— Я дорого плачу за мою нескромность!..
Тогда упала она в обморок; густой дым окружил ее, и чрез несколько мгновений ока не видно стало ни дыма, ни Милосветы.
Король уннов приведен был тем в великий ужас. Происшествие сие казалось ему непонятно, кроме того, что считал себя причиною погибели особы прекраснейшей и коя сердцу его учинилась необходимою. «Ах проклятое любопытство! — вопиял он неоднократно.— Ты причиною, что я лишаюсь Милосветы».
Но одумавшись, рассуждал, что он может еще ее увидеть, если не пожалеет трудов, и что на сей конец следует идти ему на восток. Он действительно пошел в самую ту минуту в определенную страну света, беспрестанно размышляя, что значит его перстень? Кем оный ему дан? Какое он доставит ему благополучие, когда с получением его в первый день лишился он особы, коя навек пленила его душу? А потом, какая бы должна быть судьба царицы дулебов? И в чем состоит ее злосчастие, и по какой причине объяснялась она столь темными выражениями? И наконец, от кого зависит судьба ее, когда она самовластная монархиня народов?..
Но чем больше он рассуждал, тем непонятнее казалось ему его приключение. Иногда он впадал в отчаяние, что Милосветы не увидит вечно, а иногда ободрял себя, что труды его доставят ее ему в объятия, хотя, по-видимому, участвует в сем сила какого-нибудь волшебника. Так, размышляя, шел он, пренебрегая все затруднения.
Чрез несколько дней достиг он в преужасную пустыню. Лучи солнца, ударяя о скалы крутых гор и в преломлении упадая на сухой песок, учиняли воздух в месте оном столь жарким, что почти дышать было не можно. Засохшие травы не приносили ничего удобного в пищу, и вдобавок ко всему, не находилось нигде ни капли воды. Голод и жажда начали преодолевать неутомимо шествующего короля уннов: тщетно старался он ободрить силы свои отдохновением; природа его ослабла. Едва передвигая ноги, добрел он к утесу одной из черного камня состоящей обнаженной горы. Тут упал он почти без чувств, не ожидая ничего, кроме смерти.
«Вот плод моего любопытства,— рассуждал он,— вот все благополучие, обещанное мне от сего перстня. Я умру в сей пустыне и буду добычею хищных тварей».
— Нет, ободрись! — кричал ему неизвестный голос. Баламир поднял голову, осматривался на все стороны,
но не видел ничего, кроме окружающей его пустыни.
— Кто ты? — вопиял он неоднократно. Но голос уже не ответствовал более.
— Кто бы ты ни был,— сказал он наконец,— сжалься над смертным, кончающим дни свои от жажды, дай мне хоть каплю воды.
Пустое только эхо повторяло слова его; голос молчал. Баламир приведен был тем в отчаяние.
— О боги,— вопиял он,— не довольно ли я несчастлив, что умираю в пустыне с голода и жажды, быв самодержцем сильного народа, надлежит еще, чтоб и мечты выводили меня из терпения? Могу ли я ободриться, когда не в силах тронуть ни одним членом!
Сие восклицание его пресечено было великим стуком: гора, у подошвы коей он находился, расселась надвое и, с ужасным шумом раздвинувшись врозь, оказала в себе вход в превеликую пещеру. С одной стороны оной росли плодовитые древеса, а с другой бил вверх источник светлейшими хрусталя водами.
Баламир, приведенный с начала явления сего в страх, ободрился и пополз к источнику. Прохладительные оного воды, утоля пожигающую его жажду, доставили ему столько сил, что он встал на ноги, сорвал несколько зрелых смокв и чрез то совершенно укрепился. Тогда все прелести царицы дулебской, исчезшие пред ожиданием смерти, живо вообразились в его памяти; он вспомнил слова ее, что, когда он совершенно утомится, получит наставление о том, что должно делать ему для приобретения сердца ее.
«Без сомнений, в сей пещере,— думал он,— получу я объяснение о странных моих обстоятельствах. Невозможно, чтоб оная была необитаема. Либо присутствие божества, или сила волшебника принудила гору отверсть мне вход в пещеру, чтоб я вошел в нее и был наставлен».
Сказав сие сам себе, пошел он во внутренность горы.
Шествуя около двух часов по мрачным оборотам пещеры, и по большой части ощупью, ибо редко где впадал в оную слабый свет дневной сквозь расщелины в горе, достиг в некую округлую храмину, освещаемую неугасающею лампадою. Свет сего таинственного огня столь был ярок, как бы солнечный в ясные полдни, и потому Баламир без труда мог различать предстоящие ему предметы. Стены сего подземного здания не имели других украшений, кроме что состояли из разноцветных выясненных мраморов, и содержали по местам надписи неизвестными характерами. Посреди пола стояло столбу подобное возвышение, имеющее девять ступеней, а на верху оного лежала мертвая голова, и перед нею из некоего металла сделанная дудочка.
