Теперь мне стало хорошо видно Шеда,
стоявшего на высоте доски, и я заметил, что его лодыжки тоже связаны.
Палач спустился с телеги, и она тронулась. Тело Шеда всем своим весом
натянуло короткую веревку. Над толпой взметнулось короткое "Ах!". Я
пытался отвести глаза, смотреть поверх толпы, на небо, на деревья за
лужайкой, но не мог оторвать взгляда от тяжелого тела, быстро
поворачивавшегося из стороны в сторону. Я с ужасом наблюдал, как темнело
его лицо, нос и лоб. Рот открылся, вывалился язык, а могучее тело
вздрагивало и извивалось в агонии. Он был еще жив. О, Боже, ты мог бы дать
ему умереть сразу! Я почувствовал, что больно закусил пальцы, но не
слышал, как изо рта моего начали вырываться звуки, похожие на писк
перепуганного щенка, не понимал, что проталкиваюсь сквозь толпу. Я очнулся
прямо перед солдатами, не помня, как пробрался туда. Мои глаза были
прикованы к лицу человека, медленно умиравшего от удушья. И приблизившись
к нему, я до такой степени ощутил ужас, порождаемый жестокостью и
насилием, будто это было что-то осязаемое. В тот день я впервые испытал
это чувство, и с тех пор оно нередко охватывало меня. Тогда же мне
показалось, что душат меня. Я не видел ничего, кроме этого ужасного лица,
этих дергающихся конечностей. Сердце мое бешено колотилось, и я судорожно
хватал ртом воздух. На мгновение в голове промелькнуло, что я умираю. И
почти сразу же появилась другая мысль, такая четкая, такая реальная, что я
почувствовал облегчение и опустил руки с искусанными пальцами. Я понял,
что пришел на казнь только по одной причине. Я ждал чуда. Но чуда не
произошло. Бог не пощадил Шеда и не облегчил его страданий. Я должен стать
посланником Бога.
Я пригнулся. Моя голова, словно наконечник стрелы, проскочила между
двумя солдатами, стоявшими передо мной. Я оказался прямо под виселицей, и
связанные ноги Шеда висели над моей головой. Я подпрыгнул, ухватился за
них руками и повис. И тут же почувствовал, как тело подалось вниз,
услышал, как треснули шейные позвонки.
Один из присяжных, сэр Невил Стоукс, пророкотал:
- Подать сюда этого мальчишку.
И сержант, схватив меня за плечо, стал грубо проталкивать вперед. Я
видел перед собой раскрасневшееся от гнева лицо, но страха не было.
Потрясения последних пятнадцати минут опустошили меня, вытеснив на
мгновение все, кроме горя.
- Какого черта ты вмешиваешься, когда вершится правосудие, ты,
маленький негодник? - яростно заорал он. - Отвечай, или ты проглотил язык?
Какого черта, а?
Очевидно, он наслаждался сценой королевского правосудия, которое сам
же и представлял. Что мог я ответить этому человеку? Сказать, что избавил
Шеда от мучений, как поступил бы и с попавшим в западню кроликом? Сказать,
что сделал это, чтобы положить конец и собственной боли? Он не понял бы. Я
не сказал ничего. Думаю, что мое молчание он расценил как вызов, потому
что, когда вновь заговорил в голосе его слышалась злоба:
- Денек-другой в Брайдвелле на хлебе и воде ему не повредят. Может,
это научит его, что наглым маленьким щенкам не позволено расталкивать
солдат его величества и вмешиваться в процесс правосудия. Уведите его и
заприте.
Я заставил себя поднять голову и посмотреть ему прямо в глаза; и в
этот момент другой человек склонился с высоты своего седла и сказал:
- Простите, пожалуйста, сэр Стоукс. Как тебя зовут, парень?
- Филипп Оленшоу, - ответил я.
- Так я и думал, - кивнул человек, спросивший мое имя.
- Черт меня подери, - выругался Невил. Он смотрел на меня злым
взглядом своих выпученных глаз. Так это несчастье бедняги Оленшоу? Ладно,
сержант, отпустите его.
Я повернулся и заковылял прочь, стараясь держаться как можно прямее.
За спиной у меня раздался смех. В первый раз за все мои двенадцать лет, с
горечью отметил я про себя, имя отца сослужило мне добрую службу. Полагаю,
эта моя мысль нуждается в пояснении, и хотя мне бы не хотелось долго
останавливаться на событиях своей жизни, все-таки придется упомянуть о
некоторых из них. Мой отец - сэр Джон Оленшоу, и если имя это сегодня ни о
чем не говорит постороннему слушателю, то это просто еще одно
подтверждение разрушительной силы времени. Когда-то моего отца знали все.
