У нас на складе пакостей не бывает. Мы – солидная фирма.
Шишко промолчал.
– Вот я тебе и говорю, – продолжал мастер. – Насчет дочки не беспокойся. Посоветуй ей согласиться.
– Ее дело, – с притворным равнодушием отозвался Шишко.
Мастер отошел, провожаемый гневным взглядом рабочего. Он был молодцеват и под стать своему начальнику, директору склада, – не злой и не грубый, только бабник и любитель погреть руки на закупках. Владельцы «Родоп», богатые евреи, управляли фирмой из Парижа при помощи телеграмм, считая для себя унизительным часто ездить в Болгарию. Персонал местного отделения фирмы в благодарность за этот либерализм крал умеренно, но устраивал на складе попойки с девицами легкого поведения.
Наконец зазвонил колокол. Рабочие стали выходить из помещения и собираться шумной толпой в конторе, у кассы, в ожидании получки. Они громко разговаривали и шутили, смеясь нервным смехом и словно радуясь окончанию работы, но в действительности на душе у них были мрак и уныние. Конец производственного сезона грозил им зимней безработицей, болезнями детей, невозможностью получить кредит у бакалейщиков и булочников. И если они казались довольными, то лишь потому, что испытывали маленькую радость от сознания, что больше не нужно глотать табачную пыль и, выполняя убийственно однообразную работу, ждать конца длинного рабочего дня. Мужчины и женщины выходили из комнатки кассира, смеясь и размахивая тонкими пачками мелких банкнотов.
– Глядите, товарищи! Целый капитал!.. К хозяину в компаньоны пойду.
– Купи сто кило угля! Как раз на стопку ракии останется.
– Ишь пьяницы!.. Им с голоду пухнуть, а они о ракии толкуют.
– Ты себе сшила пальто, Милка?
– Нет. Я детишкам ботики купила.
Один за другим рабочие уходили. Толпа редела. Лила была последняя в очереди. Она была встревожена, но ее волновало не подозрительное благоволение директора, а нечто другое: поздно вечером ей предстояла встреча с посланцем областного комитета. Когда очередь дошла до нее, она, поглощенная мыслью об этой встрече, взяла деньги рассеянно. Кассир, человек уже немолодой, озабоченно взглянул па нее сквозь очки:
– С тобой хочет говорить директор… Тебе передавали?
– Да, – ответила Лила.
– Гляди в оба! – предупредил он. – В конторе для тебя никакой работы нет. Мне непонятно, с какой стати он вздумал оставлять тебя машинисткой.
– А мне понятно, – ответила Лила и спокойно усмехнулась.
Она не волновалась, и ей ничуть не было страшно – только досадно. Летом директор держался с небрежным великодушием и слишком уж легко согласился взять на работу ее отца. Теперь положение, видимо, изменилось; но Лила привыкла справляться с любыми трудностями.
Подойдя к кабинету директора, она постучала и вошла.
Директор сидел за письменным столом, заваленным таблицами и листками бумаги, на которых он подсчитывал или, вернее, старался подсчитать доходы. В комнате, устланной ковром, было светло и уютно. Возле двери гудела кафельная печка, из радиоприемника звучала негромкая музыка, посреди комнаты стоял столик с курительными принадлежностями, окруженный кожаными креслами. От директора пахло сигарой и туалетным мылом. Это был поживший сорокалетний холостяк с усталым и немного затуманенным взглядом. На его умном, но ленивом и слегка одутловатом лице лежал отпечаток того образа жизни, который разлагал всех здешних видных горожан: ракия, бессонные ночи за покером и скука в обществе одних и тех же дам. Директор был в сером костюме, шелковой рубашке со слегка подкрахмаленным воротничком и темно-зеленом галстуке – галстук ему подарил главный экспорт фирмы, ездивший в Париж на поклон к «хозяевам».
Директор устремил на Лилу пристальный и довольный взгляд. Она!.. Во время обеденного перерыва он смотрел из окна своего кабинета, заметил ое во дворе, и ему вдруг приглянулось ее стройное тело. Странные существа эти женщины!.. Один хоть и красивы, а быстро надоедают, оставляют тебя холодным; других вдруг начинаешь желать из-за чего-то особенного в их фигуре, в лице, в походке. Директора немного взволновало открытие, сделанное днем и обещавшее рассеять его скуку и легкое отвращение к женщинам. Но, глядя на Лилу из-за письменного стола, он сделал новое открытие: как это он до сих пор не заметил ее глаз?… Он вспомнил, что видел их летом, когда она приходила к нему в кабинет с просьбой принять па работу ее отца. Но тогда он не обратил на них внимания, так как был увлечен другой женщиной, которая теперь раздражала его своими просьбами купить ей меховое манто. И наконец, директор сделал третье – немного неприятное – открытие: глаза у Лилы отливали резким синевато-стальным блеском. Они заранее предупреждали его, что он начал игру нетактично, грубо и ему надо быть начеку.
– Ну как? – спросил он, возбужденный своими открытиями. – Кончили обработку, а?
– Да, наконец, – с облегчением произнесла Лила.
