Это составит шестьсот гульденов в год, и, живя один, я сумею как-нибудь перебиться на эту сумму.
Я постараюсь быть бережливым. Пропитание не обойдется мне дорого – меня часто приглашают в гости, когда же приглашений нет, господин Альберт всегда рад угостить меня обедом. Ем я мало, а после обеда съедаю что-нибудь из фруктов и выпиваю рюмочку вина. А деньги на квартиру я всегда сумею заработать уроками.
Папа, я хочу остаться в Мюнхене. Здесь есть опера. Даже когда двор выезжает, оперу все равно часто ставят. У меня такое желание вновь сочинить оперу, что я с трудом сдерживаюсь. Это моя величайшая страсть, приносящая мне радость. Без мыслей об опере я не могу жить, не могу не посещать оперный театр, не слушать, как музыканты настраивают свои инструменты – все это бесконечно волнует меня».
Вольфганг не сомневался, что Папа разрешит ему остаться, и с нетерпением ждал ответа. Ответ скоро пришел. «Я уверен, что Альберт твой добрый друг, но кто эти твои будущие покровители? На самом деле любители музыки или просто филантропы? Возможно, ты сумеешь сам содержать себя в Мюнхене, но какая в этом честь? Представляю, как известие об этом развеселит архиепископа! Таким делом ты можешь заниматься повсюду, не только в Мюнхене. Не следует себя недооценивать и размениваться на мелочи. В этом нет нужды: мы еще не дошли до подобной крайности. Ты должен немедля отправляться в Аугсбург, потому что, несмотря на все проявления дружбы и похвалы, ты только растрачиваешь даром время и деньги, а наших запасов ненадолго хватит. Ваш любящий отец и муж».
На следующий день Вольфганг и Анна Мария выехали в Аугсбург.
Они не роптали, привыкнув к тому, что за Леопольдом всегда было решающее слово. Желая доказать свое послушание, Вольфганг во всем последовал совету Папы. По приезде в Аугсбург он снял комнаты в лучшей гостинице, навестил любимого Папиного брата Франца Алоиза и попросил представить его бургомистру Лангенмантелю и известному клавесинному мастеру Андреасу Штейну.
Франц Алоиз, уже много лет не видевшийся с ними, отнесся к Вольфгангу и Анне Марии как к самым почетным гостям и с готовностью согласился выполнить любую просьбу Леопольда. Его жена, Мария Виктория, простая и приветливая, и их девятнадцатилетняя дочь Мария Текла, которую Вольфганг называл Безль, приняли их по-родственному.
Полненькая, круглолицая Безль, с пухлым ртом и пышными бедрами и грудью, была олицетворением молодой, здоровой жизнерадостности, и Вольфганга тянуло к ней. Ему нравились ее острый язык и неизменное чувство юмора. Безль сообщила ему, что Аугсбург – лютеранский город, хотя сами они католики. Вольфганг ответил:
– Все равно мне придется целовать им задницу, – И Безль громко расхохоталась.
Они придумали условный язык специально, чтобы передразнивать чванливых и надутых бюргеров, и дружба о Безль приятно возбуждала Вольфганга. С ней было просто, она позволяла себя погладить, ущипнуть за мягкое место, дотронуться до груди – и в ответ только хихикала. Все шло легко, без всяких сложностей, он вовсе не был влюблен, но Безль давала ему то, в чем он так нуждался, – женское кокетство; с ней было интересно, забавно испытывать, как далеко она позволит зайти, говорить самые ужасные вещи, которые она выслушивала с невозмутимой улыбкой. Они прекрасно понимали друг друга. У них создался свой собственный мир, полный шуток, многозначительных взглядов, подталкиваний в бок и откровенных признаний, и они чувствовали себя в этом мире прекрасно. Им было легко и весело вместе.
