Я уже было поверил, что он примчится, с ревом налетит на
"Летящую к Западу", и задрожат снасти, надуются пузатые паруса. Но ничего
подобного не произошло. Когда затих последний пронзительный звук и
наступила тишина, до меня долетела размеренная мелодия гимна пилигримов:
Владыка наших чувств, огонь нашей любви,
Ты тень в пожаре дня, ты светоч наш в ночи.
Веди ж своих людей.
В два часа ночи мы проснулись от внезапного движения судна,
непривычного после долгого оцепенения. Мы с Натаниэлем повернулись друг к
другу, зашевелились и пробормотали, что это ветер. Старшие в полдень
созвали специальный совет и вознесли Господу благодарность за то, что их
молитвы были услышаны. Ральф Свистун, записавший на свой счет еще один
вызов ветра, расхаживал, покачиваясь, с гордым видом, будто все знал, но
был слишком мудр, чтобы сказать это. Итак, прекрасным июньским утром мы
благополучно прибыли в бухту Салем.
Приехали в Салем мы в очень интересное время, и хотя для нас это был
просто порт прибытия, стоит остановиться на царившей там атмосфере. Война
с индейцами к тому времени уже завершилась. Она дорого обошлась
поселенцам, потерявшим немало жизней и средств. Тринадцать поселений были
стерты с лица земли.
Но для индейцев эта война была не просто смертью и разрушением, а
полным уничтожением. Уже позже мы узнали, как смертельно жалит раненая
змея. Но на первый взгляд, у колонистов были основания поздравить себя с
победой. Исчезли целые племена, и причем самые воинственные. Мне
доводилось слышать, что война унесла около трех с половиной тысяч отважных
воинов, оставив в живых лишь самых прирученных, укрощенных цивилизацией и
христианством. В Салеме жили индейцы, но сдержанное недружелюбие, с
которым к ним относились до войны, сменилось теперь подозрительностью, и с
наступлением темноты они были обязаны убираться в свои жилища и не
появляться на улице до утра. Ночной патруль задерживал индейцев,
нарушавших этот порядок.
К моменту нашего прибытия Салем переживал время бурного религиозного
возрождения. Привлекательная прическа, платье с короткими рукавами,
пропуск службы без уважительной причины неизбежно вызывали порицание, а
иногда и наказание. Даже дети подвергались порке при повторном нарушении
правил поведения в церкви. В первое воскресенье после нашего прибытия я с
удивлением увидел серьезных крошек, толпившихся в углу церкви под зорким
наблюдением особы женского пола, которая, по моему мнению, как нельзя
более соответствовала своей роли: ее строгость повергла бы в трепет даже
самых набожных прихожан. Все это пролилось бальзамом на душу Эли, Оливера
Ломакса и Мэтью Томаса. Они были просто восхищены Салемом.
Натаниэль, с той самой ночи на борту "Летящей к Западу", считал Эли
своей правой рукой и давал ему самые разные поручения, стараясь обучить
тому, что, по мнению нашего руководителя, могло пригодиться в дальнейшем:
как строить временные жилища, как хранить еду, как возделывать целинные
земли.
Мэтью Томас был сразу же взят под опеку Альфреда Бредстрита, еще
одного изгнанного священника. А мы с Картером, Стеглсом и Энди помогали
местным плотникам и кузнецам, занимаясь изготовлением кибиток. От многих
хлопот избавили нас всех Свистуны, которые просто опьянели от прекрасной
погоды и избавления от корабельного плена. Они с большим воодушевлением
отправились на общее пастбище, раскинувшееся под горой Галлуз Хилз, где
разбили лагерь и поселились там с лошадьми, привезенными нами из Англии, и
остальным скотом, который мы покупали, как только представлялся случай.
Гостеприимство в Салеме расточалось с удивительной щедростью. Некий
мистер Адамс, чьей жене приглянулась одна из бывших у нас медных ламп,
которую мы ей подарили и которая стояла в ее крошечной гостиной, дожидаясь
холодных зимних вечеров, приняла к себе Натаниэля, меня, Энди и Битонсов.
Не думаю, что мы устроились лучше, чем остальная часть нашей компании, так
как у Адамсов было огромное семейство, главным образом мальчики. Вообще же
места для постоя в городе было не так уж много, что еще более делало честь
людям, приютившим нас и что одновременно подстегивало нас ускорить время
нашего отъезда.
