У Моцарта великолепное чутье, он знает театр лучше любого из известных да Понто композиторов. И сюжет этот можно легко переделать в либретто. Уже существует несколько версий у Мольера, Гольдони и других авторов. Да Понте сказал:
– Что ж, мне эта мысль тоже по душе.
Вольфганг понял: ему удалось убедить да Понте, что сюжет Дон-Жуана прекрасно подходит для оперы, либреттист вел себя теперь так, будто с самого начала не сомневался в его пригодности.
Следующие недели Вольфганг и да Понте вместе трудились над «Дон-Жуаном», да Понте отрывался порой, чтобы поработать немного и над другими либретто, Вольфганг – только на неотложные вещи, которые ему время от времени приходилось сочинять. А одно из таких сочинений стало ему особенно дорого, когда оказалось, что Констанцу больно задела песня, посвященная им Алоизии.
Он писал эту серенаду в соль мажоре – серенад он не писал уже много лет, – вкладывая в нее всю свою любовь и весь талант, с намерением преподнести Констанце к пятой годовщине их свадьбы. Чтобы отпраздновать столь важное событие, он пригласил много друзей. Наннерль сообщила, что Вольфганг, по-видимому, получит тысячу гульденов после ликвидации имущества Папы, завещанного им поровну, и Вольфганг одолжил под наследство деньги и устроил прием. Он снял у своего домохозяина на этот день сад и пригласил небольшой оркестр.
В праздничный день, 4 августа, Констанца чувствовала себя как в добрые счастливые дни их жизни в том доме, где создавался «Фигаро». Вольфганг от души веселился. И все-таки за этой веселостью таилась тревога, отчаяние даже, словно он изо всех сил цеплялся за свое счастье, боясь в скором времени лишиться его.
Обед сервировали в саду, там же расположился оркестр. Гостей собралось множество; среди них были и Гайдн, приехавший на каникулы в Вену, и Сальери, приглашенный Вольфгангом по совету да Понте.
Гайдн выразил желание сесть возле хозяйки, и Констанца больше не чувствовала себя незаметной и незначительной. Вольфганг дирижировал маленьким оркестром с таким подъемом, словно это была премьера одной из его опер. Слушая, как разносятся в прозрачных венских сумерках чудесные звуки серенады соль мажор, Констанца думала, что лучшей музыки ей еще не приходилось слышать – легкая, романтичная, полная лиризма и задушевности, серенада была лишена всякого трагизма и мрачности, присущих почта всем последним вещам Вольфганга. Эта серенада, несмотря на всю безыскусственность, а может быть, именно благодаря ей звучала так мелодично, что, по мнению Констанцы, наверняка рождала зависть у всех композиторов. Как удивительно сумел Вольфганг высказать ей свою признательность. Когда прозвучали последние аккорды, Констанца воскликнула:
– Вольфганг, это одна из самых замечательных твоих вещей!
– Наша «Маленькая ночная серенада», – нежно сказал он.
Спавший наверху в детской сын вдруг заплакал. Констанца встревожилась, но Гайдн предложил:
– Госпожа Моцарт, а почему бы вам не принести его сюда? Может быть, и Карл Томас не откажется послушать музыку?
Констанца принесла сынишку и опустила его на землю походить; он подбежал к Гайдну, и тот ласково взял малыша на руки.
– Сколько ему, Вольфганг? – спросил Гайдн.
– Скоро три.
– Любит ли он музыку так, как любили ее вы в три года?
– Трудно сказать. Он любит слушать. Но мне пока было недосуг заняться с ним.
– Вольфгангу не хватает терпения, которое было у его отца, – заметила Констанца и вдруг покраснела. Она давно не вспоминала о Леопольде. Не в состоянии разделить с мужем его скорбь, она подчас раздражалась и чувствовала себя виноватой и потому всячески избегала разговоров на эту тему. Зато не раз говорила, как ей нравится жить за городом, хотя очень скучала здесь, на окраине Вены, вдали от шумного центра, но надо же было подбодрить Вольфганга, отвлечь от грустных мыслей.
– Как учителю музыки мне до Папы далеко, – сказал Вольфганг.
– Весть о его кончине меня глубоко опечалила, – сказал Гайдн. – Я понимаю, для вас это страшная потеря. Знакомство с господином Леопольдом доставило мне много радости.
– Это был благороднейший человек, – сказал Вольфганг, – мой самый дорогой и горячо любимый друг.
Карл Томас подбежал к клавесину, сидя за которым дирижировал отец, и Гайдн предложил:
– Пусть попробует. Посмотрим, что получится.
Но клавиши не заинтересовали ребенка, и, когда Вольфганг сел рядом и показал, как их нужно нажимать, Карл Томас расплакался. Отец очень расстроился.
Но Гайдн сказал: – Слишком много людей на него смотрит, малыш испугался.
Вольфганг не признался другу, что уже проводил подобный опыт, но ничего не получилось. Это единственное, что огорчало его в Карле Томасе, в общем ласковом и покладистом мальчике.
