Но опасайся, Алавар, открыть ему сии словеса Матери богов. Найди случай внушить ему склонность увидеть несравненную царицу дулебов. Пусть сам он по деяниям добродетельной Милосветы познает цену будущей своей супруги.
— Боги! — вскричал Баламир.— Итак, не тщетно овладела она моим сердцем: чувствования его покровительствуются небесами... Ах, Зелиан! — он заключил его снова в объятия.—Ах, Зелиан, — вопиял он, — достигнем ли мы того благополучного часа, чтоб, по крайней мере, увидеть конец ее очарования?
— Должны надеяться,— продолжал Зелиан,— ибо я предчувствую, что злосчастия родителей моих вскоре восприимут окончание. Впрочем, я ничего не узнал в боговещалище Золотой Бабы к наставлению моему, кроме вышесказанного, и не имел времени наведаться о произошедшем в столице дулебской по случаю, о котором вы тотчас услышите. Сей случай отвел меня в другую сторону, разлучил с Алаваром и по которому я не имел уже способов видеть сестру мою, хотя бы оная и по-прежнему находилась царицею.
— Как? — подхватил Баламир.— Она царствовала там после вас?
— Я ее видел. Но, увы, после кратких моих с нею разговоров равномерное очарование, как и при вас, сокрыло ее от меня, и я не знаю...
— Я также,— сказал старик,— не ведаю, престанете ли вы мешать ему привесть к концу повесть?
Сие прервало разговор, и Зелиан продолжал:
— По получении ответов вышли мы с Алаваром из храма и возвращались в город. Я заключил с ним по учинении разведывания о Милосвете уехать в Уннигард и познакомиться с вами. Но мы не предузнали, что нам в тот же час определено было разлучиться. Уже начали показываться нам городские башни, как вдруг набежала над нами мрачная туча. Ужасная молния разверзла облака с жестоким громом, и огненный луч упал к ногам моим. Я приведен был тем в смертельный страх, однако ж мог рассмотреть, что луч сей, коснувшись земле, обратился в колесницу. Сильный вихрь подхватил меня и, брося в колесницу, помчал меня с оною. Едва я успел сказать: «Прости, друг мой» изумленному Алавару, как увидел себя в весьма дальнем от него расстоянии. С того времени не имею я об нем известия, но уповаю, что он, повинуясь предсказанию, возвратился в Уннигард.
— Так,— сказал Баламир,— после расскажу я вам подробности его путешествия, когда окажется к тому удобный случай, хотя он и не открыл мне самых важных своих приключений.
— Вихрь, несущий меня, опустил колесницу в преогромный замок. Вышед на устланную яшмою площадь оного, лишился я моего страха, чтоб дать место удивлению. Богатство, всюду видимое, редкость художеств и вкуса поражали со всех сторон глаза мои, но вскоре должен был я обратить оные на предмет, повергший меня в превосходящее изумление. Я увидел идущую ко мне девицу невообразимой красоты.
— Поступок мой противу вас,—сказала она мне,— должен показаться вам довольно странен. Я подвергла вас небольшому страху и пременила ваши намерения. Не можно сыскать никакого в том оправдания, кроме той жестокой страсти, кою внушили вы в меня с первого разу, когда я увидела вас в дулебском боговещалище. Красота ваша меня пленила и учинила навек вашею невольницею: невзирая, что вы мною похищены и что находитесь в моем замке, все, не исключая и меня, принадлежит здесь вам. Может быть, сочтете вы меня наглою, что я открыла вам без стыда чувствования души моей, но намерение мое, неполагающее других желаний, кроме истекающих от добродетели, конечно, заслужит оправдание пред столь чистым нравом, каков ваш. Не мыслите найти во мне слабости и не льститесь торжествовать чрез данное вам любовию моею к вам право: вы не овладеете мною, как только на законных обрядах супружества. Ведайте, что я дочь сильного короля, притом знаю довольную часть волшебной науки, учиняющей всех обитающих в замке моем способными в безопасности наслаждаться спокойством, весельем и благоденствием. Я все вам открыла вдруг, чтоб вы по тому могли сделать ваше заключение. Вам остается только посоветовать с вашим сердцем... Однако ж я даю вам на то столько времени, сколько вам угодно.
