– Бедствием? – Вольфганг скорчил скептическую гримасу. – И Иосиф согласился с вами?
– Ну, он выразил это не в таких словах, но сказал, что ваш отъезд явится для нас потерей. И когда «Дон-Жуана» снова поставят в Вене, нам заплатят, что бывает чрезвычайно редко.
Действительно, чрезвычайно редко, подумал Вольфганг. «Похищение из сераля» обошло в свое время всю Европу, а он не получил за него ни единого крейцера. Теперь то же происходит со «Свадьбой Фигаро». Но какие бы чувства он ни испытывал, надо прикинуться благодарным. Без благодарности не проживешь на этом свете.
– Спасибо вам, Лоренцо, за все, что вы для меня сделали.
Жалованье, которое Вольфганг стал получать на новом месте, позволило ему снова переехать в город. Он снял небольшую квартиру поблизости от дома, где писался «Фигаро». А когда Констанца родила дочь – они назвали ее Те-резией в честь крестной матери, Терезии фон Траттнер, – он почувствовал себя совсем счастливым. С тех пор как родился Карл Томас, Вольфганг все время мечтал о дочери. Он счел ее рождение добрым знаком, и действительно, скоро ему выпала еще одна радость – Иосиф II распорядился поставить на венской сцене «Дон-Жуана».
Но прежде чем успели осуществить постановку, Австрия и Россия объявили войну Турции, и император, возглавив свои войска, покинул Вену.
Вольфгангу пришлось скрыть разочарование и сочинять военные марши и боевые песни для императора.
Все же 7 мая 1788 года оперу «Дон-Жуан» по распоряжению императора поставили в Вене. В последний момент, правда, выяснилось, что император не сможет присутствовать на премьере – ему пришлось отбыть на место военных действий, где австрийская армия потерпела новое поражение.
Вольфганг многого ждал от венской постановки оперы, потому что оперная труппа в Вене была несравненно лучше пражской. Он знал почти всех певцов и ценил их очень высоко. Половина актеров венской труппы принимала участие в постановке «Фигаро»: Бенуччи, так великолепно спевший главную роль; Лаччи, так порадовавшая его в роли графини; синьор и синьора Буссани, оба прекрасно справившиеся со своими ролями; Кавальери, неповторимая Констанца из «Похищения из сераля», выступала в роли донны Эльвиры; Алоизия Ланге должна была петь донну Анну. Только два актера – Альбертарелли – Дон-Жуан и Морелла – Оттавио были совсем незнакомы Вольфгангу. И он убедился, что Альбертарелли придал роли Дон-Жуана страстность и выразительность.
Вольфганг поднял дирижерскую палочку, давая знак оркестру начинать. Трудностей с этой постановкой оказалось не больше, чем обычно. Кавальери потребовала новую арию, и он проявил великодушие, написал более эффектную; Морелла счел, что его арии невозможно петь, и он облегчил их. И по собственному усмотрению изменил либретто. Изъял секстет в конце оперы, чувствуя, что финал излишне нравоучителен и суховат, и закончил оперу сценой, где Дон-Жуан проваливается в преисподнюю.
И все-таки с того самого момента, как раздались грозные начальные аккорды увертюры, в зале стало ощущаться беспокойство. К концу увертюры Вольфганг услышал у себя за спиной разговоры, которые не прекратились и после того, как вступили певцы, наоборот, шум все нарастал. Вольфганг прилагал все усилия, чтобы заставить публику слушать. К середине второго акта он совсем вышел из себя. Публика шумела и не слушала, словно драматизм и страстность музыки «Дон-Жуана» оказались ей не под силу, а интересовали ее лишь забавные сцены. Вольфганг слышал, как люди переходят из ложи в ложу. В конце спектакля было больше свистков и шиканья, чем аплодисментов, хотя Кавальери и Ланге встречали восторженно, словно у каждой были свои клакеры.
