Итак, мы присоединились к остальным.

Группа Эли была в мрачном настроении. Смерть Натаниэля, суровая
погода и неприятное приключение с кибитками, несчастье, постигшее двоих
наших мужчин, - все это навеяло на людей глубокое уныние. Послеобеденная
молитва мистера Томаса никак не способствовала поднятию духа. Очевидно, та
же мысль, которая ранее пришла в голову Майку, осенила и мистера Томаса:
наш Моисей умер. Он развивал эту идею столь пространно и многословно,
умоляя Бога не подвергать нас сорока годам скитаний по пустыне, что мы,
стоя на натруженных ногах, готовы были заплакать от боли и усталости.
Как только он завершил наконец свою речь, я решительно и громко
прервал прощальное "Аминь!", чтобы успеть воспользоваться паузой:
- Преодолев следующую возвышенность, мы должны повернуть на юг. Дети
Израилевы не знали, куда направляются. Наверняка, у них не было карты. А у
нас есть.
Глаза мистера Томаса, еще сомкнутые в благоговейном порыве, резко
распахнулись и бросили на меня негодующий взгляд.
- Это богохульство, молодой человек! Воля Господня не сравнится с
любой картой, и пути Господни непостижимы для умов смертных.
- Зачем приписывать Богу неблаговидные поступки? - невинно спросил я.
И тут же с удивлением услышал слова Эли:
- Обещания Божьи столь же сильны, как и кара. И кроме того, что-то не
видно здесь золотых телец.
Наконец я увидел Линду, с которой из-за всех этих хлопот так и не
смог за весь день переброситься словом.
- Здравствуй, - тихо обратился я к ней, и она резко обернулась.
- Здравствуй, Филипп, как дела?
- Хорошо, а ты как?
- Тоже неплохо.
- Послушай, я мог бы заняться этой повозкой, если кто-то подержит
фонарь. Ты не поможешь мне?
Оглянувшись, Линда произнесла:
- Если Эли не будет возражать.
Эли не возражал. И вскоре, усадив Линду поудобнее на край пустой
повозки и потеплее закутав ее ноги в покрывало, я дал ей в руки фонарь и
несколько гвоздей. Щепки нужной длины я нарубил еще до ужина, так что
оставалось только прибить их, и за этим занятием я мог свободно беседовать
с Линдой.
- Я подобрал твой куст и твой узел.
При этих словах лицо ее просветлело от радости. Но из какой-то глупой
преданности Эли, глупой и непостижимой для меня, она сказала:
- Это все из-за лошади. Пришлось разгружать кибитку. Понимаешь?
- Да, - кивнул я. - Понятно.
Я помешкал, как в былые времена, испытывая неловкость, не зная, что
сказать дальше. Линда первая нарушила молчание.
- Иногда я сомневаюсь, стоило ли нам отправляться в это путешествие.
А ты?
- Нет, я точно знаю, зачем сделал это.
- Ты доволен?
- Именно сейчас я доволен. А ты о чем-то сожалеешь?
- Порой я думаю... Если бы не вся эта спешка...
Я понял, что она говорит о своем замужестве, а не о нашем
путешествии, и ждал, с жадностью пытаясь уловить какое-либо неосторожное,
случайно оброненное слово. Но ничего подобного не услышал.
- Просто мне надоело жить так. У меня будет ребенок, ты уже,
наверное, заметил - я так плохо себя чувствую и с Кезией невозможно
ужиться.
- Охотно верю, - сочувственно сказал я.
- У нее такой острый язык. Эли не обращает на нее внимания и думает,
что мне не стоит. Хоть бы кто-нибудь на ней женился.
- Ради тебя, Линда, я бы сделал все на свете, но только не это. И
боюсь, на это никто не решится.
- Да, лучше бы кто-то из наших взял в жены Джудит Свистун. Она такая
хорошенькая и добрая. Филипп, почему бы тебе не подумать об этом?