Я не могу изъяснить вам, что произвели во мне ее прелести, звон голоса и образ выражения слов ее. Я не знал еще любви, но в несколько минут, взирая на нее, восчувствовал, что оная овладела всею моею природою. Сердце мое трепетало, язык не произносил кроме одних непонятных звуков. Однако ж я поцеловал уже несколько раз прекрасную руку Алцидину (так называлась сия девица), прежде нежели нашел употребление слов. Тогда повергся я пред нею на колена и сказал ей:
— По смятению, произведенному во мне единым взором на ваши прелести, прекрасная Алцида, познайте, какие чувствования произведены вами в моем сердце. Сие сердце, неподвластное еще любви, теперь приемлет весь божественный жар оной и познает судьбу свою. Оно покоряется вам... Вы позволяете мне советовать с ним, но оно стремится к ногам вашим. Вы определите судьбу его.
Алцида подняла меня, заключила в свои объятия. Я клялся ей любить ее до гроба, а она клялася в том мне. После сего привела она меня в свои чертоги: великолепие оных не привлекало моих взоров, они прилеплены были к ее прелестям. Каждая вещь подавала нам предлог к новым разговорам, и каждый разговор касался до нашей любви. Мы забыли весь свет, мы стали взаимно для себя все, лобызались и повторяли наши клятвы.
— Возлюбленный Зелиан,— сказала она мне между прочим,— я не могу сомневаться в твоей верности, я предаюсь тебе без изъятия, но для учинения брака нашего счастливым и спокойства нашего невозмущаемым предстоят еще некоторые условия.
— Какие, возлюбленная моя Алцида? — кричал я.— Я клянусь тебе, что потерять стократно жизнь для меня легче, нежели хотя однажды преступить какое-нибудь твое повеление.
— Произвол судеб расположил состояние мое таковым образом, что я от всего света должна таить брак мой, — сказала она. — Я не могу тебе открыть подробность причин, принуждающих меня к тому; но и зачем тебе их ведать? Итак, старайся для Собственного твоего покоя таить от всего света, что ты учинишься—супругом. Я не ожидаю, чтоб трудно было сохранить тебе сию тайну, но ведай, что час, в который ты учинишься в сем случае нескромным, будет последний моего счастия: ты утратишь меня вечно и вместо спокойства, коим до поздних дней твоих будешь здесь наслаждаться в объятиях моих, подвергнешься разным страданиям. Сверх того ты претерпишь и наказание в самый час твоего преступления: одна рука твоя потеряет свою естественность и, обратясь в твердейший металл, учинится недействующей.
Я считал завещание сие маловажным и не ожидал, чтоб я когда-либо мог его нарушить, но в последстве испытал, что человеку нет ничего легче, как впасть в ту пропасть, которой опасается. Я уверял мою возлюбленную с великою надеждою, что с сей стороны счастие наше безопасно. Она во мне не сомневалась, и с того часа чинился я благополучнейшим из смертных. Дни наши протекали в совершенной радости, я забыл все и жил только для Алциды. Я не имел ничего любезнейшего, кроме ее, и самая сестра моя никогда не всходила мне на мысли. Может быть, причиною того был обвороженный замок, в коем я обитал, или, может быть, Алцида, изобретающая ежечасно новые для меня утехи, не дала мне свободы опомниться от сладостного моего упоения.
Год ли или больше прожил я, и могу сказать, что сие время мог я почитать истинною жизнию в моем веке,— в содружестве моей возлюбленной нельзя было различить времени, оно было мгновенная радость, только минута восхищения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142