С Линдой я виделся на службе, которую ни разу не пропустил с момента
нашего прибытия. Одно из воскресений было настолько жарким, что даже в
церкви хотелось сбросить с себя сюртук и остаться в рубашке с короткими
рукавами. Конечно, это было исключено, и я сидел, обливаясь потом и
недоумевая, почему Линда так кутается в свою накидку. Капюшон она, правда,
откинула, но к чему вообще носить это одеяние? Остальные женщины носили
платья из муслина или другой легкой ткани. Слова молитвы не доходили до
моего сознания. Я просто сидел и придумывал сказку о том, что Эли мертв,
не родился, просто не существует более, что я подхожу к Линде и срываю с
нее эту жуткую мрачную накидку и грубое платье. И помогаю ей надеть яркий
шелковый наряд, застегиваю ей пуговки, разглаживаю складки, вдеваю в ушки
бордовые камушки, и наблюдаю, как она укладывает локоны и завитушки своих
роскошных волос в маленькую корону вокруг очаровательной головки. И когда
все это произойдет, я увезу ее далеко-далеко в страну, где все люди
красивы, добры и великодушны и никогда не слышали ничего о первородном
грехе и о необходимости искупать его, в страну музыкантов и поэтов, где
миндаль покрывает дорожки розовыми лепестками, где цветы и звезды созданы
для влюбленных. Церковь выходила окнами на запад и восток, так что во
время утренней службы солнце проникало внутрь. Воздух был душным и
тяжелым. И здесь, на уродливой желтой скамье, прямо передо мной сидела
Линда, рядом с Эли, в старушечьем плаще, укрываясь от всего вокруг, кроме
моего воображения.
Выйдя из церкви, люди собирались в небольшом дворике, чтобы
встретиться, иногда, впервые за неделю, поболтать о посевах, кормах и
рецептах. Линда проходила так близко от меня, что я мог улыбнуться и
поговорить с ней, не вызывая никаких кривотолков. Но улыбка застыла у меня
на губах, как только я понял назначение этой серой накидки. В платье
спереди была сделана вставка из более темного и поношенного куска материи,
ею была туго обтянута когда-то грациозная, а теперь распухшая талия. У
Линды будет ребенок! И ей придется переходить вброд реки и взбираться на
горные вершины, пешком преодолевать бесконечные мили пути! Сердце мое
сжалось от боли и сострадания, к которым примешивалась острая
всепоглощающая ревность. Ребенок Эли, еще один тупоголовый фермер, который
будет называть воскресенье шабашом, а таверны - источником порока. И это
должно было появиться на свет из прекрасной плоти Линды.
Линда мягко прикоснулась к моей руке и обратилась ко мне тихо, но с
легкой интонацией недоброжелательности:
- Эли хотел поговорить с тобой, Филипп.
И в этот момент, будто для того, чтобы избежать моего внимательного
взгляда, она поплотнее натянула накидку на раздавшееся тело, придерживая
ее маленькими сухими руками, которые могли только загрубеть от
непосильного труда, но никогда не утратили бы белоснежного оттенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
"Летящую к Западу", и задрожат снасти, надуются пузатые паруса. Но ничего
подобного не произошло. Когда затих последний пронзительный звук и
наступила тишина, до меня долетела размеренная мелодия гимна пилигримов:
Владыка наших чувств, огонь нашей любви,
Ты тень в пожаре дня, ты светоч наш в ночи.
Веди ж своих людей.
В два часа ночи мы проснулись от внезапного движения судна,
непривычного после долгого оцепенения. Мы с Натаниэлем повернулись друг к
другу, зашевелились и пробормотали, что это ветер. Старшие в полдень
созвали специальный совет и вознесли Господу благодарность за то, что их
молитвы были услышаны. Ральф Свистун, записавший на свой счет еще один
вызов ветра, расхаживал, покачиваясь, с гордым видом, будто все знал, но
был слишком мудр, чтобы сказать это. Итак, прекрасным июньским утром мы
благополучно прибыли в бухту Салем.
Приехали в Салем мы в очень интересное время, и хотя для нас это был
просто порт прибытия, стоит остановиться на царившей там атмосфере. Война
с индейцами к тому времени уже завершилась. Она дорого обошлась
поселенцам, потерявшим немало жизней и средств. Тринадцать поселений были
стерты с лица земли.
Но для индейцев эта война была не просто смертью и разрушением, а
полным уничтожением. Уже позже мы узнали, как смертельно жалит раненая
змея. Но на первый взгляд, у колонистов были основания поздравить себя с
победой. Исчезли целые племена, и причем самые воинственные. Мне
доводилось слышать, что война унесла около трех с половиной тысяч отважных
воинов, оставив в живых лишь самых прирученных, укрощенных цивилизацией и
христианством. В Салеме жили индейцы, но сдержанное недружелюбие, с
которым к ним относились до войны, сменилось теперь подозрительностью, и с
наступлением темноты они были обязаны убираться в свои жилища и не
появляться на улице до утра. Ночной патруль задерживал индейцев,
нарушавших этот порядок.
К моменту нашего прибытия Салем переживал время бурного религиозного
возрождения. Привлекательная прическа, платье с короткими рукавами,
пропуск службы без уважительной причины неизбежно вызывали порицание, а
иногда и наказание. Даже дети подвергались порке при повторном нарушении
правил поведения в церкви. В первое воскресенье после нашего прибытия я с
удивлением увидел серьезных крошек, толпившихся в углу церкви под зорким
наблюдением особы женского пола, которая, по моему мнению, как нельзя
более соответствовала своей роли: ее строгость повергла бы в трепет даже
самых набожных прихожан. Все это пролилось бальзамом на душу Эли, Оливера
Ломакса и Мэтью Томаса. Они были просто восхищены Салемом.
