Облачившись в белый атласный жилет и черный камзол – обычно он предпочитал одежду более ярких цветов, но для такого случая она не годилась, – Вольфганг вышел на улицу.
Из-за госпожи Вебер, да и по другим причинам Вольфганг не позвал на свадьбу никого из своих венских друзей. Но поскольку у жениха должен быть шафер, он пригласил Зальцбургского друга детства – Франца Гиловского. Доктор медицины, Гиловский жил в Вене; это был веселый, общительный человек одного с ним возраста, и Вольфганг знал, Гиловский не станет докучать вопросами и советами, а просто одобрит его поступок, в чем он нуждался сейчас больше всего.
Направляясь к собору св. Стефана, где должно было состояться венчание, Вольфганг остро переживал свое одиночество. Без семьи он чувствовал себя потерянным и многое бы дал, чтобы рядом с ним сейчас оказалась Мама. Никого из родных в самый важный день его жизни! Он представлял себе Мамино удлиненное лицо, ее высокую прическу, нежную кожу. День был жаркий, но Вольфганг вдруг ощутил озноб во всем теле, ему чудилось, будто рука Мамы лежит в его руке, они вместе идут в церковь, и она так же взволнована, как и он. Ведь Мама была знакома с Веберами, встречалась с ними в Мангейме, и они тогда подружились. Мама не покинула бы его в такой ответственный момент.
Ощущение, что Мама идет рядом, не оставляло Вольфганга, и в собор св. Стефана он вошел уже в более спокойном состоянии. Ему очень правился этот величественный храм, бывший в его представлении душой Вены. Сегодня в лучах солнца собор сиял, будто драгоценный камень, а великолепная южная башня, как всегда, потрясала красотой. Как чудесно, что он венчается в степах этого собора, когда-то служившего убежищем для многих. Доброе предзнаменование!
Но войдя внутрь, Вольфганг не увидел ни Папы, ни Наннерль, и мрачные думы снова завладели им. Мама куда-то исчезла, и он опять оказался один; чувство потерянности не прошло и тогда, когда он увидел Констанцу. Она стояла между госпожой Вебер и Софи, одетая во все белое, и лицо ее казалось таким же белым, как платье. Да, свадьба не пышная, мрачно подумал Вольфганг. Цецилия и Софи Вебер, Торварт, Франц Гиловский и Карл фон Кроншторф – член окружного совета Нижней Австрии и свидетель невесты, – вот и все.
Вольфганг и Гиловский обнялись, но остальные гости держались друг с другом официально.
Опекун, большой мастер по составлению всякого рода документов, потребовал зачитать брачный контракт вслух. Контракт не вызвал возражений, и Вольфганг заметил, что все скреплявшие документ печати, за исключением его, были с гербом.
Появился священник, и Вольфганг с Констанцей опустились на колени; Вольфганг видел: она волнуется не меньше его.
Смогу ли я дать ей то, о чем она мечтает, думал он.
Можно ли довериться ему? Смогу ли я сохранить его любовь? – думала она.
Когда церемония венчания закончилась, он прошептал ей на ухо, желая подбодрить не только ее, но и себя:
– Нас благословил сам господь бог, Станци. Больше нам ничего не надо.
Констанца заплакала. Он не мог понять отчего: от счастья, от горя или от облегчения; нервы у Вольфганга сдали, и он тоже заплакал, а священник, глубоко тронутый, сам, казалось, готов был расчувствоваться. Госпожа Вебер поцеловала Констанцу и хотела было поцеловать Вольфганга в знак того, что теперь прощает ему все. Но Вольфганг подставил щеку – его ужасала мысль, что губы Цецилии Вебер могут коснуться его губ. И на него сразу пахнуло винным перегаром.
Опекун поздравил Вольфганга и сказал:
– Давно пора, Моцарт.
Все сошло как полагается, заметил фон Кроншторф, а Гиловский дружески обнял Вольфганга, поцеловал невесту и сказал, что Вольфгангу привалило счастье.
