужчины. Человек стоял прямо перед ее домом и в свете уличного фонаря четко выделялся на молочно-белом фоне тумана. Незнакомец был в шляпе и модном пальто в талию. «Длинный!» – с негодованием подумала Лила. Несколько минут она стояла с бьющимся сердцем, потом, придя в себя, вошла в соседний двор и спряталась за сараем. До нее донеслись звонкие удары: незнакомец стучал в оконное стекло. Постучав несколько раз и не получив ответа, он пошел по улице. Звук его шагов по скованной морозом земле слышался все отчетливей. Путь его лежал мимо сарая, за которым притаилась Лила. Как только он поравнялся с сараем, Лила узнала его. Это был Павел. И тогда она, сама того не желая, тихим, глухим от волнения голосом окликнула его.
Он обернулся. Она вышла из-за сарая и спросила:
– Зачем ты сюда пришел?
– Я хотел тебя видеть.
Они безотчетно сжали друг другу руки. Но она первая овладела собой и промолвила враждебно:
– На что тебе видеть меня?… Ведь я дура, я ничего не понимаю…
– Пойдем к вам!
– Дома никого нет, – холодно проговорила она.
– Именно поэтому, – настаивал он. Пока Лила отпирала дверь, он низким, упавшим голосом глухо произнес:
– Меня исключили из партии. Ты уже знаешь?
– Знаю, – ответила она.
Когда они вошли в комнату, он снял пальто и сел на стул, а Лила принялась растапливать печку. Глядя на Лилу, Павел думал, что не напрасно пришел он сюда искать убежище от гнева и чувства пустоты, которые так угнетали его. Он был знаком со многими женщинами, но ни одна из них не обладала удивительной гордостью этой замкнутой и несколько холодной девушки. У многих были правильные черты лица, русые волосы и светлые глаза, но ни у кого не было такой нравственной силы, а духовный облик не соответствовал так полно идее, за которую они боролись. Лила виделась ему неотделимой частью этого терзаемого нищетой рабочего квартала, этой убогой каморки с железной печкой и дощатыми кроватями, покрытыми козьими шкурами и грубошерстными одеялами. Ему показалось, что ее старая юбка, вылинявший свитер, осунувшееся лицо являются воплощением мук, забот и надежд тысяч рабочих, ожидающих конца зимы, чтобы снова начать тяжелую, изнурительную и скудно оплачиваемую работу на табачных складах. И все-таки трудная жизнь не огрубила ее внутреннего облика, не помешала ей стать образованным и мыслящим человеком. Ему показалось, что эта девушка, похожая на цветок, выросший среди жестокой бедности и лишений, вобрала в себя все самое здоровое, жизнеспособное и прекрасное, что есть в рабочем классе, а красота ее так одухотворена потому, что эту девушку никогда не развратяг расчетливость и пороки враждебного мира. И в то же время ему показалось, что в Лиле есть что-то недосягаемое, нереальное, призрачное, словно видение будущего, которое вот-вот развеется, оставив после себя лишь тоску по недостижимому.
Но тут же он понял, что все в ней реально – от ее светлой, нежной, как бы акварельной красоты до той резкости, с какой ее ум и воля умеют ранить человека. Стоя на коленях возле печки, она дула на хворост, и рдеющие угли окрашивали напряженные черты ее лица красноватым светом, превращая ее густые волосы в жгуты золотой пряжи. В ее прямой спине, крепких плечах и округлых бедрах была какая-то сила, неотразимо привлекательная и заполнявшая пустоту его души таким волнением, что он опять почувствовал, как необходимо было ему прийти к пей.
Пламя вспыхнуло, и печка загудела. Лила поднялась. Павел ждал, что на лице ее будет написано такое же волнение, какое испытывал он сам, но увидел только сжатые губы да холодные глаза, испытующе впившиеся в пего. Трепет, с каким она пожала ему руку в первую минуту встречи, исчез. Он с горечью осознал, что между ними стена – и стена эта воздвигнута уже не их разногласиями в вопросе о курсе партии, а его исключением из рядов партии.
Лила села за стол против пего.
– Сегодня приехал? – бесстрастно спросила она.
– Да, – ответил он. – Днем.
– Товарищей видел?
– Я говорил с Эшкенази и кое с кем из городского комитета… – Вдруг он рассердился: – Ты что, допрос устраиваешь? Хочешь знать, не собираюсь ли я развалить городской комитет?
– Нет, я не думаю, что ты сумел бы ото сделать. – Она усмехнулась, прищурившись, и тотчас показала острие своей непримиримости: – Пока с тебя довольно исключения… Но при малейшей твоей попытке разрушить единство мы поступим с тобой беспощадно.