И тут же презрительно усмехнулась, заметив, что он пытается говорить с ней тоном благодетеля.
– Что же ты теперь будешь делать?
– Ждать следующего сезона.
– То есть сидеть без работы?
Лила кинула на него безучастный взгляд, словно говоря: «Какое тебе дело?» Директор, развалившись в кресле, зажег погасшую сигару.
– Погляди на себя, – вдруг сказал он. – Куда это годится?… Такая красивая девушка – и так одета.
– Каждый одевается, как может, – промолвила Лила.
– Да, но тебе это не к лицу! Понимаешь? – Он поднял руку и сделал паузу, словно подбирая выражения. – Просто некрасиво.
Лила равнодушно посмотрела на свои стоптанные туфли, поношенное и залатанное зимнее пальто.
– Поденщиной на красивое не заработаешь, – с досадой проговорила она.
– Знаю. Потому я тебя и позвал. Ты ведь училась в гимназии?
– Да.
– А почему бросила?
– Меня исключили.
– За что?
– По политическим причинам.
– Опять идеология! – Директор засмеялся. – Ремсисткой была?
– Нет!.. Но у меня свое отношение к рабочему вопросу. Это вполне естественно: ведь я дочь рабочего.
– Я идей не боюсь! – Директор опять усмехнулся. – Даже уважаю их, если они не приводят к беспорядкам и дракам… Центральное управление разрешило нам взять машинистку. Хочешь занять это место?
– Я не умею писать на машинке.
– Мы дадим тебе возможность научиться.
Наступило молчание. Лила устремила пристальный взгляд в пространство. Она встречала машинисток с других складов: молодые, модно одетые девушки, регулярно посещающие парикмахера и время от времени гинеколога. Зимой они ходят на вечеринки, а летом, нарядившись в платья из набивного шелка, танцуют румбу на открытой площадке в саду читальни либо проводят отпуск на море. Иным после любовного приключения с шефом удается выйти замуж за сослуживца или мелкого чиновника. Но все это кладет на них пятно, оставляет неизгладимый след. В их взгляде и движениях на всю жизнь остается какой-то вульгарный налет, выдающий их прошлое.
– Работа легкая, – продолжал директор. – Тысяча двести левов в месяц, премия в размере месячного оклада… Можешь в любое время взять аванс… И заживешь по-человечески.
Лила все молчала. Печка весело гудела, по радио передавали какое-то танго. Но теперь Лила думала уже не о падших девушках-машинистках, которые возвращаются с курортов наглыми, раздобревшими и загорелыми, а о черной ночи, нависшей над рабочими, о бесправии, унижающем во всем мире человеческое достоинство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251
Шишко промолчал.
– Вот я тебе и говорю, – продолжал мастер. – Насчет дочки не беспокойся. Посоветуй ей согласиться.
– Ее дело, – с притворным равнодушием отозвался Шишко.
Мастер отошел, провожаемый гневным взглядом рабочего. Он был молодцеват и под стать своему начальнику, директору склада, – не злой и не грубый, только бабник и любитель погреть руки на закупках. Владельцы «Родоп», богатые евреи, управляли фирмой из Парижа при помощи телеграмм, считая для себя унизительным часто ездить в Болгарию. Персонал местного отделения фирмы в благодарность за этот либерализм крал умеренно, но устраивал на складе попойки с девицами легкого поведения.
Наконец зазвонил колокол. Рабочие стали выходить из помещения и собираться шумной толпой в конторе, у кассы, в ожидании получки. Они громко разговаривали и шутили, смеясь нервным смехом и словно радуясь окончанию работы, но в действительности на душе у них были мрак и уныние. Конец производственного сезона грозил им зимней безработицей, болезнями детей, невозможностью получить кредит у бакалейщиков и булочников. И если они казались довольными, то лишь потому, что испытывали маленькую радость от сознания, что больше не нужно глотать табачную пыль и, выполняя убийственно однообразную работу, ждать конца длинного рабочего дня. Мужчины и женщины выходили из комнатки кассира, смеясь и размахивая тонкими пачками мелких банкнотов.
– Глядите, товарищи! Целый капитал!.. К хозяину в компаньоны пойду.
– Купи сто кило угля! Как раз на стопку ракии останется.
– Ишь пьяницы!.. Им с голоду пухнуть, а они о ракии толкуют.
– Ты себе сшила пальто, Милка?
– Нет. Я детишкам ботики купила.
Один за другим рабочие уходили. Толпа редела. Лила была последняя в очереди. Она была встревожена, но ее волновало не подозрительное благоволение директора, а нечто другое: поздно вечером ей предстояла встреча с посланцем областного комитета. Когда очередь дошла до нее, она, поглощенная мыслью об этой встрече, взяла деньги рассеянно. Кассир, человек уже немолодой, озабоченно взглянул па нее сквозь очки:
– С тобой хочет говорить директор… Тебе передавали?
– Да, – ответила Лила.
– Гляди в оба! – предупредил он. – В конторе для тебя никакой работы нет. Мне непонятно, с какой стати он вздумал оставлять тебя машинисткой.
– А мне понятно, – ответила Лила и спокойно усмехнулась.