Да Понте, которому наскучила возня с ребенком, желая поддразнить Вольфганга, сказал:
– Моцарт, синьор Сальери утверждает, что писать оперу о Дон-Жуане – глупая затея.
– Я просто сказал, что идея не нова, за этот сюжет брались многие, – возразил Сальери.
Вольфганг, в знак дружеского расположения усадивший Сальери рядом с собой, был поражен его поведением. Прежде чем взяться за какое-нибудь блюдо, Сальери осторожно пробовал его на вкус. Неужели его соперник заподозрил в пем Борджиа?
– А я верю, что моцартовский «Дон-Жуан» будет одновременно и забавным и трагичным, – сказал Гайдн.
– Вот это меня и беспокоит, – подхватил Сальери. – Не знаю, как мои добрые друзья, Моцарт и да Понте, рассчитывают создать хорошую оперу при том, что герой ее самый настоящий развратник!
– Да, он злодей, это верно, – сказал Вольфганг, – но не только злодей.
– Вам он нравится? – изумился Сальери. – Он же просто убийца!
– Может, и похуже. Но я не поборник нравственности, я композитор.
– А вкус публики вас не интересует? Вы не боитесь не угодить ей?
– Больше всего я боюсь не угодить самому себе.
– Нам следует принимать во внимание и чувства императора. Ведь он наш Цезарь.
– Я уважаю его за тот интерес, который он проявляет к музыке. Но ведь «Дон-Жуана» я пишу для Праги, для себя и для моих друзей.
Гайдна покоробило бестактное замечание Вольфганга. Он сказал:
– Когда наш прославленный Глюк умрет, в императорской капелле появится вакансия.
– Я надеюсь, маэстро Глюк проживет еще много-много лет! – горячо воскликнул Сальери.
Гайдн не поверил в искренность его слов, ведь после смерти Глюка Сальери сразу пойдет в гору. Но самого Гайдна заботила только судьба Моцарта: Вольфганг так нуждался в месте при императорском дворе.
– Мы должны уважать тех, кто поставлен над нами, – заметил Гайдн.
– О, я их уважаю! – сказал Вольфганг. – Мы с отцом столько писали коронованным особам прошений, проникнутых духом самого настоящего смирения.
– А иначе и быть не может, – сказал Сальери, – нам следует быть благодарными господу богу за то, что правители, которым ему было угодно поручить нас, мудры и благородны в своих деяниях и поступках.
Вольфганг повернулся к ван Свитену:
– Бетховен собирается вернуться в Вену?
– Не знаю. Его мать тяжело больна, а он очень ее любит.
– У этого мальчика настоящий талант.
– Он мечтает стать композитором. По его словам, ничто другое для него не существует. Он очень огорчен, что обстоятельства помешали ему брать у вас уроки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
– Что ж, мне эта мысль тоже по душе.
Вольфганг понял: ему удалось убедить да Понте, что сюжет Дон-Жуана прекрасно подходит для оперы, либреттист вел себя теперь так, будто с самого начала не сомневался в его пригодности.
Следующие недели Вольфганг и да Понте вместе трудились над «Дон-Жуаном», да Понте отрывался порой, чтобы поработать немного и над другими либретто, Вольфганг – только на неотложные вещи, которые ему время от времени приходилось сочинять. А одно из таких сочинений стало ему особенно дорого, когда оказалось, что Констанцу больно задела песня, посвященная им Алоизии.
Он писал эту серенаду в соль мажоре – серенад он не писал уже много лет, – вкладывая в нее всю свою любовь и весь талант, с намерением преподнести Констанце к пятой годовщине их свадьбы. Чтобы отпраздновать столь важное событие, он пригласил много друзей. Наннерль сообщила, что Вольфганг, по-видимому, получит тысячу гульденов после ликвидации имущества Папы, завещанного им поровну, и Вольфганг одолжил под наследство деньги и устроил прием. Он снял у своего домохозяина на этот день сад и пригласил небольшой оркестр.
В праздничный день, 4 августа, Констанца чувствовала себя как в добрые счастливые дни их жизни в том доме, где создавался «Фигаро». Вольфганг от души веселился. И все-таки за этой веселостью таилась тревога, отчаяние даже, словно он изо всех сил цеплялся за свое счастье, боясь в скором времени лишиться его.
Обед сервировали в саду, там же расположился оркестр. Гостей собралось множество; среди них были и Гайдн, приехавший на каникулы в Вену, и Сальери, приглашенный Вольфгангом по совету да Понте.
Гайдн выразил желание сесть возле хозяйки, и Констанца больше не чувствовала себя незаметной и незначительной. Вольфганг дирижировал маленьким оркестром с таким подъемом, словно это была премьера одной из его опер. Слушая, как разносятся в прозрачных венских сумерках чудесные звуки серенады соль мажор, Констанца думала, что лучшей музыки ей еще не приходилось слышать – легкая, романтичная, полная лиризма и задушевности, серенада была лишена всякого трагизма и мрачности, присущих почта всем последним вещам Вольфганга. Эта серенада, несмотря на всю безыскусственность, а может быть, именно благодаря ей звучала так мелодично, что, по мнению Констанцы, наверняка рождала зависть у всех композиторов. Как удивительно сумел Вольфганг высказать ей свою признательность. Когда прозвучали последние аккорды, Констанца воскликнула:
– Вольфганг, это одна из самых замечательных твоих вещей!
