Я сыграл на его фортепьяно одну из моих сонат, и она прозвучала превосходно, звуки лились, как масло».
Вольфганг ликовал, ему не терпелось играть и для Лангенмантеля – у бургомистра было штейновское фортепьяно, к тому же Папу это обрадует. На следующий день он пришел к бургомистру, но тот сказал:
– Прежде чем принять решение, я хочу вас послушать. Вольфгангу это не понравилось, но приходилось держаться любезно и с достоинством, и он ответил:
– Как вам будет угодно.
– Приходите завтра. Пришлите ноты сочинений, которые вы хотите исполнить, я посмотрю, подходят ли они для наших любителей музыки, и тогда вы сможете выступить о аугсбургским оркестром.
– В качестве испытания?
– Проверить, получится ли у вас что-нибудь с ними, И оденьтесь понаряднее.
Анна Мария уговорила Вольфганга надеть орден Золотой шпоры. Он сделал это неохотно, вспомнив насмешки Карла Арко. Но с начищенной, сверкающей на боку шпагой – совсем как у придворного – он сам себе понравился.
Бургомистр холодно поздоровался с Вольфгангом и объявил:
– Концерт не состоится. Именитые граждане уведомили меня, что они не настолько богаты, чтобы платить такому виртуозу, как вы. – Однако молодой Лангенмантель настаивал: пусть Вольфганг сыграет с оркестром, который он собрал, и Вольфганг уступил. Музыканты играли плохо, но Лангенмантель похвалился:
– У нас хороший оркестр, не правда ли?
– Мне приходилось слышать и хуже, – ответил Вольфганг. Правда, не часто, подумал он про себя.
И вдруг сын бургомистра сказал:
– Я тоже хотел бы купить себе такой крестик. Сколько вы заплатили за ваш, Моцарт?
Вольфганг промолчал.
– Не одолжите ли ваш крест? – насмешливо продолжал Лангенмантель. – Я дам его ювелиру определить, сколько он стоит. Баварский талер, наверное, а то и меньше, может, он вовсе и не золотой, а медный.
Вольфганг пришел в бешенство, но спокойно ответил:
– Вы снова ошиблись. Это жесть.
– Значит, мне не следует брать вашу «шпору», чтобы определить ее стоимость?
– Конечно, не следует. Точно такая шпора застряла у вас в голове.
– Скажите, а ваша собака тоже носит такое украшение?
– Что вы! Ненужные мы отдаем нашим свиньям. Позвольте мне мою шпагу.
Лангенмантель побледнел, но приказал слуге принести шпагу.
Вольфганг схватил шпагу так, словно собирался пустить в ход, он вполне способен был сейчас прикончить решившего поглумиться над ним патриция. Но тут же вспомнил, что он не дворянин, ему не положено пользоваться шпагой – и так он превысил свои права, надев ее, а если посмеет ею воспользоваться, то темницы не миновать. Без дальнейших слов он пристегнул шпагу. Но в дверях все же обернулся и сказал Лангенмантелю:
– Вы – свинья! Обыкновенная жирная свинья! Прощайте!
После этого случая Вольфганг хотел немедля покинуть Аугсбург.
– Я сожалею, что приехал сюда, – сказал он Штейну, к которому успел привязаться. – Подумать только, в родном городе моего отца мне пришлось подвергнуться такому обращению. Какой смысл устраивать концерты для подобных олухов?
– Аугсбург покроет себя несмываемым позором, если один из его талантливейших уроженцев не даст здесь концерта, – ответил Штейн. – Я добьюсь извинения.
Штейн сдержал слово. Он не только добился извинения от молодого Лангенмантеля, но к Вольфгангу обратились с просьбой выступить перед именитыми гражданами города Аугсбурга и перед прочими любителями музыки.
Вольфганг немного успокоился, тем более что смог провести еще какое-то время в обществе Безль. Безль охотно показывала ему город, и они дружно потешались над всем и вся.