На другой день после приезда Франц Алоиз представил Вольфганга Якобу Лангенмантелю. Вольфганг засвидетельствовал ему от имени Леопольда почтение, хотя бургомистр отнюдь не вызвал у него почтительных чувств – спесивый бюргер знатного рода в чересчур напудренном белом парике.
Лангенмантель, самый видный гражданин Аугсбурга, помнил Леопольда смолоду и знал о славе Вольфганга. Он приказал Францу Алоизу подождать в приемной и попросил Вольфганга сыграть для него.
Вольфганга разозлило пренебрежительное отношение бургомистра к его дяде, и при других условиях он отказал бы Лангенмантелю.
Но Папа предупреждал, что с такими влиятельными людьми следует быть любезным, поэтому Вольфганг поблагодарил Франца Алоиза за то, что тот познакомил его с сановником, и предложил не ждать – никто не знал, как долго затянется концерт. Исполнив несколько вещей на клавесине Лангенмантеля, Вольфганг извинился, на сегодня у него назначен еще визит к Андреасу Штейну. На бургомистра произвела впечатление игра юноши. Сын Лангенмантеля вызвался проводить Вольфганга до дома Штейна.
По пути Вольфганг попросил сына бургомистра, коренастого молодого человека с короткой толстой шеей и большой, как у отца, головой:
– Не говорите господину Штейну, кто я. Посмотрим, сумеет ли он отличить виртуоза от простого музыканта.
Молодой Лангенмантель согласился.
– Вот будет здорово, если вы надуете его. – Но, представляя Вольфганга Штейну, произнес: – Имею честь представить вам виртуоза-клавесиниста. – И громко захохотал.
Ну и осел, подумал Вольфганг.
– Я всего-навсего скромный ученик господина Зигля из Мюнхена, – сказал он, – господин Зигль просил передать вам привет.
Пятидесятилетний Андреас Штейн ответил:
– Но вы похожи на господина Моцарта!
– Ну что вы! Мое имя Трацом. – То есть Моцарт, прочтенное справа налево. – Могу я попробовать какое-нибудь из ваших фортепьяно?
– Вы когда-нибудь играли на моих инструментах прежде?
– Нет!
– Тогда вам будет нелегко. У меня не совсем обычные инструменты.
– Обещаю не повредить клавиатуру.
Штейн отворил дверь склада, Вольфганг тут же бросился к фортепьяно и заиграл одну из своих сонат.
Молодой Лангенмантель молчал, а Штейн восхищался. Руки пианиста невелики, думал он, но их движения легки и изящны, а звук поражает нежностью и в то же время силой. И музыка так поэтична. Вольфганг кончил играть, и Штейн обнял его.
– Вы – господин Моцарт! Как это я сразу не догадался! Кто еще играет с подобной выразительностью!
– Это благодаря вашему фортепьяно. Никогда я не играл на столь прекрасном инструменте!
– Не хотите ли дать концерт для именитых граждан города? – предложил Лангенмантель.
– Как вам будет угодно.
– Приходите к нам завтра, и мы это обсудим.
Вольфганг засыпал Штейна вопросами. Фортепьяно привело его в восторг. Он подробно написал о нем Папе: «Я хочу безотлагательно рассказать Вам о фортепьяно Штейна. До этого я считал лучшими фортепьяно Спата, но теперь предпочитаю штейновские. Когда играешь forte, то вне зависимости от того, снимаешь ли или оставляешь пальцы на клавишах, звук не дребезжит, не делается сильнее или слабее и не исчезает, а остается ровным и неизменным. Штейн не продаст инструмент меньше чем за триста гульденов, да и то сказать, труд и мастерство, которые он вкладывает в них, неоценимы. Его фортепьяно имеют еще одно преимущество перед другими– у них есть модулятор. Это очень редкая вещь, и разве что один фортепьянный мастер из сотни утруждает себя этим, но без модулятора нельзя избежать дребезжания или искажения звука, а также призвука. Но если ударяешь по клавише штейновского фортепьяно, молоточек, ударив в свою очередь по струне, тотчас же возвращается обратно, даже если продолжаешь держать клавишу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
Я постараюсь быть бережливым. Пропитание не обойдется мне дорого – меня часто приглашают в гости, когда же приглашений нет, господин Альберт всегда рад угостить меня обедом. Ем я мало, а после обеда съедаю что-нибудь из фруктов и выпиваю рюмочку вина. А деньги на квартиру я всегда сумею заработать уроками.