По преданию, король Чарльз Великомученик после битвы при Нейсби сказал
ему: "Если бы у меня было хотя бы втрое больше таких, как ты, победа была
бы за нами". И я охотно верю в это, так как мой отец был сродни
полководцам - прямолинейный, беспощадный и отважный, и насколько я могу
судить, все Оленшоу обладали именно этими качествами, что делает
удивительным сам факт моей принадлежности к этой семье. Но отвага и
беспощадность, и даже прямолинейность, не могут противостоять истории, и
мой отец, лишенный всех своих земель, отправился в ссылку вместе со своим
молодым королем. Во Франции ему сопутствовала удача, так как слава его как
фехтовальщика и солдата летела впереди него. В то время как Чарльз Стюард
испытывал муки голода и горечь презрения, Джон Оленшоу занимал высокий и
почетный пост во французской армии.
За два года до Реставрации он достаточно укрепил свое положение,
чтобы обзавестись женой. Она была дочерью эсквайра из Суффолка, который,
несмотря на свои роялистские симпатии, никогда не проявлял достаточно
политической активности, чтобы поставить под угрозу свое состояние. Мои
мать и отец поженились в Париже, и я часто пытался представить себе эти
два года их супружеской жизни. Она была молода и привлекательна, насколько
я знаю, но провинциальна, неотесана и мало искушена в тонкостях того
света, в котором вращался отец. И я могу представить себе, насколько она
была потрясена, узнав, что этот брак был для отца лишь небольшим
интервалом в его романе с французской любовницей - женщиной, известной мне
под именем мадам Луиз. Не желая или не находя в себе сил бороться за
благосклонность собственного мужа, она удалилась в деревню, и там в
терзаниях, только одному Богу известных, ожидала моего появления на свет.
И то ли по неосторожности или невежеству, а может, и пытаясь забыть о
своей сопернице, она решила взять новое препятствие на необъезженной
лошади. Лошадь вернулась домой без всадницы, а мою мать нашли в яме
бездыханной с новорожденным младенцем и старой француженкой, которая была
моей повитухой и потом, сняв с себя юбку, завернула меня. Я пришел в этот
мир на добрых два месяца раньше срока, и это наверняка стало впоследствии
причиной моего слабого здоровья.
Это несчастье не заставило моего отца роптать на судьбу. У него был
сын, состояние жены, а вскоре появилась и возможность получить назад свои
владения. Англия к этому времени устала от пуританского правления, и
молодой король, исхудавший, загорелый и помудревший, вернулся на родину с
твердым намерением не отправляться больше ни в какие путешествия, и при
этом, не оставляя без внимания преданных ему в свое время людей.
Поместье Маршалси со многими акрами присоединенной к нему земли было
возвращено во владение отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
стоявшего на высоте доски, и я заметил, что его лодыжки тоже связаны.
Палач спустился с телеги, и она тронулась. Тело Шеда всем своим весом
натянуло короткую веревку. Над толпой взметнулось короткое "Ах!". Я
пытался отвести глаза, смотреть поверх толпы, на небо, на деревья за
лужайкой, но не мог оторвать взгляда от тяжелого тела, быстро
поворачивавшегося из стороны в сторону. Я с ужасом наблюдал, как темнело
его лицо, нос и лоб. Рот открылся, вывалился язык, а могучее тело
вздрагивало и извивалось в агонии. Он был еще жив. О, Боже, ты мог бы дать
ему умереть сразу! Я почувствовал, что больно закусил пальцы, но не
слышал, как изо рта моего начали вырываться звуки, похожие на писк
перепуганного щенка, не понимал, что проталкиваюсь сквозь толпу. Я очнулся
прямо перед солдатами, не помня, как пробрался туда. Мои глаза были
прикованы к лицу человека, медленно умиравшего от удушья. И приблизившись
к нему, я до такой степени ощутил ужас, порождаемый жестокостью и
насилием, будто это было что-то осязаемое. В тот день я впервые испытал
это чувство, и с тех пор оно нередко охватывало меня. Тогда же мне
показалось, что душат меня. Я не видел ничего, кроме этого ужасного лица,
этих дергающихся конечностей. Сердце мое бешено колотилось, и я судорожно
хватал ртом воздух. На мгновение в голове промелькнуло, что я умираю. И
почти сразу же появилась другая мысль, такая четкая, такая реальная, что я
почувствовал облегчение и опустил руки с искусанными пальцами. Я понял,
что пришел на казнь только по одной причине. Я ждал чуда. Но чуда не
произошло. Бог не пощадил Шеда и не облегчил его страданий. Я должен стать
посланником Бога.
Я пригнулся. Моя голова, словно наконечник стрелы, проскочила между
двумя солдатами, стоявшими передо мной. Я оказался прямо под виселицей, и
связанные ноги Шеда висели над моей головой. Я подпрыгнул, ухватился за
них руками и повис. И тут же почувствовал, как тело подалось вниз,
услышал, как треснули шейные позвонки.
Один из присяжных, сэр Невил Стоукс, пророкотал:
- Подать сюда этого мальчишку.
И сержант, схватив меня за плечо, стал грубо проталкивать вперед. Я
видел перед собой раскрасневшееся от гнева лицо, но страха не было.