Концерт для именитых граждан состоялся в Гешлехтерштубе. После концерта Вольфгангу вручили всего два дуката с извинением, что и это для них дороговато, и он пришел в негодование.
Совсем другой дух царил на концерте, устроенном Штейном. Андреас снял концертный зал Фуггера, лучший зал в Аугсбурге, назначил плату – гульден за место – и попросил Вольфганга надеть папский орден. Этот орден – большая честь, уверял Штейн. Он всюду расхваливал концерт и подобрал первоклассных музыкантов, чтобы аккомпанировать «кавалеру Моцарту».
Вольфгангу горячо аплодировали, и он остался доволен: ему заплатили девяносто гульденов, но Мама, которая теперь вела их дела, сказала: не стоит обольщаться.
– Зал и оркестр нам, правда, ничего не стоили, но расходов оказалось немало. Аугсбург обошелся нам в двадцать пять с лишним гульденов.
– Не так уж плохо, – заметил Вольфганг. – Значит, мы почти полностью покрыли наши расходы.
– Да, но Папа велел зарабатывать, а не тратить деньги.
– Значит, теперь вы наш казначей?
– Кому-то быть придется, Вольфганг. Запомни, бедность – не такая уж добродетель.
– Поэтому я рад, что мы отсюда уезжаем. Знаете, Мама, мне снова хотелось бы жить в городе, где есть двор.
Вольфганг был так нежен, что Мама не могла ему больше выговаривать. А он терпеть не мог споров – от них болела голова. Но когда они готовились к отъезду в Мангейм, Анна Мария не раз пожалела, что сын ее такой непрактичный. Говорить, что все невзгоды путешествия тебе нипочем, – одно дело, а вот справляться с этими невзгодами сложнее. Анна Мария вздохнула: хорошо бы Леопольд был сейчас с ними. Не напомни она Вольфгангу, он позабыл бы в Мюнхене все свои дипломы.
Вольфгангу было жаль расставаться лишь с Безль. При прощании кузина с силой сжала его в объятиях, и он перепугался – уж не переломила ли она ему хребет? Хорошо еще, никто не заметил, бог знает, что бы подумали.
44
В Мангейме музыка звучала повсюду. Моцарты приехали в столицу княжества, и Вольфганг снял комнату в гостинице на Пфальцишер Гоф, поблизости от дворца курфюрста и квартала, облюбованного музыкантами. На другой день Даннер, скрипач знаменитого мангеймского оркестра, пригласил его на репетицию – познакомиться с оркестрантами и оценить их игру.
Мама осталась недовольна комнатой – в мансарде, тесная и холодная. Анна Мария сильно замерзла во время долгого, утомительного путешествия в карсте и никак не могла согреться, и Вольфгангу пришлось утешать ее: это лишь временная квартира.
Он повторил Папины слова: «В Мангейме самый музыкальный в Германии двор, изысканностью вкуса и авторитетом он уступает разве только Парижу. Курфюст тратит на музыку гораздо больше денег, чем другие немецкие правители, и его оркестр считается лучшим в Европе. Если ты с умом используешь свои возможности, то получишь там место».
Мама сделала вид, что согласна с Папой, подкинула дров в печь и сказала, что ей надо распаковывать вещи, а ему не следует заставлять ждать господина Даннера.
По пути на репетицию Вольфганг сразу подружился со скрипачом – им казалось, что они знакомы уже много лет. Репетиция еще не началась, музыканты, по-видимому, дожидались Вольфганга. Даннер знакомил его с ними по очереди, в соответствии с их рангом. Он называл музыкантов, а Вольфганг чувствовал на себе их оценивающие взгляды: Христиан Каннабих, капельмейстер и дирижер оркестра, в сорок семь лет считавшийся самым выдающимся музыкантом в Мангейме; аббат Фоглер – двадцатидевятилетний вице-капельмейстер, придворный композитор, педагог, необычайно одаренный, баловень Мангейма; Антон Рааф, великий тенор, карьера которого близилась к закату – ему было уже около шестидесяти;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
Вольфганг ликовал, ему не терпелось играть и для Лангенмантеля – у бургомистра было штейновское фортепьяно, к тому же Папу это обрадует. На следующий день он пришел к бургомистру, но тот сказал:
– Прежде чем принять решение, я хочу вас послушать. Вольфгангу это не понравилось, но приходилось держаться любезно и с достоинством, и он ответил:
– Как вам будет угодно.