Вольфганг не хотел идти на банкет, устроенный в честь труппы тут же, в театре, но Гайдн, хотя и возмущенный враждебностью, с какой был встречен спектакль, сказал, что Вольфганг непременно должен пойти; публика, которая ходит па премьеры, часто мало что понимает, успокаивал Гайдн, а вот второй спектакль пройдет с успехом.
Гайдн взял его под руку, и Вольфганг не мог отказать другу.
Розенберг и Торварт с самодовольным видом потягивали вино; ван Свитен и Ветцлар сидели рядом с Констанцей, а Алоизия первой высказала свое мнение:
– Какая изнурительная музыка. На ней можно голос сорвать.
– Надо пользоваться голосом умело, тогда не сорвете, – ответил Вольфганг.
– Нет, музыка чересчур сложна. Не удивительно, что публика восприняла ее равнодушно и холодно.
Сестра неправа, сердито думала Констанца, у Вольфганга в каждой ноте гораздо больше чувства, чем Алоизия вложила во всю свою роль. Констанца сказала:
– Ты могла бы спеть лучше. Донна Анна у тебя получилась какой-то сварливой бабой, и все потому, что больше всего тебя заботило показать свои верха.
– Моя сестренка, выйдя за маэстро, сделалась крупным музыкальным авторитетом.
– Вот подожди, в новой его опере ты первая захочешь петь.
– Никто не захочет в ней петь, если публика будет скучать, как на сегодняшнем представлении, и потом, такая музыка способна развратить публику, – сказал Розенберг.
– Император выразил желание, чтобы опера стояла в репертуаре, пока он ее не прослушает, но она вряд ли ему понравится. Мне кажется, его величество сочтет оперу непристойной, – добавил Торварт.
– Музыка довольно мелодична, но разве это опера, что вы скажете, да Понте? – произнес Сальери.
Да Понте только плечами пожал. Его дело сторона.
– Маэстро Сальери, – сказала Алоизия, – я думаю, вашу новую оперу будет гораздо легче петь и она всем доставят гораздо больше удовольствия.
Сальери скромно поклонился и сказал:
– Думаю, у господина Моцарта были самые лучшие намерения.
Вольфганг ничем не выдал своих чувств. Но его поразили злобные замечания Алоизии. В свое время он написал для нее несколько своих лучших арий, и она при каждой возможности их исполняла. Неужели его равнодушие так ее задевает? Но защищаться не стоит. Что бы он ни сказал сейчас, все будет выглядеть как попытка оправдать себя.
– Сюжет довольно безнравствен, – сказал ван Свитен, – но музыка прекрасна. Как по-вашему, господин Гайдн?
С первых аккордов увертюры Гайдн понял: с «Дон-Жуаном» ни одной опере не сравниться. Но какой толк объяснять это ослам вроде Розенберга и Сальери – разве их переделаешь?
– Дон-Жуан – отрицательный персонаж, – заявил Розенберг. – Эгоистичный, тщеславный. Нелепо преподносить публике такого героя. Не пройдет и года, как оперу забудут.
Ветцлар и ван Свитен не согласились, и, когда голоса стали слишком громкими и раздраженными, Гайдн сказал:
– Господа, я не могу разрешить ваш спор, но знаю только одно: Моцарт – величайший из ныне живущих композиторов, и никто из нас, здесь присутствующих, никогда не слышал и не создавал ничего похожего на то, чему мы имели счастье быть сегодня свидетелями.
Вольфганг хотел поблагодарить Гайдна, но тот отвел его в сторону и поздравил с императорским назначением.
– Эта добрая весть порадовала меня. Мне кажется, Иосиф по достоинству оценит «Дон-Жуана».
– Если когда-нибудь услышит. Война с турками все разрастается. Поговаривают даже, что в целях экономии средств, которые нужны для ведения войны, император намерен упразднить итальянскую оперу, как он уже сделал с немецкой.
– Война, – вздохнул Гайдн, – Она никогда не кончается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205