Папа, я хочу остаться в Мюнхене. Здесь есть опера. Даже когда двор выезжает, оперу все равно часто ставят. У меня такое желание вновь сочинить оперу, что я с трудом сдерживаюсь. Это моя величайшая страсть, приносящая мне радость. Без мыслей об опере я не могу жить, не могу не посещать оперный театр, не слушать, как музыканты настраивают свои инструменты – все это бесконечно волнует меня».
Вольфганг не сомневался, что Папа разрешит ему остаться, и с нетерпением ждал ответа. Ответ скоро пришел. «Я уверен, что Альберт твой добрый друг, но кто эти твои будущие покровители? На самом деле любители музыки или просто филантропы? Возможно, ты сумеешь сам содержать себя в Мюнхене, но какая в этом честь? Представляю, как известие об этом развеселит архиепископа! Таким делом ты можешь заниматься повсюду, не только в Мюнхене. Не следует себя недооценивать и размениваться на мелочи. В этом нет нужды: мы еще не дошли до подобной крайности. Ты должен немедля отправляться в Аугсбург, потому что, несмотря на все проявления дружбы и похвалы, ты только растрачиваешь даром время и деньги, а наших запасов ненадолго хватит. Ваш любящий отец и муж».
На следующий день Вольфганг и Анна Мария выехали в Аугсбург.
Они не роптали, привыкнув к тому, что за Леопольдом всегда было решающее слово. Желая доказать свое послушание, Вольфганг во всем последовал совету Папы. По приезде в Аугсбург он снял комнаты в лучшей гостинице, навестил любимого Папиного брата Франца Алоиза и попросил представить его бургомистру Лангенмантелю и известному клавесинному мастеру Андреасу Штейну.
Франц Алоиз, уже много лет не видевшийся с ними, отнесся к Вольфгангу и Анне Марии как к самым почетным гостям и с готовностью согласился выполнить любую просьбу Леопольда. Его жена, Мария Виктория, простая и приветливая, и их девятнадцатилетняя дочь Мария Текла, которую Вольфганг называл Безль, приняли их по-родственному.
Полненькая, круглолицая Безль, с пухлым ртом и пышными бедрами и грудью, была олицетворением молодой, здоровой жизнерадостности, и Вольфганга тянуло к ней. Ему нравились ее острый язык и неизменное чувство юмора. Безль сообщила ему, что Аугсбург – лютеранский город, хотя сами они католики. Вольфганг ответил:
– Все равно мне придется целовать им задницу, – И Безль громко расхохоталась.
Они придумали условный язык специально, чтобы передразнивать чванливых и надутых бюргеров, и дружба о Безль приятно возбуждала Вольфганга. С ней было просто, она позволяла себя погладить, ущипнуть за мягкое место, дотронуться до груди – и в ответ только хихикала. Все шло легко, без всяких сложностей, он вовсе не был влюблен, но Безль давала ему то, в чем он так нуждался, – женское кокетство; с ней было интересно, забавно испытывать, как далеко она позволит зайти, говорить самые ужасные вещи, которые она выслушивала с невозмутимой улыбкой. Они прекрасно понимали друг друга. У них создался свой собственный мир, полный шуток, многозначительных взглядов, подталкиваний в бок и откровенных признаний, и они чувствовали себя в этом мире прекрасно. Им было легко и весело вместе.
На другой день после приезда Франц Алоиз представил Вольфганга Якобу Лангенмантелю. Вольфганг засвидетельствовал ему от имени Леопольда почтение, хотя бургомистр отнюдь не вызвал у него почтительных чувств – спесивый бюргер знатного рода в чересчур напудренном белом парике.