– Приходите завтра. Пришлите ноты сочинений, которые вы хотите исполнить, я посмотрю, подходят ли они для наших любителей музыки, и тогда вы сможете выступить о аугсбургским оркестром.
– В качестве испытания?
– Проверить, получится ли у вас что-нибудь с ними, И оденьтесь понаряднее.
Анна Мария уговорила Вольфганга надеть орден Золотой шпоры. Он сделал это неохотно, вспомнив насмешки Карла Арко. Но с начищенной, сверкающей на боку шпагой – совсем как у придворного – он сам себе понравился.
Бургомистр холодно поздоровался с Вольфгангом и объявил:
– Концерт не состоится. Именитые граждане уведомили меня, что они не настолько богаты, чтобы платить такому виртуозу, как вы. – Однако молодой Лангенмантель настаивал: пусть Вольфганг сыграет с оркестром, который он собрал, и Вольфганг уступил. Музыканты играли плохо, но Лангенмантель похвалился:
– У нас хороший оркестр, не правда ли?
– Мне приходилось слышать и хуже, – ответил Вольфганг. Правда, не часто, подумал он про себя.
И вдруг сын бургомистра сказал:
– Я тоже хотел бы купить себе такой крестик. Сколько вы заплатили за ваш, Моцарт?
Вольфганг промолчал.
– Не одолжите ли ваш крест? – насмешливо продолжал Лангенмантель. – Я дам его ювелиру определить, сколько он стоит. Баварский талер, наверное, а то и меньше, может, он вовсе и не золотой, а медный.
Вольфганг пришел в бешенство, но спокойно ответил:
– Вы снова ошиблись. Это жесть.
– Значит, мне не следует брать вашу «шпору», чтобы определить ее стоимость?
– Конечно, не следует. Точно такая шпора застряла у вас в голове.
– Скажите, а ваша собака тоже носит такое украшение?
– Что вы! Ненужные мы отдаем нашим свиньям. Позвольте мне мою шпагу.
Лангенмантель побледнел, но приказал слуге принести шпагу.
Вольфганг схватил шпагу так, словно собирался пустить в ход, он вполне способен был сейчас прикончить решившего поглумиться над ним патриция. Но тут же вспомнил, что он не дворянин, ему не положено пользоваться шпагой – и так он превысил свои права, надев ее, а если посмеет ею воспользоваться, то темницы не миновать. Без дальнейших слов он пристегнул шпагу. Но в дверях все же обернулся и сказал Лангенмантелю:
– Вы – свинья! Обыкновенная жирная свинья! Прощайте!
После этого случая Вольфганг хотел немедля покинуть Аугсбург.
– Я сожалею, что приехал сюда, – сказал он Штейну, к которому успел привязаться. – Подумать только, в родном городе моего отца мне пришлось подвергнуться такому обращению. Какой смысл устраивать концерты для подобных олухов?
– Аугсбург покроет себя несмываемым позором, если один из его талантливейших уроженцев не даст здесь концерта, – ответил Штейн. – Я добьюсь извинения.
Штейн сдержал слово. Он не только добился извинения от молодого Лангенмантеля, но к Вольфгангу обратились с просьбой выступить перед именитыми гражданами города Аугсбурга и перед прочими любителями музыки.
Вольфганг немного успокоился, тем более что смог провести еще какое-то время в обществе Безль. Безль охотно показывала ему город, и они дружно потешались над всем и вся.