Она не волновалась, и ей ничуть не было страшно – только досадно. Летом директор держался с небрежным великодушием и слишком уж легко согласился взять на работу ее отца. Теперь положение, видимо, изменилось; но Лила привыкла справляться с любыми трудностями.
Подойдя к кабинету директора, она постучала и вошла.
Директор сидел за письменным столом, заваленным таблицами и листками бумаги, на которых он подсчитывал или, вернее, старался подсчитать доходы. В комнате, устланной ковром, было светло и уютно. Возле двери гудела кафельная печка, из радиоприемника звучала негромкая музыка, посреди комнаты стоял столик с курительными принадлежностями, окруженный кожаными креслами. От директора пахло сигарой и туалетным мылом. Это был поживший сорокалетний холостяк с усталым и немного затуманенным взглядом. На его умном, но ленивом и слегка одутловатом лице лежал отпечаток того образа жизни, который разлагал всех здешних видных горожан: ракия, бессонные ночи за покером и скука в обществе одних и тех же дам. Директор был в сером костюме, шелковой рубашке со слегка подкрахмаленным воротничком и темно-зеленом галстуке – галстук ему подарил главный экспорт фирмы, ездивший в Париж на поклон к «хозяевам».
Директор устремил на Лилу пристальный и довольный взгляд. Она!.. Во время обеденного перерыва он смотрел из окна своего кабинета, заметил ое во дворе, и ему вдруг приглянулось ее стройное тело. Странные существа эти женщины!.. Один хоть и красивы, а быстро надоедают, оставляют тебя холодным; других вдруг начинаешь желать из-за чего-то особенного в их фигуре, в лице, в походке. Директора немного взволновало открытие, сделанное днем и обещавшее рассеять его скуку и легкое отвращение к женщинам. Но, глядя на Лилу из-за письменного стола, он сделал новое открытие: как это он до сих пор не заметил ее глаз?… Он вспомнил, что видел их летом, когда она приходила к нему в кабинет с просьбой принять па работу ее отца. Но тогда он не обратил на них внимания, так как был увлечен другой женщиной, которая теперь раздражала его своими просьбами купить ей меховое манто. И наконец, директор сделал третье – немного неприятное – открытие: глаза у Лилы отливали резким синевато-стальным блеском. Они заранее предупреждали его, что он начал игру нетактично, грубо и ему надо быть начеку.
– Ну как? – спросил он, возбужденный своими открытиями. – Кончили обработку, а?
– Да, наконец, – с облегчением произнесла Лила.
И тут же презрительно усмехнулась, заметив, что он пытается говорить с ней тоном благодетеля.
– Что же ты теперь будешь делать?
– Ждать следующего сезона.
– То есть сидеть без работы?
Лила кинула на него безучастный взгляд, словно говоря: «Какое тебе дело?» Директор, развалившись в кресле, зажег погасшую сигару.
– Погляди на себя, – вдруг сказал он. – Куда это годится?… Такая красивая девушка – и так одета.
– Каждый одевается, как может, – промолвила Лила.
– Да, но тебе это не к лицу! Понимаешь? – Он поднял руку и сделал паузу, словно подбирая выражения. – Просто некрасиво.
Лила равнодушно посмотрела на свои стоптанные туфли, поношенное и залатанное зимнее пальто.
– Поденщиной на красивое не заработаешь, – с досадой проговорила она.
– Знаю. Потому я тебя и позвал. Ты ведь училась в гимназии?
– Да.
– А почему бросила?
– Меня исключили.
– За что?
– По политическим причинам.
– Опять идеология! – Директор засмеялся. – Ремсисткой была?
– Нет!.. Но у меня свое отношение к рабочему вопросу. Это вполне естественно: ведь я дочь рабочего.
– Я идей не боюсь! – Директор опять усмехнулся. – Даже уважаю их, если они не приводят к беспорядкам и дракам… Центральное управление разрешило нам взять машинистку. Хочешь занять это место?
– Я не умею писать на машинке.
– Мы дадим тебе возможность научиться.
Наступило молчание. Лила устремила пристальный взгляд в пространство. Она встречала машинисток с других складов: молодые, модно одетые девушки, регулярно посещающие парикмахера и время от времени гинеколога. Зимой они ходят на вечеринки, а летом, нарядившись в платья из набивного шелка, танцуют румбу на открытой площадке в саду читальни либо проводят отпуск на море. Иным после любовного приключения с шефом удается выйти замуж за сослуживца или мелкого чиновника. Но все это кладет на них пятно, оставляет неизгладимый след. В их взгляде и движениях на всю жизнь остается какой-то вульгарный налет, выдающий их прошлое.
– Работа легкая, – продолжал директор. – Тысяча двести левов в месяц, премия в размере месячного оклада… Можешь в любое время взять аванс… И заживешь по-человечески.
Лила все молчала. Печка весело гудела, по радио передавали какое-то танго. Но теперь Лила думала уже не о падших девушках-машинистках, которые возвращаются с курортов наглыми, раздобревшими и загорелыми, а о черной ночи, нависшей над рабочими, о бесправии, унижающем во всем мире человеческое достоинство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251