Долго Баламир трудился над разобранием надписей; оные были непонятны. Осматривал, не находится ли куда далее выхода, но не видал кроме дверей, в которые он вошел. Восклицал троекратно; никто не ответствовал. Не получая нималого объяснения, вспал он на мысль засвистать в дудочку, находящуюся близ мертвой головы, и в сем намерении пошел он по ступеням на возвышение с восточной стороны. Но едва лишь вступил на третью ступень, увидел стоящего пред собою и неизвестно откуда взявшегося старика. Одежды на нем были черные, с изображением некоторых неизвестных характеров, а в руке своей держал он волшебный жезл.
— Король уннский! — вскричал он в некотором замешательстве.— Сколь ты счастлив, что пошел взять роковую дудочку с восточной, а не с другой стороны, ибо в прочем ты погубил бы навек царицу дулебскую.
— Я погубил бы! Чем? — сказал Баламир с удивлением.
— Не жди от меня объяснения на то,— отвечал старик.— Пойди на восток, проведывай о славном странноприимце Зелиане. Если оный откроет тебе о источнике того неистощимого богатства, кое он ежедневно непонятным образом расточает, ты, может быть, тогда проникнешь в тайну судьбы твоей, моей и царицы дулебской... Но, ах! я дорого плачу за сие тебе наставление,— сказал старик с трепетом и в то ж мгновение ока превратился в каменный истукан, держащий в руках медную стрелу.
Баламир с удивлением и ужасом взирал на сие очарование; старался увериться, подлинно ли старик потерял жизненность: не было в нем ни малого знака оной; желал оказать ему помощь, но боялся ко всему коснуться и вознамерился идти на восток.
— Возьми медную стрелу! — вскричал прежний голос, слышанный им пред расступлением горы.
Баламир вздрогнул, однако ж повиновался и, взяв стрелу из рук истукана, оставил пещеру и шествовал в определенную страну света. Целый месяц препровел он в пути, странствуя сперва в пустыне, а потом в местах обитаемых; но нигде не удовлетворили его вопросам о Зелиане. Напоследок взошел он на прекрасную долину и устремлялся приближиться к виденному вдали огромному зданию. Вдруг схватили его несколько вооруженных воинов и расспрашивали, куда он шествует.
— Я иду к странноприимцу Зелиану,—отвечал Баламир.
— Ты никогда к нему не достигнешь,—сказали воины,—если не дашь клятвенного обещания никому никогда не сказывать, что ты у него был и что тебе известно его имя.
«Сие чудно,— думал Баламир.— Человек, расточающий несчетные богатства на странноприимство, не хочет, чтоб сказывали, где он обитает».
Он вопрошал о причинах сему; ему не ответствовали, и он согласился дать клятву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Тогда упала она в обморок; густой дым окружил ее, и чрез несколько мгновений ока не видно стало ни дыма, ни Милосветы.
Король уннов приведен был тем в великий ужас. Происшествие сие казалось ему непонятно, кроме того, что считал себя причиною погибели особы прекраснейшей и коя сердцу его учинилась необходимою. «Ах проклятое любопытство! — вопиял он неоднократно.— Ты причиною, что я лишаюсь Милосветы».
Но одумавшись, рассуждал, что он может еще ее увидеть, если не пожалеет трудов, и что на сей конец следует идти ему на восток. Он действительно пошел в самую ту минуту в определенную страну света, беспрестанно размышляя, что значит его перстень? Кем оный ему дан? Какое он доставит ему благополучие, когда с получением его в первый день лишился он особы, коя навек пленила его душу? А потом, какая бы должна быть судьба царицы дулебов? И в чем состоит ее злосчастие, и по какой причине объяснялась она столь темными выражениями? И наконец, от кого зависит судьба ее, когда она самовластная монархиня народов?..
Но чем больше он рассуждал, тем непонятнее казалось ему его приключение. Иногда он впадал в отчаяние, что Милосветы не увидит вечно, а иногда ободрял себя, что труды его доставят ее ему в объятия, хотя, по-видимому, участвует в сем сила какого-нибудь волшебника. Так, размышляя, шел он, пренебрегая все затруднения.
Чрез несколько дней достиг он в преужасную пустыню. Лучи солнца, ударяя о скалы крутых гор и в преломлении упадая на сухой песок, учиняли воздух в месте оном столь жарким, что почти дышать было не можно. Засохшие травы не приносили ничего удобного в пищу, и вдобавок ко всему, не находилось нигде ни капли воды. Голод и жажда начали преодолевать неутомимо шествующего короля уннов: тщетно старался он ободрить силы свои отдохновением; природа его ослабла. Едва передвигая ноги, добрел он к утесу одной из черного камня состоящей обнаженной горы. Тут упал он почти без чувств, не ожидая ничего, кроме смерти.
«Вот плод моего любопытства,— рассуждал он,— вот все благополучие, обещанное мне от сего перстня. Я умру в сей пустыне и буду добычею хищных тварей».
— Нет, ободрись! — кричал ему неизвестный голос. Баламир поднял голову, осматривался на все стороны,
но не видел ничего, кроме окружающей его пустыни.
— Кто ты? — вопиял он неоднократно. Но голос уже не ответствовал более.