В тот же вечер баронесса фон Вальдштеттен устроила в своем особняке свадебный прием в честь Моцартов. Приятным сюрпризом для новобрачных явилось исполнение серенады для духовых инструментов по заказу баронессы, которую Вольфганг только что закончил. Теперь он понял, почему баронесса так торопила его, и был ей благодарен. Музыка как нельзя лучше соответствовала событию, произвела на всех прекрасное впечатление, и мало-помалу Вольфганг успокоился и развеселился.
Но как только они приехали домой, нервное состояние его вернулось вновь. Он показывал Констанце фарфор, белье, а она держалась как-то натянуто, отчужденно. Вольфганг достал подарки: кольцо Мамы и миленькую сумочку.
– Открой ее, Станци, открой, – настаивал он. В сумочке оказалось десять золотых дукатов.
– Это тебе, Станци, трать их как вздумается. Теперь ты свободна, понимаешь, свободна! Тебе больше ни у кого не нужно спрашивать позволения, в особенности у матери, никогда!
Столько денег у Констанцы еще не водилось. Она с удивлением подняла глаза на Вольфганга, а когда он надел Мамино кольцо ей на палец, жалея, что оно не обручальное, пылко поцеловала Вольфганга и воскликнула:
– Спасибо, Вольфганг, теперь я богатая!
Он с гордостью показал ей просторное супружеское ложе и ширму, купленную для удобства Констанцы, – ему хотелось, чтобы его жена чувствовала себя королевой, – и нежно обнял ее. Она ответила ему поцелуем, и Вольфганг понял: она жаждет его не менее страстно, чем он ее, а держалась отчужденно лишь потому, что все еще не верила в его любовь.
Согласие и благословение Папы пришло на следующий день.
Часть девятая. МУЗЫКАНТЫ. ГЛЮК, САЛЬЕРИ, ГЕНДЕЛЬ, БАХ, БЕТХОВЕН, ГАЙДН
68
Два дня спустя по просьбе Глюка состоялось специальное представление «Похищения из сераля». Для Вольфганга это было большой честью – императорский капельмейстер считался самым знаменитым музыкантом в Европе и любимцем Иосифа II. Глюк был единственный композитор, на ком сходился музыкальный вкус Марии Терезии, Иосифа II и Марии Антуанетты.
Сразу после спектакля Глюк пригласил чету Моцартов к себе на обед. Вольфганг, с детства приученный Папой не слишком доверять этому человеку, тем не менее питал к нему глубокое уважение как к оперному композитору. Кроме того, Вольфгангу льстило, что Констанца тоже удостоилась приглашения. Он, не раздумывая, дал свое согласие.
Сидя в экипаже по дороге к дому Глюка на Михаэльплац, Вольфганг сказал Констанце:
– Встретиться с Глюком куда труднее, чем с императором. Это нам свадебный подарок, Станци. Очевидно, он решил поддержать меня.
– Но ты говорил, что он всегда стоял у тебя на дороге.
– Это говорил Папа. Когда в Вене без конца откладывали представление моей первой оперы, у Папы почему-то создалось впечатление, будто это интриги Глюка, хотя дело было в Афлиджио. И в Париже Папа запретил мне встречаться с ним. Собственно, Папа оказался прав. Глюк и Пиччинни – вот кто пользовался там успехом, а на меня просто не обращали внимания. Затем было отложено «Похищение из сераля», а потом и вовсе чуть не снято с постановки – и снова из-за оперы Глюка. Кроме того, мне не нравится его страсть к интригам и всяким козням. Может, нам вернуться домой?
Экипаж их уже въезжал на Михаэльплац. С первого дня женитьбы Моцарт находился в радостном, приподнятом настроении, и, несмотря на предубеждение, ему очень хотелось встретиться с Глюком, поэтому у Констанцы не хватило духа его отговаривать. Все же она спросила:
– Ты думаешь, он намеренно чинил тебе препятствия?
– Откуда мне знать? Может, теперь нам удастся выяснить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205