– Что же вы сделаете? – зло осведомился он.
– Ты это прекрасно знаешь.
– Забавно будет, ежели Лукан выступит в роли крохотного Робеспьера!.. – проговорил Павел с презрительным смехом. – Ио скажите ему, что ничего не выйдет. В Нейтральном Комитете большинство – люди умные, и они скоро поймут, где истина…
– Значит, ты… решил продолжать?
Она глубоко вздохнула, посмотрела на него искоса и еще больше прищурила глаза. Под ресницами со вспыхнул холодный и хмурый огонь гнева.
– Пет, я не стану продолжать!.. – воскликнул он и ударил кулаком по столу. – Но по из страха перед вами и не потому, что жду прощения!.. Я буду молчать только потому, что не хочу накануне стачки вносить разлад в честные души рабочих, только потому, что уверен, что Коминтерн и Заграничное бюро вынесут решения, которые заставят вас опомниться… А до тех пор гоните прочь всех, кто хочет работать с нами, посылайте рабочих под плети полицейских, обещайте им захватить склады голыми руками… Беснуйтесь, пока рабочие не потеряют веру в вас, пока они не отвергнут вас навсегда, пока сами вы в конце концов не поймете, что ведете себя как самонадеянные глупцы… Врагу только того и надо – чтоб у рабочих всегда были такие руководители, как вы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251
– Что поделаешь, – тихо отозвалась Лила. Потом добавила громко: – Так я пойду…
– Ступай! – Шишко снова присел на корточки возле бойлера и принялся что-то разглядывать. – Послушай! – вдруг вспомнил он. – У Симеона сноха рожает, мать пошла к ним – принимать… Дома никого нет.
– Знаю, – сказала Лила.
– Затопи печку. Уголь есть?
– Есть, но я думала Симеону отнести.
– Ты о них не беспокойся. Блаже, наверное, им уже купил. Затопи печку и читай в тепле. Завтра получу деньги за бойлер и привезу еще сто кило.
Лила опять собралась уходить, но Шишко еще раз остановил ее.
– Слушай! Ты пеламиды больше не ешь. Она, говорят, испорченная… К нам всегда падаль везут. Лавочник ее из-под полы купил, по дешевке, и ветеринар составил акт.
– Я ее выкину.
Лила пошла домой. Туман сгустился. Базарный день угасал в освещенных корчмах постоялых дворов, в которых подвыпившие крестьяне играли на волынках и тамбурах. Из конюшен, где стояли распряженные волы, шел теплый влажный запах сена и навоза. Запертые на замок темные еврейские лавчонки молча притаились, а над ними кротих хозяев. Мелкие еврейские ремесленники строили себе дома в торговых рядах с таким расчетом, чтобы первый этаж служил мастерской, а второй – жильем. За окнами этих жилищ коротали свой замшелый век люди, из среды которых порой смело вырывались на волю молодые ремсисты. Миновав торговые ряды, Лила пошла по узким уличкам рабочего квартала. Почти все его низкие, вросшие в землю домишки были уже темны: рабочие, экономя уголь, ложились рано. Над рекой навис густой туман; в морозной тишине глухо раздавался стук топора: кто-то колол дрова. Свернув на свою уличку, Лила вдруг заметила силуэт высокого мужчины. Человек стоял прямо перед ее домом и в свете уличного фонаря четко выделялся на молочно-белом фоне тумана. Незнакомец был в шляпе и модном пальто в талию. «Длинный!» – с негодованием подумала Лила. Несколько минут она стояла с бьющимся сердцем, потом, придя в себя, вошла в соседний двор и спряталась за сараем. До нее донеслись звонкие удары: незнакомец стучал в оконное стекло. Постучав несколько раз и не получив ответа, он пошел по улице. Звук его шагов по скованной морозом земле слышался все отчетливей. Путь его лежал мимо сарая, за которым притаилась Лила. Как только он поравнялся с сараем, Лила узнала его. Это был Павел. И тогда она, сама того не желая, тихим, глухим от волнения голосом окликнула его.
Он обернулся. Она вышла из-за сарая и спросила:
– Зачем ты сюда пришел?
– Я хотел тебя видеть.
Они безотчетно сжали друг другу руки. Но она первая овладела собой и промолвила враждебно:
– На что тебе видеть меня?… Ведь я дура, я ничего не понимаю…
– Пойдем к вам!
– Дома никого нет, – холодно проговорила она.
– Именно поэтому, – настаивал он. Пока Лила отпирала дверь, он низким, упавшим голосом глухо произнес:
– Меня исключили из партии. Ты уже знаешь?
– Знаю, – ответила она.