— Кто бы ты ни был,— сказал он наконец,— сжалься над смертным, кончающим дни свои от жажды, дай мне хоть каплю воды.
Пустое только эхо повторяло слова его; голос молчал. Баламир приведен был тем в отчаяние.
— О боги,— вопиял он,— не довольно ли я несчастлив, что умираю в пустыне с голода и жажды, быв самодержцем сильного народа, надлежит еще, чтоб и мечты выводили меня из терпения? Могу ли я ободриться, когда не в силах тронуть ни одним членом!
Сие восклицание его пресечено было великим стуком: гора, у подошвы коей он находился, расселась надвое и, с ужасным шумом раздвинувшись врозь, оказала в себе вход в превеликую пещеру. С одной стороны оной росли плодовитые древеса, а с другой бил вверх источник светлейшими хрусталя водами.
Баламир, приведенный с начала явления сего в страх, ободрился и пополз к источнику. Прохладительные оного воды, утоля пожигающую его жажду, доставили ему столько сил, что он встал на ноги, сорвал несколько зрелых смокв и чрез то совершенно укрепился. Тогда все прелести царицы дулебской, исчезшие пред ожиданием смерти, живо вообразились в его памяти; он вспомнил слова ее, что, когда он совершенно утомится, получит наставление о том, что должно делать ему для приобретения сердца ее.
«Без сомнений, в сей пещере,— думал он,— получу я объяснение о странных моих обстоятельствах. Невозможно, чтоб оная была необитаема. Либо присутствие божества, или сила волшебника принудила гору отверсть мне вход в пещеру, чтоб я вошел в нее и был наставлен».
Сказав сие сам себе, пошел он во внутренность горы.
Шествуя около двух часов по мрачным оборотам пещеры, и по большой части ощупью, ибо редко где впадал в оную слабый свет дневной сквозь расщелины в горе, достиг в некую округлую храмину, освещаемую неугасающею лампадою. Свет сего таинственного огня столь был ярок, как бы солнечный в ясные полдни, и потому Баламир без труда мог различать предстоящие ему предметы. Стены сего подземного здания не имели других украшений, кроме что состояли из разноцветных выясненных мраморов, и содержали по местам надписи неизвестными характерами. Посреди пола стояло столбу подобное возвышение, имеющее девять ступеней, а на верху оного лежала мертвая голова, и перед нею из некоего металла сделанная дудочка.
Долго Баламир трудился над разобранием надписей; оные были непонятны. Осматривал, не находится ли куда далее выхода, но не видал кроме дверей, в которые он вошел. Восклицал троекратно; никто не ответствовал. Не получая нималого объяснения, вспал он на мысль засвистать в дудочку, находящуюся близ мертвой головы, и в сем намерении пошел он по ступеням на возвышение с восточной стороны. Но едва лишь вступил на третью ступень, увидел стоящего пред собою и неизвестно откуда взявшегося старика. Одежды на нем были черные, с изображением некоторых неизвестных характеров, а в руке своей держал он волшебный жезл.
— Король уннский! — вскричал он в некотором замешательстве.— Сколь ты счастлив, что пошел взять роковую дудочку с восточной, а не с другой стороны, ибо в прочем ты погубил бы навек царицу дулебскую.
— Я погубил бы! Чем? — сказал Баламир с удивлением.
— Не жди от меня объяснения на то,— отвечал старик.— Пойди на восток, проведывай о славном странноприимце Зелиане. Если оный откроет тебе о источнике того неистощимого богатства, кое он ежедневно непонятным образом расточает, ты, может быть, тогда проникнешь в тайну судьбы твоей, моей и царицы дулебской... Но, ах! я дорого плачу за сие тебе наставление,— сказал старик с трепетом и в то ж мгновение ока превратился в каменный истукан, держащий в руках медную стрелу.
Баламир с удивлением и ужасом взирал на сие очарование; старался увериться, подлинно ли старик потерял жизненность: не было в нем ни малого знака оной; желал оказать ему помощь, но боялся ко всему коснуться и вознамерился идти на восток.
— Возьми медную стрелу! — вскричал прежний голос, слышанный им пред расступлением горы.
Баламир вздрогнул, однако ж повиновался и, взяв стрелу из рук истукана, оставил пещеру и шествовал в определенную страну света. Целый месяц препровел он в пути, странствуя сперва в пустыне, а потом в местах обитаемых; но нигде не удовлетворили его вопросам о Зелиане. Напоследок взошел он на прекрасную долину и устремлялся приближиться к виденному вдали огромному зданию. Вдруг схватили его несколько вооруженных воинов и расспрашивали, куда он шествует.
— Я иду к странноприимцу Зелиану,—отвечал Баламир.
— Ты никогда к нему не достигнешь,—сказали воины,—если не дашь клятвенного обещания никому никогда не сказывать, что ты у него был и что тебе известно его имя.
«Сие чудно,— думал Баламир.— Человек, расточающий несчетные богатства на странноприимство, не хочет, чтоб сказывали, где он обитает».
Он вопрошал о причинах сему; ему не ответствовали, и он согласился дать клятву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142