– Вы так считаете! – Вольфганг принял воинственный вид. – Вам не нравятся его квартеты?
– Я этого не сказал. Но они суховаты, не очень мелодичны.
– Поверьте, – вскричал Моцарт, – если бы нас обоих слили воедино, нам все равно было бы далеко до Гайдна!
– И все-таки я бы так концерт не написал.
– И я тоже. И знаете почему? Потому что ни у вас, ни у меня не хватит на это таланта.
Сальери покраснел от злости, а Гайдн, видимо, был очень доволен, хоть и смутился слегка.
– У нашего коллеги господина Моцарта, оказывается, доброе сердце по отношению к своим собратьям-музыкантам. Я и не знал, что он так великодушен, – заметил Диттерсдорф.
– Я великодушен только по отношению к тем, кто этого заслуживает.
Какое-то мгновенье казалось, вот-вот вспыхнет ссора, но тут Гайдн, обращаясь к императору, проговорил:
– Не сердитесь, ваше величество, из нас плохие дипломаты, но все мы близко принимаем к сердцу все, что касается музыки.
Иосиф кивнул и дал указание Орсини-Розенбергу пригласить Глюка, Сальери и Диттерсдорфа на прием, который устраивался в Гофбурге.
Вольфганг старался убедить себя, что ему все равно – попал он в число приглашенных или нет.
В обществе масонов он нашел ту атмосферу дружбы, к которой так стремился, и в последующие месяцы с головой ушел в деятельность масонской ложи. Обществу масонов он посвятил кантату «Davidde penitente», которую составил из своей до-минорной мессы, добавив к ней две новые арии, и, кроме того, написал «Траурную симфонию», посвятив ее памяти двух погибших братьев масонов – графа Франца Эстергази и герцога Георга Августа фон Мекленбург-Штрелитца.
За это время в их семье произошло лишь одно событие – у Наннерль родился сын, которого в честь деда назвали Леопольдом.
Вольфганг отшлифовывал шесть своих квартетов и писал к ним посвящение на итальянском, потому что первые уроки музыки и чтения Гайдну дал его хозяин Никола Порпора – один из знаменитейших итальянских учителей пения, и композитор свободно читал на этом языке. Закончив работу, Вольфганг пригласил Гайдна на Гроссе Шулерштрасее и преподнес ему свои квартеты. Они были одни – Констанца укладывала Карла Томаса спать, служанка находилась в кухне, – и Гайдн с удивлением и все растущим восхищением прочел следующее:
«Моему дорогому другу Гайдну, Отец, решившийся выпустить своих детей в большой мир, естественно, хочет вверить их попечению знаменитейшего Человека, в особенности, если последний, по счастью, является его лучшим другом. Вот они перед Вами, самый знаменитейший Человек и мой друг, шесть моих детищ! Разумеется, это плод длительного и кропотливого труда, но кое-кто из друзей подбадривает меня и уверяет, что детища мои не останутся незамеченными; это вселяет в меня надежду, что когда-нибудь отпрыски действительно доставят мне утешение. Вы сами, дорогой друг, одобрили их во время своего прошлого посещения этого города. Ваше мнение больше всего поощряет меня вверить моих детей в Ваши руки и заставляет надеяться, что они хоть в какой-то степени окажутся достойны Вашего доброго внимания. Будьте же столь любезны, милостиво примите их и станьте для них Отцом, Наставником и Другом! С этого момента я вручаю Вам все права на них, но прошу отнестись к ним снисходительно и простить те недостатки, которые проглядел в них их пристрастный родитель, и, несмотря на все их недочеты, продолжать благородную и великодушную дружбу с их отцом, который так высоко ее ценит. Всем сердцем, любезный и дорогой друг, остаюсь Вашим самым искренним другом. В. А. Моцарт».
Закончив чтение, Гайдн продолжал сидеть, поглощенный своими мыслями, и Вольфганг даже испугался, уж не обидел ли он друга ненароком.