- Дай-ка гвоздь, пожалуйста, - перебил я, отворачивая лицо от света
фонаря.
- Ну почему?
- Что почему?
- Почему ты не женишься на Джудит?
- Потому что не хочу, - упрямо сказал я. - Брак должен быть чем-то
оправдан.
- Ты думаешь, что мое замужество было чем-то оправдано?
В голосе Линды сквозила печаль. И я осмелился спросить:
- А что, оно по-твоему не оправдано?
Вместо ответа она разрыдалась.
- Возьми-ка фонарь, - всхлипывая проговорила она. - Пойду прилягу.
Слезая с повозки, Линда запуталась в покрывале, которым я так бережно
укутал ей ноги, и соскользнула в мои объятия. Я стоял, опьяненный
ощущением мимолетной близости ее тела. Затем, вытащив платок, я вытер ей
лицо, промокшее от слез.
- Глупенькая, ничего такого я не имел в виду. Только не появляйся
перед Кезией с заплаканными глазами. Бог знает, что она может себе
вообразить.
- Сейчас у меня всегда вот так, - раздраженно бросила она, резко
выхватила у меня из рук платок и высморкалась. - Плачу по пустякам. Не
стоит обращать внимания.
Линда ткнула платок мне в ладонь и неуклюжей походкой пошла прочь по
неутоптанному снегу. Я продолжал свою работу. Обратившись к Свистунам, я
велел им занять мою кибитку, а сам отправился в повозку Натаниэля, где
провел полный скорби и печали час за чтением его бумаг.
Там оказалась карта, которую он всегда носил при себе, с которой
постоянно сверялся, куда вносил изменения, была и небольшая кожаная
сумочка, перехваченная ремешком, где я обнаружил несколько документов с
печатью Новой Англии - список расходов, путевые записки о последнем
путешествии, его завещание и письмо, адресованное мне.
Дата, стоявшая на письме, пробудила во мне смутные воспоминания.
Послание это было составлено через день после той незабываемой ночи на
борту "Летящей к Западу", когда Натаниэль читал поэтические строки о
грядущей смерти. И тут нашли свое подтверждение мои смутные догадки. Там,
в душном кубрике, пропитанном зловонием алкоголя и табака, наполненном
гремящими раскатами залихватских песенок, которым так решительно положил
конец Эли и отзвуки которых еще звенели в трепете мачт и парусов, именно
там Натаниэль почувствовал прикосновение леденящего перста смерти на своем
плече. Он знал, что дни его сочтены. И вот через несколько месяцев я могу
отдать должное его энергии.
Заостренные буквы бежали по страницам:
"Дорогой мой Филипп,
ты назвал меня глупцом, и даже если мне суждено дойти до Наукатчи,
даже если нога моя снова ступит на землю этой благословенной долины, все
равно я буду считать себя глупцом. Но я чувствую, что не увидеть мне
больше тех горных вершин, того серебряного потока, разрезающего луга,
покрытые цветами. Я понимаю, что слишком поздно отправился в этот путь. Не
я первый на этой земле, кто начинал то, что не суждено завершить, это не
печалит меня, и мне не хочется навевать на тебя грустные мысли. Кто знает,
может на небесах я возглавлю экспедицию херувимов и серафимов в
какую-нибудь неведомую колонию за пределами звездного неба. Впрочем, это
скорее похоже на дерзкие замыслы Люцифера. Строки этого завещания были
написаны в Лондоне и являются совершенно законными. Я писал их в тот день,
когда узнал о твоем решении присоединиться к нам. Ты увидишь, что я
оставляю тебе все свое состояние, все принадлежащие мне земли и стада.
Звучит несколько патриархально, осталось только завещать тебе своих жен и
наложниц. А может, оставить тебе свою меховую мантию, как Илия?! В любом
случае, Филипп, я завещаю все это тебе, потому что вверяю тебе самое
главное - самые сокровенные мечты о земле, созданной человеческими руками
и для человеческого счастья и радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76