Когда они вошли в комнату, он снял пальто и сел на стул, а Лила принялась растапливать печку. Глядя на Лилу, Павел думал, что не напрасно пришел он сюда искать убежище от гнева и чувства пустоты, которые так угнетали его. Он был знаком со многими женщинами, но ни одна из них не обладала удивительной гордостью этой замкнутой и несколько холодной девушки. У многих были правильные черты лица, русые волосы и светлые глаза, но ни у кого не было такой нравственной силы, а духовный облик не соответствовал так полно идее, за которую они боролись. Лила виделась ему неотделимой частью этого терзаемого нищетой рабочего квартала, этой убогой каморки с железной печкой и дощатыми кроватями, покрытыми козьими шкурами и грубошерстными одеялами. Ему показалось, что ее старая юбка, вылинявший свитер, осунувшееся лицо являются воплощением мук, забот и надежд тысяч рабочих, ожидающих конца зимы, чтобы снова начать тяжелую, изнурительную и скудно оплачиваемую работу на табачных складах. И все-таки трудная жизнь не огрубила ее внутреннего облика, не помешала ей стать образованным и мыслящим человеком. Ему показалось, что эта девушка, похожая на цветок, выросший среди жестокой бедности и лишений, вобрала в себя все самое здоровое, жизнеспособное и прекрасное, что есть в рабочем классе, а красота ее так одухотворена потому, что эту девушку никогда не развратяг расчетливость и пороки враждебного мира. И в то же время ему показалось, что в Лиле есть что-то недосягаемое, нереальное, призрачное, словно видение будущего, которое вот-вот развеется, оставив после себя лишь тоску по недостижимому.
Но тут же он понял, что все в ней реально – от ее светлой, нежной, как бы акварельной красоты до той резкости, с какой ее ум и воля умеют ранить человека. Стоя на коленях возле печки, она дула на хворост, и рдеющие угли окрашивали напряженные черты ее лица красноватым светом, превращая ее густые волосы в жгуты золотой пряжи. В ее прямой спине, крепких плечах и округлых бедрах была какая-то сила, неотразимо привлекательная и заполнявшая пустоту его души таким волнением, что он опять почувствовал, как необходимо было ему прийти к пей.
Пламя вспыхнуло, и печка загудела. Лила поднялась. Павел ждал, что на лице ее будет написано такое же волнение, какое испытывал он сам, но увидел только сжатые губы да холодные глаза, испытующе впившиеся в пего. Трепет, с каким она пожала ему руку в первую минуту встречи, исчез. Он с горечью осознал, что между ними стена – и стена эта воздвигнута уже не их разногласиями в вопросе о курсе партии, а его исключением из рядов партии.
Лила села за стол против пего.
– Сегодня приехал? – бесстрастно спросила она.
– Да, – ответил он. – Днем.
– Товарищей видел?
– Я говорил с Эшкенази и кое с кем из городского комитета… – Вдруг он рассердился: – Ты что, допрос устраиваешь? Хочешь знать, не собираюсь ли я развалить городской комитет?
– Нет, я не думаю, что ты сумел бы ото сделать. – Она усмехнулась, прищурившись, и тотчас показала острие своей непримиримости: – Пока с тебя довольно исключения… Но при малейшей твоей попытке разрушить единство мы поступим с тобой беспощадно.
– Что же вы сделаете? – зло осведомился он.
– Ты это прекрасно знаешь.
– Забавно будет, ежели Лукан выступит в роли крохотного Робеспьера!.. – проговорил Павел с презрительным смехом. – Ио скажите ему, что ничего не выйдет. В Нейтральном Комитете большинство – люди умные, и они скоро поймут, где истина…
– Значит, ты… решил продолжать?
Она глубоко вздохнула, посмотрела на него искоса и еще больше прищурила глаза. Под ресницами со вспыхнул холодный и хмурый огонь гнева.
– Пет, я не стану продолжать!.. – воскликнул он и ударил кулаком по столу. – Но по из страха перед вами и не потому, что жду прощения!.. Я буду молчать только потому, что не хочу накануне стачки вносить разлад в честные души рабочих, только потому, что уверен, что Коминтерн и Заграничное бюро вынесут решения, которые заставят вас опомниться… А до тех пор гоните прочь всех, кто хочет работать с нами, посылайте рабочих под плети полицейских, обещайте им захватить склады голыми руками… Беснуйтесь, пока рабочие не потеряют веру в вас, пока они не отвергнут вас навсегда, пока сами вы в конце концов не поймете, что ведете себя как самонадеянные глупцы… Врагу только того и надо – чтоб у рабочих всегда были такие руководители, как вы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251