– Надеюсь, вы ничего не имеете против, папа Иосиф, – сказал он. – Я очень много трудился над этими квартетами. Больше чем над другими вещами. Месяцами их перерабатывал. Никогда ни над одним сочинением я столько не потел. И писал их не в угоду кому-либо. Они шли от самого сердца, папа Иосиф!
– Как это безрассудно с вашей стороны! – вскричал Гайдн.
– Что?
– Допустить мысль, что я могу их не принять! – Гайдн нагнулся и поцеловал Вольфганга в обе щеки, а затем, смущенный столь пылким проявлением дружбы, со слезами на глазах пробормотал:
– Я этого не заслужил, Вольфганг. Не заслужил, но всегда буду ценить.
Он держал посвящение с такой нежностью, словно это было письмо от любимой женщины.

Часть десятая. ОПЕРЫ. «СВАДЬБА ФИГАРО» «ДОНЖУАН»
76
– Итальянскую оперу, ваше сиятельство? Разве таково желание его величества?
Прежде чем ответить, Орсини-Розенберг внимательно оглядел маленького человечка, стоявшего перед ним в его кабинете в Бургтеатре, словно желая определить, на что способен этот композитор. Затем решительно сказал:
– Да, Моцарт, именно затем я и пригласил вас. Император желает весь следующий сезон посвятить итальянской опере. Синьор Сальери и синьор Мартин-и-Солер пишут новые оперы, которые должны быть готовы к открытию сезона, и, ввиду того, что у нас в труппе появился теперь великолепный бас-буффа Бенуччи, опера с главной ролью для его голоса пришлась бы кстати.
– У Бенуччи прекрасный голос. Писать для него арии большая честь.
– Но опера должна быть комической, оперой-буффа. Его величество желает повеселить своих любимых подданных. Он считает, что мир, каков он есть, слишком серьезен.
Это на самом деле означает, подумал Вольфганг, что у Иосифа на уме какая-то новая реформа, и во избежание недовольства он хочет зрелищами отвлечь внимание своих подданных от действительности. Но вслух он сказал:
– Я согласен, ваше сиятельство.
– Вы, конечно, знаете итальянский?
– Разумеется. Я путешествовал по Италии трижды. К тому времени, как мне исполнилось семнадцать, там уже прошли три мои оперы. Братья императора – эрцгерцоги Леопольд и Фердинанд – соизволили Милостиво аплодировать моим произведениям.
– Как же, я помню. Наша первая встреча с вами произошла во Флоренции, когда вы еще были чудо-ребенком. Тогда о вас много говорили.
Больше, чем теперь, подумал Вольфганг, но поклонился и сказал:
– Благодарю вас, ваше сиятельство.
– Мне понравился ваш последний концерт. Жизнерадостный и удивительно мелодичный. Хотелось бы, чтобы опера, которую вы нам представите, была бы в том же духе.
В последующие недели Вольфганг не раз думал над этим советом, пока перечитывал множество либретто, так и не найдя среди них ни одного, которое пришлось бы ему по душе. Ван Свитен подтвердил: император не прочь получить от него новую оперу-буффа, тут, по крайней мере Орсини-Розенберг сказал правду, поскольку попытки императорских любимцев – Сальери и Солера – в этом жанре успехом не увенчались. Однако, предупредил барон, следует поспешить, а то еще император передумает.
У Гольдони Вольфганг нашел несколько пьес, которые ему понравились, но показались непригодными для оперы. Он перечитал комедии Мольера, подаренные ему в свое время Фридолином Вебером – Вольфганг с тех пор всегда возил их с собой.
Комедии Мольера показались ему все такими же очаровательными, но, за исключением «Дон-Жуана», ни одна не годилась для оперы, а он боялся, что Иосиф, не в меру щепетильный в вопросах нравственности, сочтет ее безнравственной и чересчур мрачной для оперы-буффа.
Он поделился своими сомнениями с Ветцларом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205