Натаниэль, с той самой ночи на борту "Летящей к Западу", считал Эли
своей правой рукой и давал ему самые разные поручения, стараясь обучить
тому, что, по мнению нашего руководителя, могло пригодиться в дальнейшем:
как строить временные жилища, как хранить еду, как возделывать целинные
земли.
Мэтью Томас был сразу же взят под опеку Альфреда Бредстрита, еще
одного изгнанного священника. А мы с Картером, Стеглсом и Энди помогали
местным плотникам и кузнецам, занимаясь изготовлением кибиток. От многих
хлопот избавили нас всех Свистуны, которые просто опьянели от прекрасной
погоды и избавления от корабельного плена. Они с большим воодушевлением
отправились на общее пастбище, раскинувшееся под горой Галлуз Хилз, где
разбили лагерь и поселились там с лошадьми, привезенными нами из Англии, и
остальным скотом, который мы покупали, как только представлялся случай.
Гостеприимство в Салеме расточалось с удивительной щедростью. Некий
мистер Адамс, чьей жене приглянулась одна из бывших у нас медных ламп,
которую мы ей подарили и которая стояла в ее крошечной гостиной, дожидаясь
холодных зимних вечеров, приняла к себе Натаниэля, меня, Энди и Битонсов.
Не думаю, что мы устроились лучше, чем остальная часть нашей компании, так
как у Адамсов было огромное семейство, главным образом мальчики. Вообще же
места для постоя в городе было не так уж много, что еще более делало честь
людям, приютившим нас и что одновременно подстегивало нас ускорить время
нашего отъезда.
С Линдой я виделся на службе, которую ни разу не пропустил с момента
нашего прибытия. Одно из воскресений было настолько жарким, что даже в
церкви хотелось сбросить с себя сюртук и остаться в рубашке с короткими
рукавами. Конечно, это было исключено, и я сидел, обливаясь потом и
недоумевая, почему Линда так кутается в свою накидку. Капюшон она, правда,
откинула, но к чему вообще носить это одеяние? Остальные женщины носили
платья из муслина или другой легкой ткани. Слова молитвы не доходили до
моего сознания. Я просто сидел и придумывал сказку о том, что Эли мертв,
не родился, просто не существует более, что я подхожу к Линде и срываю с
нее эту жуткую мрачную накидку и грубое платье. И помогаю ей надеть яркий
шелковый наряд, застегиваю ей пуговки, разглаживаю складки, вдеваю в ушки
бордовые камушки, и наблюдаю, как она укладывает локоны и завитушки своих
роскошных волос в маленькую корону вокруг очаровательной головки. И когда
все это произойдет, я увезу ее далеко-далеко в страну, где все люди
красивы, добры и великодушны и никогда не слышали ничего о первородном
грехе и о необходимости искупать его, в страну музыкантов и поэтов, где
миндаль покрывает дорожки розовыми лепестками, где цветы и звезды созданы
для влюбленных. Церковь выходила окнами на запад и восток, так что во
время утренней службы солнце проникало внутрь. Воздух был душным и
тяжелым. И здесь, на уродливой желтой скамье, прямо передо мной сидела
Линда, рядом с Эли, в старушечьем плаще, укрываясь от всего вокруг, кроме
моего воображения.
Выйдя из церкви, люди собирались в небольшом дворике, чтобы
встретиться, иногда, впервые за неделю, поболтать о посевах, кормах и
рецептах. Линда проходила так близко от меня, что я мог улыбнуться и
поговорить с ней, не вызывая никаких кривотолков. Но улыбка застыла у меня
на губах, как только я понял назначение этой серой накидки. В платье
спереди была сделана вставка из более темного и поношенного куска материи,
ею была туго обтянута когда-то грациозная, а теперь распухшая талия. У
Линды будет ребенок! И ей придется переходить вброд реки и взбираться на
горные вершины, пешком преодолевать бесконечные мили пути! Сердце мое
сжалось от боли и сострадания, к которым примешивалась острая
всепоглощающая ревность. Ребенок Эли, еще один тупоголовый фермер, который
будет называть воскресенье шабашом, а таверны - источником порока. И это
должно было появиться на свет из прекрасной плоти Линды.
Линда мягко прикоснулась к моей руке и обратилась ко мне тихо, но с
легкой интонацией недоброжелательности:
- Эли хотел поговорить с тобой, Филипп.
И в этот момент, будто для того, чтобы избежать моего внимательного
взгляда, она поплотнее натянула накидку на раздавшееся тело, придерживая
ее маленькими сухими руками, которые могли только загрубеть от
непосильного труда, но никогда не утратили бы белоснежного оттенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76