Концерт для именитых граждан состоялся в Гешлехтерштубе. После концерта Вольфгангу вручили всего два дуката с извинением, что и это для них дороговато, и он пришел в негодование.
Совсем другой дух царил на концерте, устроенном Штейном. Андреас снял концертный зал Фуггера, лучший зал в Аугсбурге, назначил плату – гульден за место – и попросил Вольфганга надеть папский орден. Этот орден – большая честь, уверял Штейн. Он всюду расхваливал концерт и подобрал первоклассных музыкантов, чтобы аккомпанировать «кавалеру Моцарту».
Вольфгангу горячо аплодировали, и он остался доволен: ему заплатили девяносто гульденов, но Мама, которая теперь вела их дела, сказала: не стоит обольщаться.
– Зал и оркестр нам, правда, ничего не стоили, но расходов оказалось немало. Аугсбург обошелся нам в двадцать пять с лишним гульденов.
– Не так уж плохо, – заметил Вольфганг. – Значит, мы почти полностью покрыли наши расходы.
– Да, но Папа велел зарабатывать, а не тратить деньги.
– Значит, теперь вы наш казначей?
– Кому-то быть придется, Вольфганг. Запомни, бедность – не такая уж добродетель.
– Поэтому я рад, что мы отсюда уезжаем. Знаете, Мама, мне снова хотелось бы жить в городе, где есть двор.
Вольфганг был так нежен, что Мама не могла ему больше выговаривать. А он терпеть не мог споров – от них болела голова. Но когда они готовились к отъезду в Мангейм, Анна Мария не раз пожалела, что сын ее такой непрактичный. Говорить, что все невзгоды путешествия тебе нипочем, – одно дело, а вот справляться с этими невзгодами сложнее. Анна Мария вздохнула: хорошо бы Леопольд был сейчас с ними. Не напомни она Вольфгангу, он позабыл бы в Мюнхене все свои дипломы.
Вольфгангу было жаль расставаться лишь с Безль. При прощании кузина с силой сжала его в объятиях, и он перепугался – уж не переломила ли она ему хребет? Хорошо еще, никто не заметил, бог знает, что бы подумали.
44
В Мангейме музыка звучала повсюду. Моцарты приехали в столицу княжества, и Вольфганг снял комнату в гостинице на Пфальцишер Гоф, поблизости от дворца курфюрста и квартала, облюбованного музыкантами. На другой день Даннер, скрипач знаменитого мангеймского оркестра, пригласил его на репетицию – познакомиться с оркестрантами и оценить их игру.
Мама осталась недовольна комнатой – в мансарде, тесная и холодная. Анна Мария сильно замерзла во время долгого, утомительного путешествия в карсте и никак не могла согреться, и Вольфгангу пришлось утешать ее: это лишь временная квартира.
Он повторил Папины слова: «В Мангейме самый музыкальный в Германии двор, изысканностью вкуса и авторитетом он уступает разве только Парижу. Курфюст тратит на музыку гораздо больше денег, чем другие немецкие правители, и его оркестр считается лучшим в Европе. Если ты с умом используешь свои возможности, то получишь там место».
Мама сделала вид, что согласна с Папой, подкинула дров в печь и сказала, что ей надо распаковывать вещи, а ему не следует заставлять ждать господина Даннера.
По пути на репетицию Вольфганг сразу подружился со скрипачом – им казалось, что они знакомы уже много лет. Репетиция еще не началась, музыканты, по-видимому, дожидались Вольфганга. Даннер знакомил его с ними по очереди, в соответствии с их рангом. Он называл музыкантов, а Вольфганг чувствовал на себе их оценивающие взгляды: Христиан Каннабих, капельмейстер и дирижер оркестра, в сорок семь лет считавшийся самым выдающимся музыкантом в Мангейме; аббат Фоглер – двадцатидевятилетний вице-капельмейстер, придворный композитор, педагог, необычайно одаренный, баловень Мангейма; Антон Рааф, великий тенор, карьера которого близилась к закату – ему было уже около шестидесяти;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205