Потрясения последних пятнадцати минут опустошили меня, вытеснив на
мгновение все, кроме горя.
- Какого черта ты вмешиваешься, когда вершится правосудие, ты,
маленький негодник? - яростно заорал он. - Отвечай, или ты проглотил язык?
Какого черта, а?
Очевидно, он наслаждался сценой королевского правосудия, которое сам
же и представлял. Что мог я ответить этому человеку? Сказать, что избавил
Шеда от мучений, как поступил бы и с попавшим в западню кроликом? Сказать,
что сделал это, чтобы положить конец и собственной боли? Он не понял бы. Я
не сказал ничего. Думаю, что мое молчание он расценил как вызов, потому
что, когда вновь заговорил в голосе его слышалась злоба:
- Денек-другой в Брайдвелле на хлебе и воде ему не повредят. Может,
это научит его, что наглым маленьким щенкам не позволено расталкивать
солдат его величества и вмешиваться в процесс правосудия. Уведите его и
заприте.
Я заставил себя поднять голову и посмотреть ему прямо в глаза; и в
этот момент другой человек склонился с высоты своего седла и сказал:
- Простите, пожалуйста, сэр Стоукс. Как тебя зовут, парень?
- Филипп Оленшоу, - ответил я.
- Так я и думал, - кивнул человек, спросивший мое имя.
- Черт меня подери, - выругался Невил. Он смотрел на меня злым
взглядом своих выпученных глаз. Так это несчастье бедняги Оленшоу? Ладно,
сержант, отпустите его.
Я повернулся и заковылял прочь, стараясь держаться как можно прямее.
За спиной у меня раздался смех. В первый раз за все мои двенадцать лет, с
горечью отметил я про себя, имя отца сослужило мне добрую службу. Полагаю,
эта моя мысль нуждается в пояснении, и хотя мне бы не хотелось долго
останавливаться на событиях своей жизни, все-таки придется упомянуть о
некоторых из них. Мой отец - сэр Джон Оленшоу, и если имя это сегодня ни о
чем не говорит постороннему слушателю, то это просто еще одно
подтверждение разрушительной силы времени. Когда-то моего отца знали все.
По преданию, король Чарльз Великомученик после битвы при Нейсби сказал
ему: "Если бы у меня было хотя бы втрое больше таких, как ты, победа была
бы за нами". И я охотно верю в это, так как мой отец был сродни
полководцам - прямолинейный, беспощадный и отважный, и насколько я могу
судить, все Оленшоу обладали именно этими качествами, что делает
удивительным сам факт моей принадлежности к этой семье. Но отвага и
беспощадность, и даже прямолинейность, не могут противостоять истории, и
мой отец, лишенный всех своих земель, отправился в ссылку вместе со своим
молодым королем. Во Франции ему сопутствовала удача, так как слава его как
фехтовальщика и солдата летела впереди него. В то время как Чарльз Стюард
испытывал муки голода и горечь презрения, Джон Оленшоу занимал высокий и
почетный пост во французской армии.
За два года до Реставрации он достаточно укрепил свое положение,
чтобы обзавестись женой. Она была дочерью эсквайра из Суффолка, который,
несмотря на свои роялистские симпатии, никогда не проявлял достаточно
политической активности, чтобы поставить под угрозу свое состояние. Мои
мать и отец поженились в Париже, и я часто пытался представить себе эти
два года их супружеской жизни. Она была молода и привлекательна, насколько
я знаю, но провинциальна, неотесана и мало искушена в тонкостях того
света, в котором вращался отец. И я могу представить себе, насколько она
была потрясена, узнав, что этот брак был для отца лишь небольшим
интервалом в его романе с французской любовницей - женщиной, известной мне
под именем мадам Луиз. Не желая или не находя в себе сил бороться за
благосклонность собственного мужа, она удалилась в деревню, и там в
терзаниях, только одному Богу известных, ожидала моего появления на свет.
И то ли по неосторожности или невежеству, а может, и пытаясь забыть о
своей сопернице, она решила взять новое препятствие на необъезженной
лошади. Лошадь вернулась домой без всадницы, а мою мать нашли в яме
бездыханной с новорожденным младенцем и старой француженкой, которая была
моей повитухой и потом, сняв с себя юбку, завернула меня. Я пришел в этот
мир на добрых два месяца раньше срока, и это наверняка стало впоследствии
причиной моего слабого здоровья.
Это несчастье не заставило моего отца роптать на судьбу. У него был
сын, состояние жены, а вскоре появилась и возможность получить назад свои
владения. Англия к этому времени устала от пуританского правления, и
молодой король, исхудавший, загорелый и помудревший, вернулся на родину с
твердым намерением не отправляться больше ни в какие путешествия, и при
этом, не оставляя без внимания преданных ему в свое время людей.
Поместье Маршалси со многими акрами присоединенной к нему земли было
возвращено во владение отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76