Лангенмантель, самый видный гражданин Аугсбурга, помнил Леопольда смолоду и знал о славе Вольфганга. Он приказал Францу Алоизу подождать в приемной и попросил Вольфганга сыграть для него.
Вольфганга разозлило пренебрежительное отношение бургомистра к его дяде, и при других условиях он отказал бы Лангенмантелю.
Но Папа предупреждал, что с такими влиятельными людьми следует быть любезным, поэтому Вольфганг поблагодарил Франца Алоиза за то, что тот познакомил его с сановником, и предложил не ждать – никто не знал, как долго затянется концерт. Исполнив несколько вещей на клавесине Лангенмантеля, Вольфганг извинился, на сегодня у него назначен еще визит к Андреасу Штейну. На бургомистра произвела впечатление игра юноши. Сын Лангенмантеля вызвался проводить Вольфганга до дома Штейна.
По пути Вольфганг попросил сына бургомистра, коренастого молодого человека с короткой толстой шеей и большой, как у отца, головой:
– Не говорите господину Штейну, кто я. Посмотрим, сумеет ли он отличить виртуоза от простого музыканта.
Молодой Лангенмантель согласился.
– Вот будет здорово, если вы надуете его. – Но, представляя Вольфганга Штейну, произнес: – Имею честь представить вам виртуоза-клавесиниста. – И громко захохотал.
Ну и осел, подумал Вольфганг.
– Я всего-навсего скромный ученик господина Зигля из Мюнхена, – сказал он, – господин Зигль просил передать вам привет.
Пятидесятилетний Андреас Штейн ответил:
– Но вы похожи на господина Моцарта!
– Ну что вы! Мое имя Трацом. – То есть Моцарт, прочтенное справа налево. – Могу я попробовать какое-нибудь из ваших фортепьяно?
– Вы когда-нибудь играли на моих инструментах прежде?
– Нет!
– Тогда вам будет нелегко. У меня не совсем обычные инструменты.
– Обещаю не повредить клавиатуру.
Штейн отворил дверь склада, Вольфганг тут же бросился к фортепьяно и заиграл одну из своих сонат.
Молодой Лангенмантель молчал, а Штейн восхищался. Руки пианиста невелики, думал он, но их движения легки и изящны, а звук поражает нежностью и в то же время силой. И музыка так поэтична. Вольфганг кончил играть, и Штейн обнял его.
– Вы – господин Моцарт! Как это я сразу не догадался! Кто еще играет с подобной выразительностью!
– Это благодаря вашему фортепьяно. Никогда я не играл на столь прекрасном инструменте!
– Не хотите ли дать концерт для именитых граждан города? – предложил Лангенмантель.
– Как вам будет угодно.
– Приходите к нам завтра, и мы это обсудим.
Вольфганг засыпал Штейна вопросами. Фортепьяно привело его в восторг. Он подробно написал о нем Папе: «Я хочу безотлагательно рассказать Вам о фортепьяно Штейна. До этого я считал лучшими фортепьяно Спата, но теперь предпочитаю штейновские. Когда играешь forte, то вне зависимости от того, снимаешь ли или оставляешь пальцы на клавишах, звук не дребезжит, не делается сильнее или слабее и не исчезает, а остается ровным и неизменным. Штейн не продаст инструмент меньше чем за триста гульденов, да и то сказать, труд и мастерство, которые он вкладывает в них, неоценимы. Его фортепьяно имеют еще одно преимущество перед другими– у них есть модулятор. Это очень редкая вещь, и разве что один фортепьянный мастер из сотни утруждает себя этим, но без модулятора нельзя избежать дребезжания или искажения звука, а также призвука. Но если ударяешь по клавише штейновского фортепьяно, молоточек, ударив в свою очередь по струне, тотчас же возвращается обратно, даже если продолжаешь держать клавишу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205