– Наша «Маленькая ночная серенада», – нежно сказал он.
Спавший наверху в детской сын вдруг заплакал. Констанца встревожилась, но Гайдн предложил:
– Госпожа Моцарт, а почему бы вам не принести его сюда? Может быть, и Карл Томас не откажется послушать музыку?
Констанца принесла сынишку и опустила его на землю походить; он подбежал к Гайдну, и тот ласково взял малыша на руки.
– Сколько ему, Вольфганг? – спросил Гайдн.
– Скоро три.
– Любит ли он музыку так, как любили ее вы в три года?
– Трудно сказать. Он любит слушать. Но мне пока было недосуг заняться с ним.
– Вольфгангу не хватает терпения, которое было у его отца, – заметила Констанца и вдруг покраснела. Она давно не вспоминала о Леопольде. Не в состоянии разделить с мужем его скорбь, она подчас раздражалась и чувствовала себя виноватой и потому всячески избегала разговоров на эту тему. Зато не раз говорила, как ей нравится жить за городом, хотя очень скучала здесь, на окраине Вены, вдали от шумного центра, но надо же было подбодрить Вольфганга, отвлечь от грустных мыслей.
– Как учителю музыки мне до Папы далеко, – сказал Вольфганг.
– Весть о его кончине меня глубоко опечалила, – сказал Гайдн. – Я понимаю, для вас это страшная потеря. Знакомство с господином Леопольдом доставило мне много радости.
– Это был благороднейший человек, – сказал Вольфганг, – мой самый дорогой и горячо любимый друг.
Карл Томас подбежал к клавесину, сидя за которым дирижировал отец, и Гайдн предложил:
– Пусть попробует. Посмотрим, что получится.
Но клавиши не заинтересовали ребенка, и, когда Вольфганг сел рядом и показал, как их нужно нажимать, Карл Томас расплакался. Отец очень расстроился.
Но Гайдн сказал: – Слишком много людей на него смотрит, малыш испугался.
Вольфганг не признался другу, что уже проводил подобный опыт, но ничего не получилось. Это единственное, что огорчало его в Карле Томасе, в общем ласковом и покладистом мальчике.
Да Понте, которому наскучила возня с ребенком, желая поддразнить Вольфганга, сказал:
– Моцарт, синьор Сальери утверждает, что писать оперу о Дон-Жуане – глупая затея.
– Я просто сказал, что идея не нова, за этот сюжет брались многие, – возразил Сальери.
Вольфганг, в знак дружеского расположения усадивший Сальери рядом с собой, был поражен его поведением. Прежде чем взяться за какое-нибудь блюдо, Сальери осторожно пробовал его на вкус. Неужели его соперник заподозрил в пем Борджиа?
– А я верю, что моцартовский «Дон-Жуан» будет одновременно и забавным и трагичным, – сказал Гайдн.
– Вот это меня и беспокоит, – подхватил Сальери. – Не знаю, как мои добрые друзья, Моцарт и да Понте, рассчитывают создать хорошую оперу при том, что герой ее самый настоящий развратник!
– Да, он злодей, это верно, – сказал Вольфганг, – но не только злодей.
– Вам он нравится? – изумился Сальери. – Он же просто убийца!
– Может, и похуже. Но я не поборник нравственности, я композитор.
– А вкус публики вас не интересует? Вы не боитесь не угодить ей?
– Больше всего я боюсь не угодить самому себе.
– Нам следует принимать во внимание и чувства императора. Ведь он наш Цезарь.
– Я уважаю его за тот интерес, который он проявляет к музыке. Но ведь «Дон-Жуана» я пишу для Праги, для себя и для моих друзей.
Гайдна покоробило бестактное замечание Вольфганга. Он сказал:
– Когда наш прославленный Глюк умрет, в императорской капелле появится вакансия.
– Я надеюсь, маэстро Глюк проживет еще много-много лет! – горячо воскликнул Сальери.
Гайдн не поверил в искренность его слов, ведь после смерти Глюка Сальери сразу пойдет в гору. Но самого Гайдна заботила только судьба Моцарта: Вольфганг так нуждался в месте при императорском дворе.
– Мы должны уважать тех, кто поставлен над нами, – заметил Гайдн.
– О, я их уважаю! – сказал Вольфганг. – Мы с отцом столько писали коронованным особам прошений, проникнутых духом самого настоящего смирения.
– А иначе и быть не может, – сказал Сальери, – нам следует быть благодарными господу богу за то, что правители, которым ему было угодно поручить нас, мудры и благородны в своих деяниях и поступках.
Вольфганг повернулся к ван Свитену:
– Бетховен собирается вернуться в Вену?
– Не знаю. Его мать тяжело больна, а он очень ее любит.
– У этого мальчика настоящий талант.
– Он мечтает стать композитором. По его словам, ничто другое для него не существует. Он очень огорчен, что обстоятельства помешали ему брать у вас уроки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205